Никанор беспомощно огляделся. Со всех сторон окружила их с Машей колодезная, глубокая и гулкая тьма.
Обессиленная молния уже едва осветила Машино лицо, а Никанор хотел его видеть.
По призрачному лицу Маши Кукушкиной почерневшими локонами стекала тьма…
Проплыло на луну большое антрацитовое облако, сложив ватные лапы покойником, перевернутым отразилось в луже…
С веток сиреней закапало тяжело и сонно.
Кап…
Крап…
Колдовская ночь…
Маша!.. Маша!
Машино лицо показалось Никанору маленьким, таким, что захотелось взять его на руки, и малиновые губы Машины смеялись. И в янтарных раскосых глазах Маши Кукушкиной плясали зеленые кошачьи огоньки.
И дождь оборвался.
И звезды рассыпались над Кукушкиной и Никанором.
И фонарь загорелся над их головами.
И месяц выбрался из-за угла дома № 13-бис.
И поплыл было в направлении Крылатского моста…
Но Антон Павлович придавил месяц пальцем к окну. И рукавом халата стер его со стекла.
Маша вздрогнула, с ветки ей капнуло на нос, и она вдруг подпрыгнула и дернула ветку за лапу, и под градом хрустальных капель, под тоненьким колдовским смехом Маши затряс головой потрясенный специальный корреспондент Никанор Иванович Сашик.
И тень его затрясла головой по-собачьи, и, хмуро размахивая крыльями над их головами, понесла свое тело огромная черная ворона, похожая на летучую крысу.
И сумрачно выступили из тьмы изумрудные края газонов.
И тени влюбленных долго, до самого рассвета, таскались за Машей и Никанором по улицам…
Спецкор проснулся. Под диваном стояли ботинки. Мокрый и одинокий след тянулся за ботинками из прихожей.
Никанор Иванович подумал и вдруг расхохотался.
И в самом деле, какая чушь только не приснится человеку!
Маша тоже проснулась и, улыбаясь, поднесла к малиновым теплым губам свои жемчужные пальчики.
На указательном сверкнуло сапфировой каплей колечко, подаренное Маше Карповым.
Маша зевнула и потянулась кошечкой.
Глаза Кукушкиной были цвета кольца. В них плясали янтарные искорки.
Глава 14Двойной удар
Антон Павлович на цыпочках подкрался к двери кабинета и, тихо пискнув створкой, высунул в коридор голову. В шестиугольных диоптриях прозаика блеснули лампы.
Голова Антона Павловича прислушалась, угрюмо посмотрела на хозяина из сумерек зеркального шкафа, моргнула, поморщилась и пропала.
Антон Павлович захлопнул дверь с треском и, путаясь ногами в кисточках халата, затравленно заметался вдоль книжных полок, свозь зубы произнося проклятия.
Преследуя Антона Павловича, по стенам, полу и потолку кабинета зашагала его раздраженная тень. Следом ей запрыгала, резвясь и повисая на кисточках, тень крошечной переносной собачки.
Мгновение спустя тень собачки, с визгом опередив тень прозаика, стремительно пролетела под люстрой и, обиженно скуля, слилась с тенью письменного стола.
– Отрава тебя возьми, чтоб ты провалилась! – сказал Антон Павлович, погрозил доске кулаком и опять заметался.
Стрелки часов указывали Антону Павловичу на ужин.
Да! Но…
На кухне Райских второй час торчала Анна Аркадьевна Заблудшая.
Это была свитая жизнью в сморчок, сопровождаемая запахом валерьяновых капель пожилая блондинистая девушка с острым шелушащимся носом, обидой в глазах и розовой бородавкой на правой стороне подбородка. Даже странно, что Галина Семеновна Стрептококкова искала своего мужа Семена Николаевича Стрептококкова, очень известного литератора, автора драматической прозы и детского сборника стихов «Кропопуленька», именно у нее.
Анна Аркадьевна Заблудшая жила со своей сестрой Аленой Аркадьевной на том же этаже, что и Райские.
Выдумщица-природа, в 1964 году явив миру кричащую и сморщенную Анну Аркадьевну, не ограничилась этим явлением и добавила к Анне Аркадьевне Алену Аркадьевну, которая отличалась от старшей сестры левосторонним расположением розовой бородавки и сильной близорукостью, тогда как Анна Аркадьевна была удручающе дальнозорка.
Подслеповатые сестры терпеть не могли друг друга, дрались, кусались, с визгом вылетая на лестничную площадку, выдирали друг с друга волосы, судились, подавали апелляции, предъявляли друг другу гражданские и уголовные иски, по очереди опротестовывали решения судебной и медицинской комиссии и выбрасывали из окон вещи друг друга.
Только одно объединяло сестер Заблудших. Обе были преданные поклонницы творчества Антона Павловича. Обе собирали Антона Павловича с автографами, каждая в свой книжный шкаф, и, дай им волю, наверное, поделили бы и самого Антон Палыча, разодрав на части.
Но Антон Павлович воли сестрам не давал. При появлении их запирался в кабинет и страдал.
Так было и теперь.
Каждое воскресенье Анна Аркадьевна пекла коврижку. Алена Аркадьевна, благодарение Богу, коврижек печь не умела.
Испёкши коврижку, старшая сестра оборачивала свое «произведение» в фольгу, укутывала полиэтиленом и, для верности накрыв коврижку еще и крышкой, кралась мимо комнаты младшей на лестничную клетку.
Алена Аркадьевна немедленно выскакивала следом. Завязывался неравный бой – младшая была сильней и моложе старшей.
Победой Алене Аркадьевне служила вырванная из рук сестры и надетая ей на голову коврижка. Победой старшей служили вовремя закрывшиеся перед носом младшей дверцы лифтовой кабинки.
Анна Аркадьевна была единственной жилицей, которую всегда подвозила Феклиста.
Феклиста Шаломановна болела за Анну Аркадьевну всей душой. Дело было в том, что Алена Аркадьевна не кормила котов Феклисты. А Анна Аркадьевна котов Феклисты кормила. Анна Аркадьевна вообще любила котов. А Алена Аркадьевна котов презирала и ненавидела. Алена Аркадьевна писала на котов жалобы в ЖЭК и вызывала по «Делу котов» участкового.
По воскресеньям Анна Аркадьевна торжественно выступала из лифтовой кабинки со своей коврижкой, а Феклиста Шаломановна захлопывала за Анной Аркадьевной дверь и ехала дальше по своим бесноватым делам.
Анна Аркадьевна звонила в дверь Райских.
Антон Павлович прятался.
Анна Аркадьевна пила с Людмилой Анатольевной чай.
Антон Павлович прятался.
Прятался до тех пор, пока не начинал сходить с ума от грызущего голода.
Через полчаса от начала чаепития грызущий Антона Павловича голод оборачивался в какую-то достоевщину. Мрачные, как сквозняки черных лестниц, мысли гудели и выли в Антоне Павловиче. Кулаки Антона Павловича сжимались.
«А ведь это старое чучело еще часа три там просидит!» – размышлял Антон Павлович, и убийство старшей Заблудшей начинало казаться ему наименьшим из зол.
Спустя еще час Антон Павлович открывал «Преступление и наказание» на сцене с топором.
Через полчаса смирившийся, похудевший и осунувшийся Антон Павлович выходил к гостье с улыбкой.
(Приветливая улыбка хозяина дома напоминала шакалий оскал. Но Анна Аркадьевна была дальнозорка.)
– Антон Павлович! Наконец-то! – шепелявила старшая сестра и, подпрыгивая со стула, лезла обниматься.
Антон Павлович стоял, костенея в объятиях соседки, и, вращая глазами, смотрел поверх ее маковой лысинки на коврижку.
Под утро Антону Павловичу являлись жуткие сны. Окровавленная коврижка, топор и похоронные бубенцы на золотых кисточках махрового халата…
Антон Павлович еще продолжал метаться вдоль и поперек книжных полок, сатанея от голода, когда взгляд его внезапно сверкнул, зацепившись за шахматную доску.
– Стоп-стоп-стоп! – сказал себе Антон Павлович и резко остановился.
– Так-так-так! – пробормотал Антон Павлович и, одним большим шагом достигнув письменного стола, схватился за голову.
– Я дурак! Я старый, бестолковый осел! – сказал себе Антон Павлович.
– Я сейчас! – сказал себе Антон Павлович и, цепко ухватив двумя пальцами за корону белую hi, переставил ее на g2.
Лb1-g1
Из прихожей мгновенно раздались слова прощания.
Хлопнула входная. Звякнула цепочка.
Ужасная старшая сестра покинула помещение.
Глава 15Сон Антона Павловича
Женщина есть тварь хилая и ненадежная.
Антон Павлович подлизал корочкой бородинского масляный жирок с тарелки, потюкал губы салфеткой и ласково зевнул жене.
Людмила Анатольевна готовила вкусно. «Обезжиренные среды» летели за «обезжиренными средами» почти незаметно, и если не считать дней недели до их приближения и не думать о том, что «обезжиренные среды» неумолимо наступают за вторниками, то в четверг можно было бы и вовсе позабыть о них.
Но Антон Павлович не мог позабыть «обезжиренных сред». Уже вечером пятницы Антон Павлович заметно скисал, хмуро поглядывая на календарь, повешенный на двери туалетной комнаты, и принимался ждать четверга.
Остальные дни недели делались ему не в радость. В ожидании «обезжиренных сред» шипящая рыжей корочкой котлета по-киевски с топленой сливочной лужицей внутри начинала казаться ему последней. Сквозь гору дымящихся золотых брусочков жареной картошки Антон Павлович видел пустое чугунное сковородное дно.
Цыпленок табака снился Антону Павловичу в кошмарах. В этих кошмарах цыпленок то являлся Антону Павловичу живым, лимонно-желтого цвета, и тогда Антон Павлович всю ночь гонялся за ним по солнечной салатовой лужайке, пытаясь его посолить и поперчить. Но бывало, что и сам лимонно-желтый цыпленок гонялся за Антоном Павловичем, пытаясь посолить и поперчить его.
В другой раз Антон Павлович видел себя стоящим с окровавленным топором над обезглавленным трупом цыпленка, а то и цыпленка, стоящего с окровавленным топором над собой.
Но Антон Павлович любил цыпленка табака больше прочей еды на свете, и потому, с аппетитом подлизав корочкой бородинского жирок с тарелки, ласково зевнул жене.
Был вечер четверга. «Обезжиренные среды» казались Антону Павловичу далекими, как незабудке февральские вьюги.