Сил практически уже не оставалось. Чувствовала Ягенка себя так, будто вспахала целое поле. Однако предстояло сделать еще кое-что… В конце концов, заставив себя думать о деле, девушка прошлась вдоль полок и стола, собирая в узелок пузырьки и снадобья. Из дома вышла тихонько, практически бесшумно притворив за собой дверь. Она смертельно устала, но обещания надо выполнять. Да и самой жалко олениху Паленку с ее детенышем.
…Вернулась домой, когда в лесу уже стояла ночь, а на черном небе сияли крупные звезды. Темноты Ягенка не боялась – эта темнота, лесная, была родной и уютной, как материнский платок на плечах. Войдя в дом, прикрыла дверь за собой и тяжело опустилась на лавку. Свечи зажигать уже нет смысла… Стоит, наверное, и самой поспать – завтра с раненым еще придется повозиться. И не только, пожалуй, завтра. Да и Паленке с малышом помощь будет еще нужна. На минуту задумалась, где теперь ложиться, когда собственное место на печи оказалось занято. В избе была и вторая камора, где когда-то, когда живы были родители, ночевала сама Ягенка. Но уходить туда было боязно – а ну как раненому что-то понадобится, ну как он с печи упадет, ну как…
Кое-как стянув с себя сарафан и оставшись в рубахе, девушка улеглась на лавку у двери.
Жестко на лавке. И дует от двери… холодно. Поразмыслив, Ягенка хмыкнула, пожала плечами и встала. На ощупь подошла к печи, прикоснулась к щеке мужчины. Его дыхание выровнялась, озноб начал спадать – теперь просто спит. Хорошо. Снова пожала в темноте плечами и забралась на печь вместе с одеялом. Заботливо укрыла воина, подоткнула одеяло вокруг него и себя. Прижалась спиной к его боку. Тепло. Вот и ладно. И пусть. Все завтра.
Проснувшись наутро, Ягенка не сразу вспомнила события вчерашнего дня. Не открыв еще глаза, удивилась странному, чужому запаху. А открыв их, обнаружила, что лежит головой на плече безмятежно спящего незнакомца.
– Ох… – вчерашний день вспомнился разом, и Ягенка слегка отстранилась, разглядывая своего гостя. Накануне на это не было толком ни времени, ни сил, а теперь утреннее солнце, заглянувшее в окно, осветило его, будто приглашая полюбоваться.
А ведь и впрямь залюбоваться можно, неожиданно для себя поняла Ягенка. Красавцем ее гостя было не назвать, но что-то было в нем, притягивающее взгляд и заставляющее его задержаться. Лицо узкое, с резко очерченными скулами и не менее резким профилем. Борода коротко острижена. Волосы черные, как смоль, немного вьются, и такие же черные длинные прямые ресницы. Чужеземец? И наряд-то у него нездешний. И как только его в княжескую дружину занесло? Впрочем, кажется, старый князь когда-то женился на чужеземке, может с ней и свита какая приехала да осталась.
…Кожа кажется совсем белой, но это, должно быть, болезненная бледность. Не богатырь – тот же Иванушка шире в плечах – хотя и хилым не назовешь. Скорее худощав и жилист, весь будто из горячего камня выточен.
«Надо же, о чем я только думаю?», – удивилась девушка про себя, однако тут же задумалась – интересно, какого цвета у него глаза? Не помню…
Осторожно, стараясь не потревожить спящего воина, Ягенка слезла с печи. Взялась за край сползшего одеяла, чтобы поправить его, и ненароком прикоснулась к руке мужчины. И тут же замерла: воин в этот момент пошевелился и вздохнул, а затем распахнул глаза.
– Ты?.. – это было сказано так тихо, что можно было принять за еще один вздох.
– Что? – Ягенка заметалась взглядом по комнате. – Может, пить?
Воин едва заметно качнул головой, а затем, с трудом подняв правую руку, вдруг поймал ладонь девушки и поднес к своему лицу. На секунду прижал ее кисть к сухим воспаленным губам, а потом вновь уронил руку и бессильно закрыл глаза.
Несколько секунд Ягенка продолжала вглядываться в его лицо, затем решительно отвернулась. Надо было приготовить бульон и отвар, навестить олениху и переделать еще множество дел. Нет у нее времени на то, чтобы размышлять о руках, губах и взглядах.
…А глаза у него – синие. Как осеннее небо в ясный день.
– Ты обещал! – Ягенка стояла перед лешим, уперев руки в боки, и смотрела на него обвиняюще. – Ведь он погибнуть мог!
– Мог, не мог – не погиб же, – проворчал Леший. – Кто его, по-твоему, на твою избу вывел? Вот то-то же! И неча мне рассказывать, что я там обещал. С этим у меня счеты особые!
Несколько мгновений Леший молчал под тяжелым взглядом колдуньи.
– Это он Паленку подстрелил, – сообщил наконец неохотно. – Я в сердцах извести его вовсе хотел. Ну да раз ты за энтих охотников просила – тебе с ним, выходит, и возиться, так я рассудил.
– Ясно, – мрачно ответила Ягенка. – С остальными-то дружинниками что? Все живы? До Богатырева все добрались?
– Куды им деться-то, – хмыкнул лесной хозяин. – Выставил я их из своего леса. И пути-дороги все в лес закрыл. В Богатыреве они и остановились все до единого – живые-здоровые. Ты так им всем и передай – пока эти, с луками да стрелами, из округи не уберутся, никто в мой лес не войдет, а войдет – так сгинет.
– Ясно, – второй раз кивнула Ягенка. Понятно теперь, отчего подруга Василиса чаевничать не заходит, новостями не делится. Не войти ей нынче в лес, да и никому не войти.
Следующие несколько дней Ягенка непрерывно готовила мази и отвары, меняла повязки и металась между своими подопечными, мало что замечая вокруг. Раненая олениха уверенно шла на поправку, ее малыш был в безопасности под присмотром лешего, вороной конь о своей ране и вовсе уже забыл, а вот воин то будто приходил в себя, почти осмысленно озираясь вокруг и пытаясь что-то сказать, то снова метался в лихорадке, впадая то в жар, то озноб.
К счастью, лесной колдунье не впервой было ухаживать за хворыми. Мать учила ее когда-то знахарским премудростям, иной раз и сельский люд приходил лечиться – если другой надежды не оставалось. Девочке было лет 13, когда в округу пришла черная лихорадка. Мать чертила тогда ночью круги вокруг села, заговаривала ветер и воду. Никто в Богатырево не заболел. Только родители Ягенки слегли в один день. В этот день девочке и пришлось разом повзрослеть. Месяц оба пролежали в беспамятстве, а потом сгорели. Люди, к слову, решили тогда, что ведьма поля богатыревские сглазить пыталась, да сама от своего проклятия и померла.
Словом, уход за беспамятным не был девушке в новинку. И не с таким справлялась, думала она, вспоминая о вылеченных селянах и старательно обходя мысли о тех днях, когда вот так же ходила за родителями, понимая уже, что надежды нет. Сейчас все было по-другому. Она отлично знала, что воин теперь будет жить. Ему лишь нужно было время. Чтобы занять себя и отвлечься, готовя лекарства и ухаживая за воином, она рассказывала ему о себе, о своих родителях, о лешем, об оленихе Паленке – обо всем, что только приходило в голову. Конечно, она знала, что он, скорее всего, ее не слышит или не понимает. Но так было легче. Так можно было не думать о страшном.
По вечерам Ягенка уже привычно забиралась на печь и прижималась к теплому боку мужчины. Может, ее это и смутило бы, будь воин в сознании… а так – какая ему разница? Он спит или бредит, а ей тепло и уютно. Да и ее собственное тепло раненому не помешает, рассуждала девушка. И, в конце концов, кто он такой, чтобы выселять ее с собственной же печи? Иногда, просыпаясь, обнаруживала свою голову на его плече или его руку на своей талии. Ну и что? Он ведь потом и не вспомнит. Сама не заметила, как его запах постепенно стал привычным и почти родным, как тепло его тела по ночам стало необходимым, как начала ловить те редкие мгновения, когда он будто приходил в себя, приподнимал веки и находил ее взглядом.
В один из вечеров, как всегда в эти дни усталая и почти не помнящая себя, она, как обычно, вскарабкалась на печь, улеглась и собралась было привычно прислонить голову к плечу мужчины, да ненароком обернулась и увидела, как сверкнули в полумраке его глаза. «Не спит!», – мелькнула заполошная мысль. Ягенка дернулась, чтобы подняться, однако на ее плечо легла мужская рука и потянула вниз.
– Не уходи, – правда он это прошептал, или послышалось ей?
Как она оказалась лежащей навзничь, когда темные-темные сейчас глаза воина оказались над ней, как приблизились его губы – этого Ягенка уже и сама не поняла. Надо было бы сейчас вырваться, отскочить – ведь он слаб еще, не удержит. А только ни одной мысли в голове не осталось. Да и не хотелось никуда вырываться. Хотелось, чтобы он продолжал целовать ее всегда. Ну или хотя бы – как можно дольше.
Утром впервые за эти дни Ягенка проснулась одна. И отчего-то вдруг это показалось неправильным, неуместным.
Воин обнаружился у околицы – стоял, оглаживая морду своего коня и что-то негромко ему нашептывая. Лицо мужчины все еще было осунувшимся и бледным, но землистый оттенок исчез со щек, глаза смотрели вполне осмысленно, а руки почти не дрожали. И конь оказался уже оседлан.
«Ну вот и все», – подумала Ягенка, и эта мысль вдруг оказалась очень-очень страшной. Холодно от нее стало внутри и… колко. Теперь он уедет – и не вспомнит никогда, что случилось в избушке в лесу у Богатырева. А может, и теперь уже не помнит. Или ей и вовсе привиделось все?
– Доброго утра, красавица! – он смотрел на нее с такой же усмешкой, как и в первый день. Вот только огрызаться теперь совсем не хотелось.
– Доброго, – ответила настороженно, не решаясь подойти. – Никак уезжать собрался?
Не отвечая, воин подошел сам, спокойно обнял ее за плечи и поцеловал в макушку. И сразу стало на душе легко и спокойно.
– Спасибо тебе, родная. За все. И лесному хозяину от меня поклон передавай – не чаял я его обидеть. Пусть Паленка поправляется. Охотиться здесь больше никто не будет.
Сколько же он слышал из того, что я понарассказывала, изумилась про себя Ягенка. И… помнит ведь!
Несколько минут они простояли, обнявшись. Молчание снова нарушил он.