– Хорошо у вас, – говорила она, расчесывая волосы после купания. – Только здесь и можно отдохнуть. А то весь день так душно, мне даже дурно делается…
– Надо же, а по тебе не скажешь, – хихикали водяницы, – прямо светишься вся, зарумянилась, даже вроде поправилась…
Поправилась? Ну да русалкам ведь лишь бы что сказать да похихикать, они болтушки известные.
Возвращалась домой задумчивая, что-то считала про себя, загибая пальцы.
Дома наклонилась к бадье с водой, долго придирчиво рассматривала собственное отражение. А затем, улыбаясь, положила наконец ладони на живот.
– Ну здравствуй… маленькая княжна.
Серпень был на исходе, и ожидание сделалось уже почти нестерпимым. Листья были еще зелеными, жара и не думала спадать, но в воздухе чуялось уже дуновение предстоящей осени, дождливой, листопадной. И небо сделалось по-осеннему синим-пресиним – как глаза молодого князя.
Вот в такой-то ясный синий день пришла на порог лесной избушки беда.
Бегущего, спотыкаясь, Иванушку Ягенка приметила в окошко издалека. Вышла на крыльцо – встречать. Про себя подумала – уж не заболел ли кто? Надо же, а ведь на Ване-то лица нет – и о ком бы пришлому княжичу здесь так переживать? Кольнула беспокойная мысль: неужто… Василинка?
– С Василисой беда! – задыхаясь, выкрикнул Иванушка, еще не добежав до крыльца. Сделал еще несколько шагов, остановился, наклонился, уперев руки в колени, пытаясь отдышаться. В правой руке у него была какая-то бумага. Письмо? Да кому бы его писать-то? И зачем?
Грамоте в селе немногие были обучены – поп да дьякон, да еще вот колдуньи, Василинка и Ягенка, да мать василисина.
– Что случилось?
– Увезли Василинку… Приехали люди князя Заозерного, велели собираться. Вот, только письмо тебе и успела написать, забрали ее…
Ягенка быстро подскочила к Иванушке, ничего не спрашивая, выдернула бумагу из его руки, впилась глазами в прыгающие строчки.
«…сватов прислал. Еду к нему, к судьбе своей, и что будет – знаю, а понять не могу.
Боязно мне, милая. И знаю, что полюблю его, счастливы будем, деток наплодим. А все одно боязно. Ведь он и не взглянул на меня, когда приезжал. Неужто все равно ему? Разве может так быть?
…Ягенка, не серчай на меня. Я и на тебя в воду смотрела. Я знаю все. А только ведь с судьбой и ты не поспоришь. Ну какая из тебя княгиня, ты ведь и сама знаешь – как тебе без леса твоего, без Врат? И ты Врата не оставишь, и князь земли свои не бросит. Мне, мне судьбой самой предназначено – венец княжий носить. А тебе – Врата хранить. Сама знаешь, верно же? Да и забыл тебя князь поди, коли столько времени вестей не слал. Я на тебя зла не держу, было – да и было. И прошло, быльем поросло. Чужую ведь судьбу все одно не отнимешь. И ты на меня не серчай.
…А только боязно мне все же, все знаю, а сил нет, как боязно.
А тут еще Иван…
Выручай, подруженька. Без тебя – не знаю, что и делать. Я с него слово взяла, что за мной не пойдет, пока тебе письмо не доставит. Без тебя, мол, ему все равно не справиться.
Ведь он за мной ехать собрался, Кащея на смертный бой вызывать. Ну куда ему, мальчишке, дурачку деревенскому, с князем биться? Ведь это погибель верная. Да и у земли-матери я спрашивала – не одолеть Иванушке Кащея в честном бою.
Если он умрет, я в воду кинусь, все одно не жить мне тогда.
Не дай пропасть, милая. Сонным зельем опои, скажи что угодно – только задержи его, не пусти на верную смерть. Выручай, Ягусенька. Пусть забудет обо мне Иванушка. Ты ведь можешь такое!
А за меня не волнуйся. Я знаю, я счастливая буду, и князь меня больше жизни полюбит. Деток трое у нас будет, помнишь? Дочку в твою честь назову…».
Неровные буквы расплывались перед глазами. Счастливы… дочку.
Было чувство, будто кто-то сильно ударил – так сильно, что даже уже не больно, просто все чувства куда-то ушли, словно свечка погасла, да еще дышать стало вдруг трудно. Вот, значит, какую весточку он готовил…
«Так, выходит, ты и есть здешняя колдунья?» – «Ты слышал обо мне?» – «Немного слышал»… Мысли тяжело толкались в голове. Дура, какая же дура! Ну что, что мог слышать князь о безвестной лесной колдунье, откуда? Вещунью он искал, вещунью премудрую, невесту свою. С такой княгиней всякая земля процветать будет, при ее даре и приданого никакого не надо. И все равно ему было – конечно, Василисушка, все равно, какая же ему, князю, разница… Чай не старуха, не уродина – да и ладно. Не ошиблась, выходит, вещунья на этот раз – да ведь и никогда не ошибается. Увидит князь незнакомку с васильковыми глазами – удивится, может, попервости, а там, глядишь, и обрадуется. Будет у них дом – полная чаша, любить друг друга будут пуще жизни, деток… деток трое будет. Счастливыми будут князь с княгиней.
Подняла глаза, облизнула разом пересохшие губы. Иван стоял перед ней, все еще тяжело дыша, смотрел отчаянно и с надеждой. Дурак. Какие уж тут надежды. На кой ты нужен ей, младший княжич, со своей глупой любовью, со своими песнями и преданными глазами. Вещунья править захотела, а тебе… так ты ведь даже и не наследник. Даже сознаться, что по доброй воле едет, она тебе не решилась отчего-то. Бедный, бедный, глупый Иванушка. Откуда-то из живота поднималась темная злость – на предателя-князя, которому все равно, на подругу-соперницу, которая знала все, на себя саму, даже на этого дурака Иванушку.
– От меня чего хочешь? – не сказала, прокаркала. Собственный голос показался чужим, надтреснутым.
– Так ведь… Василиса сказала, ты поможешь. Ты ведь ведьма! Сделай что-нибудь! Она через три дня уже у князя будет. А там – свадьба… сделай что-нибудь! Я… я с ним биться стану, вот только… успеть бы! Хоть совет дай, что ли… – непоследовательно закончил он наконец, опустив плечи.
– Три дня, говоришь? – Ягенка недобро усмехнулась. – Вот через три дня и приходи. Да не бойся – успеешь. Если не передумаешь. Я ведь ведьма, сам сказал.
Развернулась и, не глядя больше на Иванушку, метнулась к дому, рванула дверную ручку. Ни к чему ему сейчас видеть ведьму. Никому этого видеть не стоит. Пусть все знают – ведьме все равно, что ей до княжьей свадьбы!
Споткнулась о собственный порожек, едва успев ухватиться за дверной косяк. Оглянулась украдкой – Иван так и стоял, потерянно опустив плечи и невидяще глядя перед собой. Герой, тоже еще! Драться с князем он собрался… А вот падать ей сейчас уж точно ни к чему. Ей-то – что теперь! Какая, в общем, разница, что с ней будет… никому никакой разницы. А вот Врата нельзя без присмотра оставлять. Вот родится наследница Врат – не княжна, конечно, никакая, просто новая лесная ведьма-Привратница, подрастет немного – тогда и впрямь все равно, хоть бы и в воду. Только бы дожить до этого, только бы сердце свое глупое усмирить, успокоить – вон как колотится, и ведь не объяснишь ему…
Три дня спустя лесная колдунья сидела у окна, сгорбившись, и вертела в пальцах длинную иголку. Было невыносимо больно. Всего-то и надо – уколоть палец заговоренной иглой, а решиться на это оказалось не так-то просто.
После этого, она знала, больше не будет так больно. Никогда. Просто умрут в ней все чувства, умрет любовь ее глупая, умрет сама память о темноволосом князе с глазами, как осеннее небо. Как не было его никогда в ее жизни. Больше не вспомнит о нем Ягенка, сама не будет знать, чью дочь под сердцем носит. Так будет куда легче, так… правильно будет. Так она сможет жить дальше.
Вот только оказалось, что совсем не хочется забывать тех нескольких дней в начале лета. Вспоминать о них было больно – но и сладко же. И чудилось, что какую-то самую важную часть самой себя придется убить заговоренной иголкой. Глупость, конечно, несусветная – ведь собой она была и до этого лета, и прежде, чем о князе Кащее услышала даже. Просто надо решиться.
Воспоминания, любовь – их ведь тоже можно заменить, если очень постараться. Холодностью, покоем, равнодушием. Только не делают такого Привратницы, запретная это волшба – душу коверкать. Да разве остался у нее другой выбор?
Впрочем, прежде есть у нее и еще одно дело. Убив в себе и любовь, и саму память о ней, она уже не сделает того, что должна, того, что так хочется. Темная, иссушающая злость, копившаяся в душе все эти дни, искала выхода. Этой злости тоже не станет, стоит лишь уколоть палец, но прежде… прежде лесная колдунья восстановит справедливость.
Все же ошиблась на сей раз вещунья, не учла, что Привратницам законы мира неписаны, и никакие предсказания им не указ. Не будет Василиса с князем счастлива, не будет! Плюнув на свою любовь и растоптав чужую – не будет! Хоть в воду ей, значит? Не победить Иванушке князя в честном бою? Ну так выходит, так тому и быть. Пусть на себе почувствует подруженька, что значит – любовь свою навсегда потерять. Князь, может, и пощадит дурака – но уж Василиса-то должна сполна понять, каково ей пришлось!
Иван вошел без стука – знал, что его ждут. Сейчас он вовсе не был похож ни на потерянного мальчишку, что прибежал к ней три дня назад с письмом, ни просто даже на одного из сельских парней. Одет иначе, отстраненно отметила про себя Ягенка, и меч при нем, но главное – решительное выражение лица, плотно сжатые губы, злые серые глаза – все это решительно не вязалось с привычным уже образом Иванушки-дурачка, что таскался повсюду за Василисой и пел ей песни. Сейчас в лесную избушку вошел воин, почти богатырь… младший княжич.
Ягенка рассматривала его, прищурившись и не переставая вертеть в руках длинную иголку. А все же не победить тебе его в честном бою, думала она, про себя усмехаясь. Но коли ты, милый друг, так уж смерти ищешь, будет тебе… что захочешь.
– Ты ведь знаешь, что тебе Василиса нагадала? – спросила на всякий случай, понимала – не отступится. Но ведь Иван-то перед ней ни в чем не виноват.
– Знаю, – Иван смотрел в глаза, не отворачивался. И впрямь – знает.
– Что ж… ну тогда на себя пеняй, коли что не так, – Ягенка встала, положив, наконец, иг