Я вздрогнула, осознав сказанное. Ох, кажется, я знаю, как при жизни звали нашего Гошу. Ну да, как раз в этих краях где-то он и правил. И мне это совсем, совсем не нравится… нет, Гоша, конечно, не восстанет из мертвых, чтобы покарать святотатцев – не такой уж он был и бессмертный на самом деле. Но… непочтительность по отношению к его останкам теперь волновала меня куда больше. Вот ведь, а я еще и бедренными костями кидалась. Совсем нехорошо.
Нет, при жизни, конечно, Гоша был тем еще свинтусом. Но это все-таки не повод выставлять его останки в музее.
После завтрака Константин и Алина ушли в палатку и пару часов не появлялись. Мы тем временем убирались в лагере, собирали хворост для вечернего костра – словом, занимались обычными, ставшими уже привычными каждодневными делами.
Мы с Лешкой отправились мыть посуду. А когда мы, громыхая котелком и ложками, вернулись, то обнаружили, что на привычном бревнышке под деревом в полном одиночестве сидит, листая свой дневник практики и что-то в нем помечая, Лариса.
– А где Макс? – растерянно спросила я.
– Загорать на речку пошел, – буркнула Лариса, не отрываясь от тетрадки. – С этой… Алиной.
Ну ясно, Ларисе, обгоревшей в первый же день, становилось плохо при одной мысли о том, чтобы позагорать. Но…
– А Константин?
– Он со своим скелетом вроде возится. Эта так и сказала – больше не может ничего слышать про кости и хочет купаться.
Разумеется, я тут же потащила Лешку на речку – присоединяться к купальщикам. Увы, ни Макса, ни Алины мы на нашем обычном месте не нашли. Без энтузиазма по разу окунулись в холодную воду и побрели обратно.
…Вернулись наши пропавшие только к обеду, держась за руки. И вид при этом у обоих был слегка помятый. Константин, погруженный в свои мысли, этого, кажется, даже не заметил, а вот я досадливо закусила губу. Что вообще происходит?
Алина демонстративно уселась рядом со своим спутником, а когда Константин наконец поднял на нее глаза, неожиданно прижалась к Максу и страстно его поцеловала. Не сказать, чтобы тот сопротивлялся – ответил он на поцелуй с явным энтузиазмом.
Константин медленно поднялся, неотрывно глядя на них.
– Костя, – нежно сообщила Алина, оторвавшись, наконец, от своего занятия, – мог бы, между прочим, и сам мне сказать про свою, – она слегка поморщилась, взглянув на меня, – новую любовь.
– Что?! – вид у аспиранта был, мягко говоря, ошарашенный.
– Но это даже хорошо, что все так вышло, – продолжала Алина, еще теснее прижимаясь к Максу. – Я уже точно поняла, что наши отношения были ошибкой.
– Я думаю, – медленно произнес Константин, прикрыв глаза, – тебе лучше уехать сейчас. Полагаю, Рогожкин проводит тебя до станции.
– Прекрасно! – Алина вскочила со своего места, дернув Макса за руку, и подхватила свой рюкзачок, по-прежнему валявшийся на земле там же, где она бросила его с утра, резко развернулась и зашагала прочь широким шагом. Макс кинулся за ней следом.
Константин тяжело посмотрел ей вслед.
– Я… – я наконец сумела выдернуть себя из транса, в который впала от вида целующихся Макса и Алины, и тоже вскочила со своего места. – Я ей все объясню!
– Стойте! – окрик заставил меня замереть на месте на краю нашей поляны. Константин уже стоял возле меня.
– Что вы собираетесь объяснять? – вкрадчиво спросил он, буравя меня взглядом.
– Я… это я виновата, – сбивчиво начала объяснять, – я не нарочно, то есть, нет, нарочно, но ведь я хотела только, чтобы Макс…
– Ясно, – аспирант смотрел на меня с таким невыразимым презрением, что хотелось попросту провалиться сквозь землю. – Идите обедать, Ягелева. И постарайтесь впредь пореже попадаться мне на глаза. Догонять никого не надо.
Хотелось бы сказать, что здесь и заканчивается эта печальная для меня история, но увы. Вечером состоялся еще мой разговор с Лешкой.
Собственно, на речку я пошла, чтобы пореветь в одиночестве вволю, после того как Макс – спустя пару часов, не меньше, вернулся к лагерю с донельзя самодовольным видом. Уединиться мне не удалось: очень скоро ко мне присоединился Лешка. Впрочем, приятель был отличной жилеткой: он молча присел рядом на бережку, погладил меня по голове, и я принялась реветь в его плечо, бессвязно рассказывая что-то о том, какая я неудачница, и о том, что замуж меня никто никогда не возьмет.
– Ну почему, – стеснительно заявил Лешка. – Вот я, например, возьму.
– Правда? – я подняла голову и внимательно на него посмотрела. Даже в начавших сгущаться сумерках было отчетливо видно, как ярко запылали его уши.
– Правда, – твердо сообщил он.
Я смотрела на него, размышляя. Нет, конечно, Лешка, со своими прыщами, ушами и всем прочим – не предел ничьих мечтаний. И не сказать, чтобы он был таким уж умным или интересным – по крайней мере, никогда не блистал особенно на семинарах, а в компании его и вовсе было незаметно. С другой стороны, зато он наверняка надежный. И не сбежит с первой встречной, вильнув хвостом из-за каких-нибудь, например, глупых слухов, как это сделала та же Алина в отношении Константина. И не станет бегать за каждой юбкой, как Макс. А еще он заботливый. И добрый. И наверняка легко перенесет мой непростой характер и даже характеры всех моих родственниц. Так, может быть, это и есть моя судьба, просто я ее не заметила?
Правда, прежде чем соглашаться выходить за него замуж, стоило кое-что ему рассказать. Это – финальная и самая главная проверка. От меня сбегали из религиозных убеждений, из страха, даже просто из нежелания менять свой привычный, нормальный мир на то безумие, которое само мое существование привносило в реальность. Словом… надо было рассказать о том, кто я такая.
И я рассказала. Не вдаваясь в особенные подробности, просто вкратце поведала историю своей жизни, продемонстрировала в доказательство кое-какие способности. Все как обычно. И Лешка… не убежал. И точно не испугался. Он глубоко задумался, слегка отстранившись от меня. Я терпеливо ждала.
– Слушай, – проговорил он наконец, – я одного не понял. Сколько же тебе лет на самом деле?
Я сообщила.
Лешка изумленно потряс головой.
– Триста… триста с лишним! Это же… это… так ты же – старше моей мамы! – вот теперь он смотрел на меня почти с ужасом.
– Хм… да, пожалуй. То есть наверняка. Если считать в годах. Но у нас другие представления о возрасте. И вообще…
– То есть ты помнишь… ну, Брежнева, Сталина? Ты… да ты царя, наверное, помнишь?!
– Ага. Вообще-то не одного. Да в общем – какая разница? Это же все равно я. И мы можем пожениться.
Я никак не могла взять в толк, что его смущает.
Честно говоря, вот никогда я не пойму всех этих человеческих заморочек с возрастом. В паре всегда кто-то старше, а кто-то младше. Ну потому что мы же не выбираем, когда нам родиться, верно? Ну и что теперь, если кто-то поспешил или опоздал?
Вот, например, как быть, если, скажем, парню – лет 20, а мне – 200 (ладно, ладно, это для примера. Вовсе я не моложусь!). Казалось бы, я старше преизрядно и он мне вовсе не пара. А с другой стороны…
Например, в нашем роду все живут по три жизни. И мы сохраняем свое тело, возраст и память. А люди – не сохраняют. И сколько жизней кому назначено – никто не знает на самом деле. Человек рождается столько раз, сколько понадобится, чтобы выполнить что-то, что нужно от него миру или создателю. Кто-то в одну жизнь уложится, кому-то двадцати не хватит. Выбрал человек не ту дорогу на развилке – все, пиши пропало, так и живет чужой жизнью, пока не приведется все сначала начать. Память тела уходит, но остается память души, и мудрые души, начиная с чистого листа, не повторяют прежних ошибок. Хотя есть и те, кто бесконечно ходит по одним и тем же граблям, снова и снова. Да, впрочем, и задачи у всех разные, простые и сложные…
Так вот и выходит, что иной раз встретишь человека – вроде бы и младше он тебя на годы или десятилетия, а душа его старше на много столетий и много жизней. И все равно никогда ты не узнаешь этого наверняка.
Так что возраст – понятие очень-очень относительное. Просто нет в нем вообще почти никакого смысла. По крайней мере, не тот, что вкладывают в него обыкновенно люди.
К слову, я в своем роду считаюсь… хм, не совсем совершеннолетней. И от возраста это никак не зависит. Просто я еще не умирала ни разу.
Но, как бы там ни было, в глазах людей возраст часто действительно много значит. Иногда разница в какой-то десяток лет может показаться кому-то фатальной. Что уж говорить о моих сотнях…
Лешка тяжело вздохнул.
– Ну… понимаешь… – он опустил глаза. – Ведьма там, Баба Яга, вот это все – это ничего, это бывает. Но вот то, что ты старше моей мамы и Брежнева помнишь – это… ну нет, я как-то не готов…
Он беспомощно поднял на меня глаза, и я все поняла.
– Ну, знаешь, – Жюли смотрела на меня с осуждением, – вот об этом lavette[5] бы я точно не стала жалеть. И об этом baiseur[6]… как его, Максе? На кой тебе сдались эти неудачники?
– Подожди, – остановила ее Арису, – так все дело в дурацком розыгрыше? Он что, так и не помирился со своей Алиной?
– Не помирился, – вздохнула я. – Макс на ней женился потом, всем курсом отмечали. Но на самом деле дело не только в ней… и не столько. Еще всякое было… конечно, Макс с Ларисой стали распускать про Константина слухи, что он со студентками… в общем, его репутацию в универе я тоже погубила. Но дело и не в этом тоже. Мы там на самом деле потом еще много чего нашли. И Константин, по-моему, вообще забыл про свою Алину. Очень ему интересно было. Но… помните, я говорила про Гошу? Ну вот. Я все время думала, что с ним делать. Гоша все-таки – не чужой мне скелет. Ну не могла я позволить выставлять его в музеях! Не могла и все. И когда мы собирались уезжать… в общем, я его сожгла. Вместе со всей его амуницией. Никто ничего не успел сделать, все было мгновенно – я перенесла туда пламя из печи крематория. Надо было, конечно, выбрать другой момент, может, подождать… Не подрассчитала немного, занялись в итоге константиновы бумаги, записи, черновики, дневник раскопок… часть находок он сам успел вынести из горящей палатки. Тушили все вместе, бегали с бутылками к ручью… Я честно хотела просто переместить туда воду, чтобы поту