Кот Яшка – в числе прочих уважаемых членов домашнего круга.
Но главное послание, да еще проверенное военной цензурой, безутешная Елена Сергеевна посылает после своего отъезда из Ташкента. Открытка была очень серьезно оформлена.
Ташкент, Жуковская, 54, Татьяне Александровне Луговской для Яшуши. Москва, Фурманова ул., 3. Кв. 44. Е. С. Булгаковой 2.8.43. Ташкент. Проверено военной цензурой.
Яшуша дорогой!! Как мне Ваше письмецо понравилось! Какие Вы умненькие, душечки! А Полька – они себе позволяют! Как это они могут говорить, что Вас не возьмут в Москву Я вам советую тогда, просто заберитесь тогда к дяде Володе под пуджак, у него такое пузо, что все равно не заметит никто и вы приедете в Москву А тетка Туша тоже хороша, подруга подруга, а теперь Польке потакает! Я вам советую ей тоже наложить в туфульки. А уж огурцу, пожалуйста, как следует еще раз! – Что за безобразие, что вам черепак не покупают. Вы не садитесь с ними за стол, если нет прибора и нет черепаки. Тоща они будут знать, как с родственниками обращаться – Здесь, в Москве, у тетки Оли тоже есть котик, нажувается Кузьма, я с ним подружилась. Они страшные кусаки, я их иногда по задам хлопаю за это. Но потом они опять ко мне, полезают. Когда вы приедете, вы познакомитесь с ними. – Отчего вы так редко пишете? Пишите мне, мне очень понравилось ваше письмецо. – Целую вас крепко и очень шчотаю жа подругу. Шележка уехал учиться, станет теперь умным. Ваша тетка[421].
Можно было бы отнести все эти нежности к коту просто за счет привязанности Луговских и Е. С. Булгаковой к отдельно взятому коту Яшке.
Но появление кота в поэмах Луговского и, в частности, еще в одной поэме – “Сказка о зеленых шарах”, где существует недобрый кошачий мальчик, вызывает сомнения в чисто бытовом, домашнем характере этого образа.
В стихотворении “Вечерняя комната” Ахматовой, написанном в 1944 году, присутствует любимый кот Елены Сергеевны и Луговских, которого Татьяна Луговская увековечила на своей картине. Скорее всего, это и был знаменитый кот Яшка:
Здесь одиночество меня поймало в сети.
Хозяйкин черный кот глядит, как глаз столетий,
И в зеркале двойник не хочет мне помочь.
Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь!
Конечно же, за некоторыми котами невольно просвечивает образ Бегемота. “Мастера и Маргариту” читали в эвакуации очень многие, а уж Луговской и Ахматова, достоверно известно, неоднократно. В письмах Елены Сергеевны Татьяне Луговской в Алма-Ату встречаются порой приписки: “Как идет жизнь в Алма-Ате? Видите ли Вы Эйзенштейна и Пудовкина? Говорили ли с ними о романе М. А.?” Булгаковский роман незаметно входит в литературные тексты, оживает в них, подмигивает тем читателям, которые понимают. А кот Яшка, нагруженный дополнительными литературными смыслами, продолжал гулять из письма в письмо. У Татьяны Луговской в письме к Малюгину говорится, что он много потеряет, не увидев: “<…> кота Яшку, бывшего еще недавно таким толстым, какой я была в Плесе, и меня, ставшей такой худой, как кот Яшка, вынутый из воды <…>”. А Елена Сергеевна, вернувшись в Москву, продолжает переписку с Яшкой: “У Оли дивный котенок Кузька, шкажите Яшуше. Будь здоров, весел, дорогой. Целую нежно. Поцелуй Туею, что не пишет? Целую Полю и Яшку. Тюпа”.
Но, судя по записанным Еленой Сергеевной снам о Булгакове, названным в ее дневниках “сны про него”, образ кота имел для нее тот же смысл, что и коты, появляющиеся в поэмах Луговского. По всей видимости, в той игре, которая была понятна обитателям их ташкентского круга, кот был сверхъестественным существом, обладающим способностью к превращениям.
Потом дворик ташкентский. Я стою наверху на балахане в шубе и валенках. Раннее, раннее утро. Еще не рассвело. Зима глубокая. Небо в тучах, густых, серых. Масса снежных сугробов. Толстый снег. Внизу женская фигура. – Я сейчас спущусь, Любочка. – (Мне кажется, что это Л. Орлова). Но когда я подхожу, она исчезла, и на ее месте толстый черный кот. Второй сугроб – тоже толстый кот. Третий – тоже.
Потом верх балаханы. Первая комната. Я на кровати, рядом рваные туфли. Шум в соседней комнате, кто-то ходит. Встаю, заглядываю – никого.
Рваные туфли[422].
Елена Сергеевна Булгакова была старше Луговского почти на десять лет. Но ее умение держаться, носить одежду, фигура, изящество, ум – все это покоряло мужчин и заставляло забывать о ее возрасте. Хотя однажды после прогулки по Ташкенту в новом костюме и туфлях на высоких каблуках Елена Сергеевна вернулась несчастная, с опухшими ногами, Татьяна Александровна говорила, что вспомнила, что той уже за пятьдесят.
Татьяна Александровна дружила с Еленой Сергеевной до конца жизни и много думала о ее обаянии, таланте, жизненной силе. В записях Татьяны Луговской было много о Булгаковой, в частности, она писала:
Все мы говорили, что Елена Сергеевна была необыкновенная женщина (и такая, и сякая, и эдакая), и никому не приходит в голову простейшая мысль, что такой ее сделал и воспитал Булгаков, что она была разновидность “душечки”. Душечка-то душечка, скажете Вы, но душечка высшего порядка, т<ак> к<ак> она поддавалась не только воспитанию мужчин, но и воспитанию жизненных обстоятельств. Восприимчива, артистична, практична и душевно, и материально, с юмором, талантлива.
Вот почему она так блестяще “сыграла” Маргариту (к которой не имела никакого отношения), а Л. Е. Белозерской не удалось (она не была душечкой)[423].
Эти рассуждения были написаны для себя, и, может быть, они достаточно пристрастны, но в них есть важная для нее мысль об умении “служить” мужчине.
В новом 1943 году Луговской вернулся в Ташкент и сел за поэмы, в работе над которыми ему помогала не только Елена Сергеевна, но и две сестры Яковлевы, немолодые женщины, одна из которых была его врачом-невропатологом.
Татьяна Луговская рассказывала:
Володя, конечно, стал погуливать. Елена Сергеевна сердилась. Она ревновала его к врачу Беляевой, невропатологу. Это были две сестры, уже очень пожилые. У них был чудный домик с садом, весь увитый цветами. Полная чаша. Они были очень хлебосольны и обожали Володю. Он у них укрывался, когда бывал пьян. Вернется и, чтобы загладить, говорит: “Лена, пойдем гулять”[424].
Здесь неточность: фамилия сестер не Беляевы, а Яковлевы; потом, после отъезда Луговских из Ташкента, они ухаживали за могилой их матери, посылали посылки с фруктами, трогательные письма, им было очень одиноко в Ташкенте.
Они жили на П/ушкинской улице в уютном доме. С сестрами Яковлевыми дружил Луговской в самые горестные годы. Инна, старшая сестра, была врачом-невропатологом. Елена, младшая, не имела специальности, она помогала сестре. Инна была врачом Луговского. Елене он диктовал первые главы “Середины века”. Он очень любил этот дом. И когда Луговские уехали в Москву, сестры Яковлевы следили за могилой их матери, писали нежные, добрые письма. Скорее всего, они были из ссыльных.
Инна Ивановна Яковлева приютила в Ташкенте художницу Валентину Ходасевич с больным мужем и художника Басова. У них с сестрой был собственный домик, с водой, погребом и канализацией. Жили они в Ташкенте уже 25 лет. Ходасевич с нежностью о них вспоминает в своих мемуарах, они помогали многим эвакуированным выжить.
Луговской писал в те дни в записных книжках:
Тема – дворик, желтые окна, балахана, дожди. Какое удивительное ощущение – законы стоят рядом с тобой, а ты еще медлишь, ты бежишь в столовку, ты разговариваешь с дураками. Но самое удивительное в том, что пишу я не для людей, а для нее, для ее ребяческих глаз. Когда пишешь для одного – важно и нужно для всех[425].
Он признавался, что пишет для нее, для Елены Сергеевны, и потому должно получиться хорошо.
В 1943 году Елена Сергеевна печатала его поэмы по восемь-десять часов подряд, советовала, кормила, утешала. Она пишет о поэмах во всех письмах и к Луговскому, и к Татьяне. Поэмы становятся для них чем-то общим, объединяющим. Не случайно с исчезновением Елены Сергеевны из жизни Луговского выпали из книги “Середина века” и некоторые “ее поэмы”. Слишком отчетливо в текстах проступало ее лицо.
После отъезда Елены Сергеевны Луговской писал ей в Москву очень серьезные, прочувствованные слова:
Встретим друг друга, как полагается нам, прошедшим через горы испытаний и самую большую близость. Повторяю тебе, все мои силы, все, чем я обладаю духовно и материально, – в твоем распоряжении. Я тебя хорошо и глубоко знаю, много тяжелого перенес из-за тебя и прощаю это, много чудесного видел и не забывал никогда [426].
Со смерти Булгакова прошло всего три года. В то время Елена Сергеевна еще не несла венца великой вдовы. Восторженная атмосфера вокруг имени Булгаковой-Маргариты, отождествление ее с подругой Мастера возникнет годы спустя, когда роман прочно войдет в читательское сознание. А пока Булгаков в узких культурных кругах представлялся очень талантливым опальным драматургом, не более того.
Елена Сергеевна в военные и последующие годы главной своей задачей видела распространение среди писательской и режиссерской среды текстов неопубликованных романов и пьес Булгакова. В личной жизни не ушла в затвор; не таясь, имела те связи и отношения, которые хотела. В письмах Луговскому ей передавали приветы друзья, ученики, Николай Тихонов, бывшая жена Сусанна.