Да, ее жених будет светлокожий, а волосы черные, кудрявые, роста высокого. Дом у него будет богатый, красивый. Пока не женится, Лакшми ему и дотронуться до себя не даст. Зато потом… В косу цветы вплетет, во дворе будет сидеть, петь песни… Он сзади подойдет, зажмет ей глаза ладонью. К себе повернет, в щеку поцелует. И она его тоже за щеки притянет, поцелует! Каждый день она будет мыться душистым мылом. Запах-то какой! Недавно она стянула обмылок у зятя Суббаи-гару и помыла руки и лицо. Такой аромат был, что саму себя целовать захотелось! А кожа, как шелк, заблестела.
Так мечтала семнадцатилетняя девушка-служанка, сидя весной на опушке манговой рощи, вдали от своей деревни. В грязной, рваной одежде, со свалявшимися волосами, она уносилась в воображении далеко от настоящей тяжелой жизни. У всех бедняков и несчастных есть свои мечты, да мало кто верит, что они сбудутся. Лакшми верила, поэтому ее и считали в деревне дурочкой. Такие, как она, живут так, словно, зажмурившись, бегут по плохой дороге: если на пути яма, тут в нее и угодят.
Лакшми размечталась и не сразу заметила, как к ней подошел Нараяна. Кожа смугло-золотистая, рубашка белая, шелковая, брюки белые, сандалии черные. Волосы густые, зачесаны назад. До чего хорош — с хозяйским сыном и не сравнить, красивее даже, чем Сингаду. Похоже, что образованный. Сел рядом с Лакшми. Она смотрела на него и невольно улыбалась.
— Ты откуда? — спросил он.
— Что?.. — не сразу поняла Лакшми. Она еще не очнулась от грез. Опустив глаза, она начала вертеть кольцо на пальце.
— Как тебя зовут? — снова спросил Нараяна.
Лакшми снова робко улыбнулась и не ответила.
— Ты почему здесь сидишь? Не знаешь, чья эта роща? — сурово спросил Нараяна.
— Я не знала, бабу… Случайно сюда зашла… — испугалась Лакшми.
Вряд ли он на ней женится, такой сердитый.
Нараяна кашлянул и посмотрел на девушку мягче. Она обрадованно улыбнулась.
— Ну, как же тебя зовут?
— Лачми…
— Из какой ты деревни?
— Вон оттуда…
— Что ты делаешь?
Лакшми моргнула и растерянно посмотрела на Нараяну.
— Бедняжка, ты, наверное, служанка? — сочувственно спросил он.
Лакшми кивнула.
Нараяна потрепал ее по щеке.
— Да ты красивая!
Лакшми вся так и засветилась.
— Иди-ка сюда! — потянул он ее за руку в рощу.
— Зачем?
— А то увидят.
Лакшми побледнела.
— Нет, не пойду…
— Денег дам, иди.
За кого он ее принимает? Она-то думала, он признается ей в любви, пообещает жениться.
— Нет, я не такая… Не пойду.
— Так чего ты сюда притащилась? — сердито спросил Нараяма.
— Чтобы замуж выйти… — невинно ответила Лакшми.
— За кого? — изумился Нараяна.
— За красивого. За богатого. Которого полюблю…
Теперь Нараяна все понял. Он снова подвинулся к ней и нежно сказал:
— Так за меня и выходи, Лакшми!
— За вас?..
— Да.
— Правда?
— Ага…
— Поклянешься?
— Поклянусь!
— А то, как Сингаду…
— Кто такой Сингаду?
Лакшми рассказала.
— Нет, нет! Я не такой! Я за тебя умереть готов! Я тебя люблю, женюсь на тебе. Молиться на тебя буду!
— Правда? — прошептала Лакшми, глядя на Нараяну огромными сияющими глазами.
— Грамоте тебя научу!
— Ох!
— Танцевать научу!
— Ой, как хорошо!
— Ну, когда же мы поженимся? — спросил Нараяна.
— А разве мы не поедем в город? — спросила Лакшми, вспомнив Ситу.
— Ну, конечно, поедем, — отозвался Нараяна, — я ведь там и живу.
— А что вы в городе делаете?
Нараяна ответил не сразу. Как объяснить этой деревенской простушке? И в отеле служил, и мойщиком автомобилей работал, и по карманам лазал.
— Я — шофер.
— Что?
— Правлю такой повозкой с мотором — автомобиль называется.
— Правда?
— Ну да.
— А денег много зарабатываешь?
— Хорошо зарабатываю, хватит нам с тобой.
Лакшми счастливо улыбалась.
— Буду тебя по городу на автомобиле возить, — сказал Нараяна, прижимаясь к Лакшми, но она отодвинулась.
— А когда в город поедем?
Внезапно Нараяна увидел колечко на руке у девушки.
— Откуда у тебя это кольцо?
— Это мое… — пробормотала девушка.
— Неправда. Не обманывай меня!
— Мое, мое…
— Правду скажи… А то полицейские за тобой придут!
Лакшми все рассказала.
— Сумасшедшая, что же ты его на пальце носишь! Отдай мне, я завтра его переплавлю и продам, а деньги тебе принесу, — сурово сказал Нараяна.
— Я думала, красивую юбку куплю… — жалобно протянула Лакшми.
— Юбку? Куплю юбку. Конечно, нельзя тебе в город в такой одежде. Люди засмеют.
Лакшми неуверенно протянула ему кольцо.
— А ты на мне женишься?
— А как же, я ведь поклялся.
Лакшми кивнула, свято веря в нерушимость клятвы.
— А когда ты вернешься?
— Сегодня ночь где-нибудь переночуй, а наутро жди меня возле храма. Я все сделаю и приеду с деньгами. Сядем на поезд и поедем в Бомбей.
— Нет, не хочу.
— Почему?!
— А Сита в Мадрас уехала!
— К черту Мадрас! Бомбей тоже большой город, хороший.
Лакшми подумала.
— Завтра у храма?
— Да!
Лакшми кивнула. Фигура Нараяны скоро исчезла в сгущающихся сумерках. Лакшми побрела к храму. Голода она в своем смятении не чувствовала.
Шесть часов утра… Семь… Восемь… Поднялось солнце, стало жарко. Лакшми хотелось есть, но ей было приятно сидеть под смоковницей, глядя на окружающий простор, следя за полетом птицы над башенкой храма, вдыхая нежный запах каких-то цветов… Смутно вспоминалась мать, почудились хозяйские окрики Суббаи-гару.
Жрец Гаварая спросил, кто она и зачем здесь сидит. «Я иду в Боммай[10], только вот передохну», — ответила она. Тревога закралась в душу. Нараяны не было. Неужели обманул? Сердце забилось от страха. Нет, нет, обязательно придет! Как он нежно на нее глядел! А шея в вырезе белой рубашки какая красивая! А как целует — крепко-крепко!
От канала шли женщины во влажных сари, с кувшинами на плечах. В храме началось богослужение. Лакшми поднялась, чтобы войти в храм, и увидела перед собой Суббаю-гару и полицейского. Лакшми рванулась в сторону.
— Стой, воровка! — крикнул полицейский и схватил ее за руку.
— Отдай кольцо! — сурово сказал Суббая-гару.
— Какое кольцо?.. — спросила Лакшми слабым голосом.
— Стукни ее как следует! — сказал Суббая-гару полицейскому. Тот огрел Лакшми дубинкой по спине.
— Где кольцо, говори!
— Не знаю, — прошептала Лакшми. Полицейский снова ударил ее, Лакшми закричала. Собрались люди. Одни издевательски смеялись, другие брезгливо отворачивались.
— А ну-ка, пошли в участок! — заявил полицейский.
Лакшми тоскливо смотрела на дорогу, надеясь увидеть Нараяну, но его не было. Она зарыдала и упала на землю. Полицейский и Суббая-гару подняли ее.
Два месяца Лакшми находилась в тюрьме, а о Нараяне ничего не было слышно. Скверная пища, сырая камера.
Она часто плакала, началась лихорадка. Снились страшные сны, будто едет она с Нараяной в «Баммай», на ходу поезда он выталкивает ее из вагона. Она с криком просыпалась.
Однажды ее окликнули: «Лакшми!» Она озиралась в темной камере, как совенок, — никого не было. «Лакшми, вот же я!» — И она увидела у решетки окна улыбающегося Нараяну.
— Это я, твой Нараяна, Лакшми!
— Как ты пришел сюда?
— Вчера меня взяли.
— За что?
— Я в мастерской по ремонту велосипедов работал. Понадобились деньги, колесо продал. Вот полицейские меня сюда и доставили, — смеясь, рассказывал Нараяна.
— Так тебе и надо, — с горечью сказала Лакшми.
— Подумаешь, велика важность: пятый раз сюда попадаю, девушка, — гордо заявил Нараяна. — А тебе спасибо, кольцо твое я за двадцать рупий продал, погулял вволю!
— Ах ты подлец! — закричала Лакшми.
— Не бранись, девушка!
— Несправедливо это, несправедливо! Отольются тебе мои слезы.
— Весь мир на несправедливости стоит, Лакшми. Ты ведь тоже кольцо украла. А я у тебя украл.
— Уходи, мерзавец!
— Куда я пойду? Отсидеть придется. Вот выйдем из тюрьмы, женюсь на тебе. В Бомбей поедем.
Лакшми даже задохнулась от гнева.
— А пока вот тебе поцелуй! — И Нараяна чмокнул губами.
Лакшми швырнула в окно кувшин, он разбился о решетку. На шум выскочил полицейский и увел Нараяну. Лакшми уронила голову на колени и горько заплакала. Ее рыданиям вторил издевательский смех Нараяны.
Лучик надежды
Венкатешварлу до часу дня слонялся по улицам, но нигде не смог достать ничего съестного. Голод, слабость и полуденный зной совсем доконали его. Он вошел в лавку и уже открыл было рот, чтобы попросить у хозяина хоть немного риса, но вместо этого спросил:
— Сколько стоит мешок?
Хозяин лавки недоверчиво оглядел Венкатешварлу, но все же ответил:
— Восемьдесят рупий.
— Вот как? — Венкатешварлу повернулся и вышел.
Он присел на ступеньках сатрама[11], с завистью глядя, как нищие варят себе рис. Венкатешварлу закрыл глаза. В детстве хоть мать утешала его. А теперь… Жена ругается, дети молча смотрят голодными глазами. Он страдал не столько от голода, сколько от сознания своей никчемности. Но у него не оставалось сил даже расплакаться. Слезы лишь изредка скатывались у него по щекам — так беззвучно умирает дождевой червяк, раздавленный грубым сапогом.
Венкатешварлу вытер глаза, встал, дошел до моста, прошел берегом канала и повернул назад. Он боялся возвращаться домой с пустыми руками. Уж лучше бы все они — и жена, и пятеро детей — умерли наконец с голоду. Тогда бы никто больше ничего не требовал от него, не смотрел бы с укором.
Но они были живы. Подстелив под себя край сари, жена лежала у двери на полу. Когда Венкатешварлу вошел, она приоткрыла глаза, устало взглянула на него и снова закрыла. «Уф, пронесло», — облегченно вздохнул Венкатешварлу.