Но однажды, через семь лет после свадьбы Пенндо Ба и через шесть лет после моего рождения, Йоро Ба, его пятеро сыновей и их стадо не пришли больше в Гандиоль.
Два следующих года Пенндо Ба жила одним ожиданием их возвращения. В первый год Пенндо оставалась приветливой с супругом, с его остальными женами, со мной, своим единственным сыном, но она не была счастлива. Она не могла больше выносить неподвижность. Пенндо согласилась выйти замуж за моего отца, этого старого человека, когда только-только рассталась с детством. Она согласилась на это из уважения к данному слову, из уважения к Йоро Ба. В конце концов Пенндо полюбила Бассиру Кумба Ндие, моего отца, потому что тот был точной ее противоположностью.
Он был стар, как неизменный пейзаж, она была молода, как изменчивое небо. Он был неподвижен, как баобаб, она же была дочерью ветра. Иногда противоположности проникаются взаимным очарованием, настолько далеки они друг от друга. Пенндо в конце концов полюбила моего отца, этого старого человека, потому что он вобрал в себя всю мудрость земли и постоянно возвращающихся времен года. Мой отец, этот старый человек, боготворил Пенндо, потому что в ней было то, чего не было у него: подвижность, веселое непостоянство, новизна.
Но Пенндо лишь потому смогла в течение семи лет вытерпеть неподвижность, что ее отец и братья каждый год навещали ее в Гандиоле. Они приносили с собой запах путешествия, запах ночевок в степи, запах бессонных ночей, когда они охраняли стадо от голодных львов. В их глазах сохранялась память о заблудившихся по дороге животных, которых они всегда отыскивали, живыми ли, мертвыми ли, но никогда не бросали. Они рассказывали ей о дороге, которую теряли под дневной пылью и находили при свете звезд. Каждый раз, когда они снова проходили через Гандиоль, перегоняя свое огромное стадо бело-рыже-черных коров к вечно зеленым травяным равнинам Ниайе, они рассказывали ей на певучем языке фульбе, как прожили этот год своей кочевой жизни.
Когда они не пришли в первый раз, Пенндо, которая терпела жизнь в Гандиоле только пока ждала их возвращения, начала чахнуть. Когда они не пришли на второй год, Пенндо Ба перестала смеяться. В течение сухого сезона, когда они должны были быть там, она каждое утро ходила со мной к колодцам, где Йоро Ба поил свое стадо. Печально смотрела она на дорогу, проложенную моим отцом через поля. Она прислушивалась в надежде услышать далекое мычание коров Йоро Ба и своих братьев. Когда, прождав тайком несколько часов на северной, самой дальней окраине деревни, мы медленно возвращались в Гандиоль, я украдкой заглядывал ей в глаза, обезумевшие от одиночества и сожалений.
Мне было девять лет, когда отец, который любил Пенндо Ба, велел ей отправиться на поиски Йоро Ба, братьев и стада. Отец считал, что пусть лучше она уйдет, чем умрет. Я знаю, я понял, что отцу было лучше знать, что моя мать живет где-то вдали от него, чем увидеть ее мертвую у своей двери, а затем похоронить на кладбище Гандиоля. Я знаю, я понял это, потому что, когда Пенндо нас покинула, отец стал совсем стариком. За одну ночь побелели его волосы. За одну ночь его спина согнулась дугой. За одну ночь он перестал двигаться. Как только Пенндо ушла, отец начал ее ждать. Видит Бог, никому и в голову не пришло насмехаться над ним.
Пенндо хотела взять меня с собой, но отец, этот старый человек, не разрешил. Он сказал, что я еще слишком мал, чтобы уйти вот так, неизвестно куда. Не так-то легко ей будет искать Йоро Ба с маленьким ребенком на руках. Но я-то знаю, я понял: отец боялся, что, если я буду с Пенндо, она никогда не вернется. Пока я оставался в Гандиоле, он был уверен, что у нее есть важная причина вернуться домой. Видит Бог, мой отец любил свою Пенндо.
Как-то вечером, незадолго до ухода, моя мать Пенндо Ба схватила меня в объятия и сильно сжала. Она говорила мне на своем певучем языке фула, который я перестал понимать, с тех пор как перестал его слышать, что я большой мальчик, что я пойму, почему она уходит. Ей надо узнать, что случилось с моим дедушкой, моими дядюшками и их стадом. Нельзя бросить того, кому ты обязан жизнью. Как только она узнает, она вернется: никогда она не бросит того, кому дала жизнь. Видит Бог, от слов матери мне стало и хорошо, и плохо. Она стиснула меня в объятиях и не произнесла больше ни слова. Как только она ушла, я, как и отец, начал ждать ее.
Мой отец, этот старый человек, попросил моего сводного брата Ндиагу, рыбака, чтобы тот отвез Пенндо на пироге по реке как можно дальше к северу, а потом к востоку. Моя мать попросила, чтобы я первые полдня сопровождал ее. Ндиага привязал к корме большой пироги маленькую, в нее сели мы с матерью и Салиу, другой мой сводный брат, который должен был отвезти меня обратно в Гандиоль. Мы с матерью сидели бок о бок на скамье в носовой части пироги и молча держались за руки. Мы оба смотрели вперед по течению реки, на горизонт, но ничего не видели. Время от времени из-за качки моя голова склонялась на голое плечо Пенндо. Правым ухом я ощущал ее горячую кожу. В конце концов я крепче вцепился в ее руку, чтобы моя голова не отрывалась от ее плеча. Я мечтал, чтобы богиня Маме Кумба Банг подольше удерживала нас на середине реки, несмотря на подношения в виде кислого молока, которые мы сделали ей, покидая родные берега. Я молился, чтобы она обхватила нашу пирогу своими длинными водяными руками, чтобы ее шевелюра из бурых водорослей замедлила наше продвижение, несмотря на то, что братья усердно работали веслами, ритмично ударяя ее по спине, чтобы продвигаться вверх против сильного течения. Пропахивая на воде невидимые борозды и запыхавшись от этого тяжелого крестьянского труда, Ндиага и Салиу молчали. А еще им было грустно за меня и за мою мать, которая расставалась со своим единственным сыном. Мои сводные братья тоже любили Пенндо Ба.
Настало время расставания. Онемев, опустив глаза и головы, мы протянули к моей матери сложенные руки, чтобы она нас благословила. Мы слушали, как она шепчет незнакомые молитвы, длинные молитвы благословения из Корана, который она знала лучше нас. Когда она умолкла, мы провели сомкнутыми ладонями по лицу, чтобы не упустить ни единого вздоха из ее молитв, мы как будто пили из их источника. Затем мы с Салиу сели в маленькую пирогу, Ндиага отвязал ее резким жестом, злясь на себя самого из-за слез, наворачивавшихся ему на глаза. Мать пристально посмотрела на меня, чтобы запечатлеть в памяти мой образ. А потом течение с нежным плеском подхватило мою пирогу, и мать отвернулась. Я знаю, я понял, что она не хотела, чтобы я видел, как она плачет. Видит Бог, женщина фульбе, достойная так называться, никогда не плачет перед своим сыном. А я плакал, много плакал.
Никому точно не известно, что стало с Пенндо Ба. Мой сводный брат Ндиага довез ее на пироге до города Сен-Луи. Там он передал ее с рук на руки другому рыбаку по имени Садибу Гейе, который должен был за плату, равную цене одного барана, отвезти ее на своей торговой пироге до Валальде, что в Диери, где в это время года обычно пребывал Йоро Ба со своими пятью сыновьями и своим стадом. Но поскольку река обмелела, Садибу Гейе передал Пенндо своему родственнику Бадаре Диау, чтобы тот проводил ее до Валальде пешком по берегу реки. Нашлись свидетели, видевшие их неподалеку от деревни Мбойо, после чего они бесследно исчезли в зарослях. В Валальде ни моя мать, ни Бадара Диау так никогда и не пришли.
Мы узнали об этом, когда через год отец, устав ждать известий от Пенндо и Йоро Ба, послал моего сводного брата Ндиагу расспросить Садибу Гейе, который немедленно отправился в Подор, где жил Бадара Диау. Родные Бадары Диау, целый месяц не имея от него вестей, уже искали его на пути, которым он собирался пойти с моей матерью. Плача кровавыми слезами, они поведали Садибу Гейе о несчастье, которое, как они считали, могло приключиться. Бадара и Пенндо скорей всего сразу за Мбойо были похищены десятью мавританскими всадниками, следы которых местные жители обнаружили на берегу реки. Мавры с севера часто похищают чернокожих и обращают их в рабство. Я знаю, я понял, что, увидев Пенндо Ба, такую красавицу, они не преминули похитить ее, чтобы продать великому шейху за тридцать верблюдов. Я знаю, я понял, что ее спутника Бадару Диау они похитили, чтобы никто не узнал, кому за нее мстить.
Так вот, узнав о том, что Пенндо Ба похитили мавры, мой отец окончательно состарился. Он по-прежнему смеялся, улыбался нам, шутил над людьми и над собой, но он стал другим. Видит Бог, он вдруг утратил половину своей молодости, утратил половину своей жизнерадостности.
XVII
Второй рисунок, который я нарисовал для доктора Франсуа, был портрет Мадембы, моего друга, больше чем брата. Этот рисунок был не такой красивый, как первый. Не потому, что он мне хуже удался, а потому, что Мадемба сам был некрасивый. Я и сейчас еще так думаю, даже если это и не совсем верно, потому что, несмотря на то, что смерть нас разлучила, у нас по-прежнему остается родство душ и одинаковая любовь к шутке. И даже если Мадемба внешне был не так хорош, как я, внутренне он был лучше.
Когда моя мать ушла и больше не вернулась, Мадемба принял меня у себя. Он взял меня за руку и ввел в имение своих родителей. Мало-помалу я стал жить у него. Переночевал раз, потом два раза подряд, потом три. Видит Бог, мой переход в семью Мадембы Диопа произошел незаметно. У меня не было больше мамы. Мадемба, который переживал за меня больше, чем кто бы то ни было в Гандиоле, захотел, чтобы его мама меня усыновила. Мадемба взял меня за руку и отвел к Аминате Сарр. Он вложил мою руку в ладонь своей матери и сказал: «Я хочу, чтобы Альфа Ндие жил у нас, чтобы ты стала ему мамой». Жены моего отца не были злыми, они даже были добры ко мне, особенно первая – мать Ндиаги и Салиу. Но, несмотря ни на что, я потихоньку ушел из своей семьи и перешел в семью Мадембы. Мой отец, этот старый человек, принял это без слов. Он сказал «да» Аминате Сарр, матери Мадембы, которая хотела меня усыновить. Мой отец даже велел своей первой жене, Аиде Мбенге, на каждый праздник Табаски давать Аминате Сарр самый лучший кусок жертвенного барашка. Потом он даже стал каждый год посылать в имение семьи Мадембы целого жертвенного барашка. Мой отец, этот старый человек, не мог смотреть на меня без слез. Я знаю, я понял, что слишком похож был на его любимую Пенндо.