Душа Ченнаммы была переполнена горем. В глазах ее стояли слезы. Горькие слезы бедности.
Наконец Вирая и Ченнамма пришли на остановку.
— Отец! Вот он, автобус! Тот самый, с красным верхом, — обрадовалась она, как будто сари уже нашлось.
— Ты устала. Побудь здесь с ребенком, а я поищу.
Вирая устроил дочь в тени деревьев и отправился на поиски. Он обыскал весь автобус — посмотрел на сиденьях, внизу, вверху. Узелка нигде не было. Он спросил у мальчика, подметавшего в автобусе. У людей на остановке. Бесполезно. Никто ничего не видел. Тогда он решил спросить у водителя и у кондуктора. Но водитель уже отправился домой, а кондуктор пошел сдавать выручку хозяину. Вирая, потеряв надежду, вернулся к дочери.
— Может, и найдется еще, дочка, — утешал он ее. — Таким нищим, как мы, нужно быть осторожным. Потерять легко, а вот купить — не тут-то было. Ну да ладно, не расстраивайся!
Вирая успокаивал дочь, проклиная в душе нищету.
Вдруг мимо них пробежал какой-то пьяный, спотыкаясь и бранясь. В руке он держал что-то красное. За ним следом бежал другой и тоже ругался.
— Стой, сукин сын! Никуда ты от меня не уйдешь! Что, задаром поил тебя, что ли? — Он пытался вырвать вещь, которую крепко держал пьяный.
— Отец! Да это же мое сари. Вот оно, мое сари, мое праздничное сари! — радостно воскликнула Ченнамма и побежала к мужчинам. Вирая поспешил за ней.
Те двое уже дрались. Вокруг них сразу же собралась толпа.
— Ты что, хочешь надуть меня? Подсунул мне какое-то барахло, а сари взял себе. Ишь ты! Или отдавай, подлец, или верни мне мою водку, которую выпил!
— Мое сари, вот оно, мое сари. Остальные вещи — детские, моего ребенка, — горестно бормотала Ченнамма.
Вирая протиснулся сквозь толпу и просительно сказал:
— Это сари моей дочери. Она забыла его в автобусе.
— Я так и думал! Так вот откуда у тебя взялось это сари! Значит, украл в автобусе. Отдай!
Пьяный бормотал:
— Ты что, не знаешь меня? Это сари моей жены.
Они снова ухватились за сари и с криками и бранью стали вырывать сари друг у друга. Вирая тоже ухватился за краешек. И вдруг материя треснула. Красное сари Ченнаммы превратилось в несколько лоскутов. А пьяные продолжали драться. Вирая беспомощно смотрел на разорванное сари, любовь, гордость и радость Ченнаммы, праздничное сари, которое превратилось теперь в жалкие лохмотья.
— Мое сари, мое праздничное сари, — повторяла сквозь рыдания Ченнамма, подбирая валявшиеся куски. Младенец вторил ей.
Рачаконда Висванатха СастриЭтот день
Шантамма в детстве обожгла лоб; след на виске остался на всю жизнь. Также навеки отпечатался в ее душе этот день. Тогда минуло два года со дня свадьбы Шантаммы и уже год она жила в доме свекрови. Как раз в этот самый день Шантамме исполнилось четырнадцать лет. То, что случилось, она запомнила навсегда. Как будто в мозгу непрерывно прокручивался фильм о событиях того страшного дня.
В этот день, рано утром, когда Шантамма встала, навстречу ей метнулась грязно-серая полосатая кошка с крысой в зубах. Шантамма застыла на месте, уставившись на кошку; ей стало не по себе. Кошка на миг остановилась, испуганно вздыбила спину, свирепо посмотрела в глаза Шантамме и выбежала из комнаты.
В этот день, рано утром, молочник накричал на свекра Шантаммы, сидевшего на крыльце дома:
— Молоко берешь, а денег не отдаешь! Пусть это молоко у тебя горлом выйдет!
Свекор ушел и до вечера не возвращался.
В этот день, когда Шантамма вытаскивала воду из колодца, с кокосовой пальмы упал орех. Раскололась красноватая скорлупа, обнажилась зеленая сердцевина. Шантамме при виде этого ореха почему-то стало тревожно. Она тихонько его откатила.
За развалившейся стеной дворика несколько грязных псов гнались за больной шелудивой собакой, злобно кусая ее на бегу. У колодца возилась в грязи большая, как слоненок, свинья. Громадная ворона вдруг спланировала на разбитый кокос и ударом клюва расколола его на мелкие кусочки. У Шантаммы при виде этой вороны сердце так и покатилось куда-то.
Уже с утра стояла невыносимая жара, обычно в это время солнце светило мягким, неярким светом, а сегодня палило немилосердно.
— В сезон дождей и такая жара! Видно, времена Кали настают… — бормотала старуха в соседнем дворе.
В этот день, когда Шантамма вышла из дому за водой с медным кувшином на плече, во дворе навзрыд плакал ее двенадцатилетний деверь. Учитель выгнал его из класса за то, что у мальчика не было английского учебника.
— Да где же я возьму? А он-то плачет! Ну что мне делать, доченька? — пожаловалась Шантамме свекровь.
Мальчик сидел, прислонившись к стене, и рыдал в голос; увидев свояченицу, он застыдился и начал плакать беззвучно. Его бледное личико покраснело и исказилось. В этой безграничной вселенной, в одном из миллиардов миров, на маленькой планете, у стены жалкой хижины глухой, захолустной деревушки, горько плакал красивый, как звездочка, маленький мальчик. Шантамма почувствовала всю глубину этого горя; она поставила на землю кувшин, взяла мальчика за руки и увела его в дом.
Муж Шантаммы стал утешать братишку:
— Да не бойся ты этого учителя! Я ему задам! Если он тебе что-нибудь скажет, уж я его отделаю! Знаешь, какой я сильный? Вот я его и побью, а он тогда горше тебя заплачет. — И муж Шантаммы стал изображать безутешный плач учителя. Шантамма вспомнила, как развеселился мальчик. Соседка Суббалакшми, заглянувшая к ним в дом в это время, одобрительно сказала:
— Вот какой молодчина твой муж, Шанта!
Шантамма радостно и гордо покраснела от этих слов.
Шантамме вспомнилось, как она огорчилась, что не могла напоить кофе мужа, собравшегося в поле: не было молока. Она помнила все до мельчайших подробностей.
В этот день была такая жара, что могли бы расплавиться алмазы. На заднем дворе хрипло каркали вороны. Кошка, которая утром тащила крысу, безмятежно спала. Увидев ее серую полосатую шкурку, Шантамма боязливо отвернулась.
Муж долго не шел обедать. Невестка и свекровь, голодные, сидели в комнате. На дворе сушилось красное сари, и солнечные лучи, проходя сквозь него, освещали темную комнату кровавым светом.
Потом Шантамма задремала. Во сне пылающий солнечный свет превратился в серебристую прохладу лунных лучей, красное сари побелело, его складки сияли, как жемчуг. Из-за белого сари знакомое дорогое лицо, как месяц из-за облачка, радостно улыбнулось Шантамме. «Какой у меня красивый муж!» — сквозь сон подумала Шантамма. Он отодвинул сари и притянул ее к себе: «Шанта, Шанта! Меня назначили министром бенаресского раджи, поедем туда скорее!» Белое сари превратилось в паланкин, они сели в него и понеслись, понеслись… и вдруг опрокинулись…
Шанта проснулась и вскочила; сердце ее стучало быстро и громко.
— Шанта, кошка кувшин с перченой водой[21] опрокинула, — воскликнула свекровь.
— Ничего, — отозвалась Шантамма.
— Что-то они долго с поля не идут… А пора бы обед разогреть, — сказала свекровь.
— Сейчас поставлю, — сказала Шантамма, но продолжала сидеть в каком-то оцепенении, а красное сари во дворе дразнило ее, как язык демоницы. Веки ее слипались, она снова задремала.
В это время послышался шум шагов.
— Шанта, принеси свекру воды ноги помыть, — позвала свекровь.
Во дворе стояло старое ведро с водой, горячей от палящего солнца. Зачерпнув серебряным ковшиком, Шантамма понесла воду свекру.
Свекру было лет пятьдесят. Худой, высокий, с согнутой спиной. Пока он мыл ноги, обедал, а потом устало растянулся на грязной сломанной складной кровати, он ни разу не поглядел ни на жену, ни на сноху, не сказал ни слова. На его лице застыло выражение безнадежности и вины, как будто он, только он был причиной и этой грязи, и этой скудной еды, как будто он был навсегда и безнадежно виноват во всем перед женой и детьми.
Было два часа дня, а муж Шантаммы все не шел. Шантамма встревожилась. В комнате стало темно. Или это у нее в глазах от голода потемнело?
— Дождь начался, Шанта! Дождь! Белье сними! — закричала свекровь.
Шантамма быстро выбежала во двор и схватила в охапку рубашку мужа, свое сари, дхоти свекра. Вещи уже намокли от дождя. Остановившись на пороге, Шантамма посмотрела на небо. Вместо белых облаков по небу стремительно неслись тяжелые, черные тучи. Шантамму охватила дрожь.
— Ветер холодный, Шанта, иди в дом!
Шантамма внесла белье в дом, положила на сундук и села у дверей, напряженно высматривая мужа на потемневшей улице, по которой пронизывающий холодный ветер гнал потоки дождя. Наконец она увидела понурую, шатающуюся фигурку, медленно приближающуюся к дому.
Войдя в комнату, муж Шантаммы выжал мокрую куртку и, сунув руки между колен, съежился в уголке. Невысокий и щуплый, он казался мальчиком, хотя ему было двадцать лет.
Шантамма быстро подала мужу полотенце.
— Как ты промок! Почему не переждал где-нибудь дождь?
— В поле-то в жару тени не найдешь и в дождь укрыться негде, — ответил он, вытирая голову.
— Дай ему скорей переодеться в сухое, Шанта! — вмешалась свекровь.
Шантамма схватила одежду с сундука; она оказалась мокрой. Сквозь незаметную дыру в крыше дождь узкой струйкой лился в комнату. Шантамма стояла растерянно, держа влажное дхоти.
— Давай же, Шанта, — протянул муж руку. — Ох, мокрое совсем, — поежился он, натягивая рубашку и дхоти. Шантамма выжала и повесила снятую одежду.
Было совсем темно. Дождь не прекращался. Холодный ветер врывался в окна и наполнял комнату сыростью. На кровати, низко опустив голову, сидел свекор Шантаммы. Его понурая фигура и изможденное лицо по-прежнему выражали чувство вины и ответственности за этот дождь, этот ветер, этот холод, за промокшего и озябшего сына.
— Хорошо бы огонь развести, Шанта, — промолвила свекровь. — Мальчик согреется.
— Да не надо, — возражает муж Шантаммы; он расстелил в углу циновку и лег.