– Брось чушь нести, Чаз. Мне ты не соврешь. Тем более я все равно это знаю. Наверняка они тебе хорошо заплатили – не могу себе представить, чтобы ты подставил горло за грош. – Она внимательно на него посмотрела. – Господи, ну и видик у тебя.
Это так и было. Почти все доллары, которые он заработал, ушли в ноздрю или в вену. Там, в Лондоне, на пике формы, он был ничего себе. Его даже называли красивым. Но распад придал его лицу крысиные черты. Она любовалась этим преображением; даже ее собственное падение не было таким полным.
Чаз закурил дешевую вонючую сигарету. Его глаза обшаривали бар в поисках какой-нибудь надежды на спасение.
– Где он, Чаз?
– Кто?
Голос Сони был холоден и отточен, как скальпель хирурга.
– У меня нет времени на игры, Чаз. Я знаю, что он у тебя. Ты его у меня стащил, когда целовал. Я поначалу думала, что из-за него ты меня застрелил.
– Соня...
– Я хочу то, что принадлежит мне, Чаз. – Она протянула руку и ждала. Элегантно-зловещий жест.
Чаз сунул руку во внутренний карман и вытащил сложенный пружинный нож. Шестидюймовая рукоятка была сделана из полированного тика. В полутьме бара подмигнул рубиновым глазом золотой дракон. Чаз подержал нож на ладони, в последний раз любуясь на золотой лист, потом передал законной владелице.
Она дрожащими руками повертела оружие, поглаживая, как любовник. Потом нажала на глаз дракона, и лезвие выскочило из рукоятки. Соня повернула его, плетение серебристой поверхности поймало свет. В неверных отблесках елочных гирлянд нож был похож на замерзшее пламя.
– Я поражена, Чаз. Я думала, ты его уже заложил.
– Собирался было... – Он глядел на серебристое лезвие, но глаза его были далеко. – Да нет. Наверное, хотел сохранить...
– Что-нибудь на память обо мне. Как это трогательно. – Она усмехнулась, и Чаз вздрогнул. – Сколько ты за меня получил?
– Я понятия не имею, что за чушь ты несешь!
– Ты по моему поручению проверял Кэтрин Колесс. Ты назначил мне встречу на детской площадке в полночь. Я пришла, Чаз, но ты был не один. С тобой была Колесс и ее громилы. Твои новые друзья. Ты мне даже не сказал, что она Настоящая! Как-то ты забыл это упомянуть, друг. Я проснулась в дурдоме. Надеюсь, ты получил свои тридцать сребреников, Чаз.
– Послушай, Соня, все было не так... Я же твой партнер, правда? Я бы не стал ничего делать против тебя. И я рад, что ты освободилась. Но у меня не было выбора, честно! Эта сука Колесс меня расколола. Она мне вывернула мозги наизнанку! Соня, она здорово сильна. Слишком сильна для таких, как я. Она мне хотела мозги выжечь. И что мне было делать? Что я мог сделать? Ты же мне веришь? – Он потянулся через стол, взял ее руки в свои. – Брось, милая. Мы друзья. Мы были больше чем друзьями. И это все можно вернуть. Я могу стать как был. Как в старые дни. Ты же удрала из этого дурдома? Можно поехать, где нас не найдут. В Мексику. В Бразилию. Что скажешь, лапонька? Рио – это же здорово?
Он смотрел ей в глаза, выискивая признаки, что она поддается. Он умел играть в эти игры, хорошо научился за годы, несмотря на отсутствие зрительного контакта. Надо будет ее оттрахать, но это просто. Он давно умел себя заводить, кто бы ни был партнером. Труднее будет перенаправить ее бешеную, садистскую ярость.
– Извини, Чаз, – улыбнулась Другая, – но Соня сейчас не командует. И это тоже хорошо. Она могла бы сделать какую-нибудь глупость. Например, простить тебя.
Чаз попытался убрать руку, но было поздно – теперь она держала его.
– Пусти! Соня, пусти!
Ее голос был вежливо-официален, как у стюардессы в самолете:
– Что ты скажешь, если я тебе сломаю по косточке за каждый день, который я провела в этой вонючей коробке для психов? Справедливо ли это будет, Чаз? Я там пробыла шесть месяцев. Это примерно сто восемьдесят дней. Знаешь ли ты, Чаз, что в теле человека двести шесть костей? Значит, у тебя останется двадцать шесть целых костей, Чаз. Не так-то уж плохо для нашей ситуации?
Она усилила хватку, и Чаз взвыл, когда кости левой руки треснули, как сухие палочки.
– Это двадцать семь... – Правая рука Чаза скривилась путаницей прямых углов. Он завопил, призывая на помощь кого-нибудь, все равно кого. Никто не услышал. – ...а это пятьдесят четыре. Осталось всего-то сто двадцать шесть. Да, кстати, Чаз, не стоит вопить о помощи. Я сказала менеджеру, что мы просим нас не беспокоить. Он был очень любезен.
Она улыбнулась, показав клыки, как кошка когти.
Мозг Чаза замкнулся от болевого шока, не давая боли изувеченных рук проникнуть дальше запястий. Он отстраненно смотрел, как причудливо торчат из-под кожи обломки фаланг. Мысли прояснились, когда болевые рецепторы отключились от мозга. Ему предстоит умереть, но насколько ужасна будет смерть, зависит от него.
– Я тебе скажу... кто мне заплатил.
– Это не нужно. Тебе заплатила Колесс. Знаешь ли, Чаз, ты мог бы найти что-нибудь получше...
– Да не Колесс, не эта сука! Она думала, что мне вполне хватит, если она оставит меня живым и невредимым. Нет, он мне заплатил десять тысяч, чтобы я молчал. Велел покинуть страну. Они думают, что я в Бразилии.
Он зацепил ее внимание. Она наклонилась вперед, вплотную к его лицу.
– И почему ты не уехал, Чаз? Ты же знал, что я тебя буду искать?
Чаз заморгал. Это была настоящая загадка, которую он сам себе задавал каждую ночь в течение этих шести месяцев. Надо было бы прыгнуть на первый же самолет в Рио-де-Жанейро, как только получил сумку, набитую двадцатидолларовыми бумажками. Но почему-то он поступил против своей природы. Он же знал, что только смерть может помешать ей его найти. И даже смерти может быть недостаточно.
– Не знаю. Может, были тут незаконченные дела. – Тупая пульсация пошла по локтям вверх. Надо торопиться, онемение рук скоро пройдет. – Он мне заплатил десять тысяч... почти ничего не осталось. Надо было улететь в Рио. Там кокаин дешевле. Мог уплыть вверх по Амазонке... научиться жевать листья коки, как индейцы...
При этой мысли он улыбнулся. Мелькнули перед глазами стаи ярких попугаев.
– Кто тебе платил, Чаз?
– Соня, руки болят...
Другая начала терять терпение. Чаз ощутил, как мелькнула через лобные доли мозга тень, роясь как свинья, выкапывающая трюфели. Он еще не настолько отключился, чтобы она так легко могла вторгнуться. Да, он собирался ей рассказать, но сделать это нужно правильно. Он поставил баррикаду, и темная тварь в мозгу зашипела от досады. Щит продержится недолго, но долго и не надо.
– Кто тебе платил, Чаз?
– Джейкоб Торн.
Мгновение молчания, потом лицо под солнечными очками перекосилось. Чаз с удовольствием увидел, как сильно он ее задел.
– Врешь!
Она схватила Чаза за глотку и вздернула с кресла. Она встряхнула его, собираясь выбить правду из этого бледного изношенного тела. Голова Чаза качнулась назад, вес черепа больше не поддерживался позвоночником. Этот гад улыбался.
Снова он ее надул.
Лиз протерла стойку и бросила тряпку в раковину. Господи, как медленно сегодня тянется время. Единственный клиент в заведении – этот англичанин, Чаз. Лиз все еще не знала, что с ним делать. Он жутковатый тип и водится с мерзостью вроде «синих павианов». Когда он здесь, она чувствует себя будто голой. Но выглядит он ничего, в стиле Кейта Ричардса. И вообще все американские девушки немного западают на британский акцент. К тому же он хорошо дает на чай, а иногда предлагает порошочек, если обслуживание ему понравилось. Другим парням она давала и за меньшее.
Пора посмотреть, как он там. Наверное, уже допил свой джин с тоником.
Лиз вздрогнула. Голова будто раскалывалась. Наверное, опять синусит. Ладно, небось у Чаза есть что-нибудь от такой боли.
Подходя к столу, Лиз заметила, что Чаз обмяк в кресле, сложив руки на коленях и опустив подбородок на грудь. Прядь грязных светлых волос упала, закрыв лицо. Лиз застонала вслух. Этот козел нажрался до отключки. Роки не любит, когда клиенты отрубаются, не оплатив счет, а Чаза он терпеть не может что пьяного, что трезвого.
– Эй, Чаз! Эй! Ты что, хочешь с Роки дело иметь? – Она потрясла его за плечо, расставшись с надеждой на хорошие чаевые и на бесплатную дозу порошка. – Давай, проснись!
Голова качнулась. Глаза закатились под лоб, и видны были только белки. Челюсть отвисла, и на пол закапали слюна и кровь.
Крики Лиз были слышны даже на улице.
Он шел по лабиринту без ориентиров. Неба не было. За каждым поворотом открывался коридор, не отличимый от предыдущего. Клод не знал ни где он, ни как туда попал.
Он понимал, что его ведут по одинаковым коридорам. Рядом с ним шел огромный лев с длинной черной гривой. Этот лев его вел, как собака-поводырь ведет слепца, но только он держал в пасти правую руку Клода, чуть сжимая клыками ладонь. Клод хоть и не боялся, но все же тревожился, что его рука в пасти у льва. Зверь явно не собирался причинять ему вреда, и, кажется, знал дорогу, но все же лев есть лев...
Он проснулся в темноте. Сколько времени? Три часа? Или он проспал целый день без просыпа, сам того не зная? Нет, не больше пары часов. И что-то его разбудило. Но что?
Где-то в темноте закрылась дверь.
А, вот что. Вернулась таинственная хозяйка. Он сел на узкой кровати, шаря рукой на перевернутом ящике, который служил ночным столиком. Рука наткнулась на пластиковый цилиндр.
Как это заботливо! Уложив его в кровать, вампирка оставила ему фонарь на случай, если ночью надо будет искать туалет. Подавив приступ истерического хихиканья, Клод включил фонарь.
Луч был не очень силен и не слишком разгонял черноту чердака. Нарисованные звери на экране будто шевелились, подкрадываясь.
Она стояла у стены, спиной к нему. Клод впервые заметил перекладины лестницы, вделанные в кирпич, и люк в потолке. Пару минут он смотрел, как дергаются ее плечи под кожаной курткой, резкими, короткими спазмами, и до него дошло, что она делает.