Антон Павлович с грохотом шлепнулся на d5, больно стукнувшись лбом и коленками. Хотел полежать так чуть-чуть, чтобы перевести дыхание и хоть немного прийти в себя, но тут же услышал у себя за спиной топот множества деревянных ножек.
Не разбирая пути и не оглядываясь, Антон Павлович бросился наутек.
Антон Павлович бежал, сбивая на пути пешки, расталкивая коней и слонов, ладей и ферзей, бежал, сам не зная куда, от кого, к кому и откуда.
Вслед ему раздавался отвратительный свист.
По потолку в беспорядке метались шахматные тени.
Людмила Анатольевна нежно опустила руку на плечо мужа. Антон Павлович выпучил глаза и пронзительно закричал.
Второй раз Антон Павлович закричал еще более пронзительно.
Антон Павлович закричал второй раз более пронзительно, когда увидел, что белый ферзь, которым он никуда не ходил, пошел d1—f3. Сам.
– Ах вот вы как?! – спросил Антон Павлович, понемногу приходя в себя и оглядывая доску.
Хитрые фигурки делали вид, что не слышат Антона Павловича.
– Я вам покажу, как самовольничать! – храбрился Антон Павлович, но в голосе его отчетливо слышались визгливые, истерические нотки. Некоторые фигурки нагло усмехались в лицо Антону Павловичу.
Писатель побагровел. От справедливого гнева у него затряслись щеки. Большое, круглое лицо Антона Павловича заблестело. Лоб собрался гармошкой, и Антон Павлович, замахнувшись, с силой треснул кулаком по доске.
Получилось больно. Однако потерявшие совесть фигурки дружно подпрыгнули на своих клетках и испуганно притихли.
Антон Павлович самодовольно выставил грудь и на всякий случай погрозил им пальцем.
«Хи-хи-хи…» – прыснул вдруг кто-то. Колокольный тоненький голосок вонзился в ушную раковину Антона Павловича комариным писком.
– Мол-ча-ать! – не своим голосом взревел Антон Павлович, и зрачки его потемнели.
Медленно вращая желтоватыми белками, Антон Павлович по очереди впивался взглядом в деревянные лица фигурок.
– Назад! – не своим голосом взревел Антон Павлович, натолкнувшись взглядом на самовольно пошедшего незнакомого белого ферзя.
Но послушался Антона Павловича лишь Никанор Иванович. Спецкор вздрогнул, выронил только что закуренную сигарету и вышел на балкон, плотно прикрыв за собой стеклопакет.
Kf6-g8
Незнакомый ферзь даже не шелохнулся.
«Хи-хи-хи!..» – опять захихикал кто-то.
– Вон! ВСЕ ВОН!!! Убирайтесь! – рычал Антон Павлович и бегал возле стола, топоча ногами.
Людмила Анатольевна вздрагивала за стеной в гостиной. Она видела, что с Антоном Павловичем последние недели сделалось как-то нехорошо, и всерьез опасалась, что виной тому могли послужить выдуманные ею «обезжиренные среды». Муж заметно похудел, он то совершенно терял аппетит, то, наоборот, набрасывался на диетический творожок с бешенством разъяренного гризли.
Теперь муж кричал и топал у себя в кабинете. От крика мужа содрогалась хрустальная люстра. Позвякивали подвески.
«Звяк-звяк-звяк!» – позвякивали они.
«Хи-хи-хи!» – слышал Антон Павлович и, сатанея от бешенства, по очереди хватал фигурки, подносил их к носу, приглядывался и прислушивался. Но «хи-хи-хи», ненавистное, страшное, жуткое «хи-хи-хи», по-прежнему тюкало Антону Павловичу в уши.
Наконец Антон Павлович остановил полный бешенства взгляд на жене. Он не был точно уверен, что хихикала именно она. Но все остальные фигурки были им уже проверены.
Антон Павлович, побледнев, растерянно смотрел на Людмилу Анатольевну, все еще не в силах поверить, что это она так насмешничает, так издевается над ним.
– Ты?.. – недоверчиво прохрипел Антон Павлович и схватился за грудь.
– Антуля, бросай ты свои шахматы! – ответила Людмила Анатольевна, решительно отодвигая дверью заградительную тумбочку. – Иди-ка лучше покушай сырнички со сметанкой, ну их, в самом деле, эти «обезжиренные среды»!
Антон Павлович резко обернулся. Лицо его было болезненно зеленого цвета. Губы дрожали.
Увидев затравленное, дикое лицо своего Антули и ужаснувшись, Людмила Анатольевна твердо решила прекратить свои диетические эксперименты над мужем.
Глава 3САМ
Соломон Арутюнович Миргрызоев, владелец издательства «Луч-Просвет», где Антон Павлович Райский издавался в твердом переплете и даже бывал не раз иллюстрирован, писал роман.
Миргрызоев писал роман тайно, жадно и вдохновенно. Над производимой на свет тайнописью у Миргрызоева дрожали руки, обрывалось дыхание и кончались слова.
Роман Соломону Арутюновичу не давался.
Миргрызоев напирал.
Роман не давался опять.
Темными зимними и прочими ночами, запершись у себя в кабинете, Соломон Арутюнович воспаленными глазами вглядывался в еще не написанное и ждал озарения.
Наступало утро.
Озарение не наступало.
Душа Соломона Арутюновича жила надеждой. Крепкий мозг совладельца многопрофильного издательства «Луч-Просвет» выстраивал потрясающие сюжетные линии ненаписанного, выдавал головокружительные развязки и неожиданные ходы.
Пальцы бедного Миргрызоева оставляли в листах ворд-редактора мучительную, неразрешимую пустоту.
Соломон Арутюнович ненавидел плодовитых авторов.
Самодовольная жабья физиономия наиболее плодовитого из них, Антона Павловича Райского, являлась Соломону Арутюновичу в кошмарных снах, мерещилась в белом экране ворда, нахально подмигивала из-за дивана. Соломон Арутюнович протягивал к писателю руки и…
Просыпался, скрипя зубами от бессилия.
Картонное раскладное чучело ненавистного автора, сделанное на заказ в натуральную величину, стояло у Миргрызоева в гараже загородного дома. Нос Антона Павловича служил Соломону Арутюновичу «яблочком» в метании дротиков и был истыкан до дыр.
Второе чучело ненавистного классика современной прозы находилось у Соломона Арутюновича в саду за беседкой. В голове прозаика весной вили гнездо грачи.
Летними вечерами, сразу после ужина, Соломон Арутюнович выносил грачам хлебные крошки. Поздней осенью, когда птицы улетали на юг, Соломон Арутюнович до завтрака, вместо зарядки, палил по чучелу Райского из травматической винтовки.
Чучела Антона Павловича спасали Соломона Арутюновича от полного отчаяния, а самого автора – от насильственной и внезапной смерти в кабинете издателя.
И вот однажды, как раз во время подписания договора на новую рукопись Райского «Липовая аллея», на Соломона Арутюновича наконец снизошло.
Всего за какую-нибудь неделю легко и вдохновленно Миргрызоев написал детективнофантасмагорический роман «Гадюка в раю».
Главный герой фантасмагории, литератор Антон Антонович Гадюка, погибал мучительной смертью на первых страницах романа, задушенный своими ожившими героями.
Написав роман, Соломон Арутюнович разослал его анонимно по всем зарубежным и российским издательствам, спрятавшись за псевдонимом «Овечкин Е. Г.».
Издательства отвечали анониму Овечкину Е. Г. гробовым молчанием.
Главный редактор центрального филиала издательства «Луч-Просвет» Куликовская сбросила «Гадюку» в спам. Дежурный редактор В. Н. Многоручка спустя ровно месяц после отправления «Овечкиным» рукописи отправила рукопись «Овечкину» назад.
Тогда Соломон Арутюнович решился встретиться с Антоном Павловичем. Встретившись с Антоном Павловичем в ресторане «Смородинка», Соломон Арутюнович с тайным трепетом передал «Гадюку» Овечкина знаменитому автору за суждением.
Спустя неделю издатель встретился с писателем повторно, в той же «Смородинке».
Антон Павлович назвал «Гадюку» неизвестного автора «бездарной белибердой, пошлостью, плагиатом и дрянью», посоветовав Соломону Арутюновичу не читать всякой сволочи.
В тот вечер Соломон Арутюнович выволок во двор картонное чучело прозаика, облил бензином и поджег.
Чучело вспыхнуло факелом.
Второе чучело Антона Павловича осталось стоять. В нем жили грачи. Грачей было жалко.
Над ничего не подозревающим автором «Липовой аллеи» сгущались тучи.
Соломон Арутюнович знал, как отомстить Антону Павловичу. На то Соломон Арутюнович и был Соломоном Арутюновичем.
Глава 4В которой перестает биться одно верное собачье сердце
Марсельеза Люпен Жирардо не любила ни котов, ни людей.
Котов Марсельеза не выносила; коты снились Марсельезе в кошмарах, и даже в них Марсельеза подлетала над подушкой от ненависти к котам и, размахивая лапами, падала ненавистным котам на спины.
Людей Марсельеза презирала; люди были гораздо трусливее и беспомощнее котов. Одного взгляда Марсельезы было достаточно, чтобы идущий навстречу гражданин запрыгивал с тротуара на газон или застывал, освобождая дорогу. Если одного взгляда гражданину было недостаточно, Марсельеза принимала боевую стойку. Если на гражданина не действовала и боевая стойка, Марсельеза улыбалась.
Улыбка Марсельезы действовала на любителей гладить собачек безотказно. Протянутая к Марсельезе Люпен человеческая рука тут же повисала в заряженном непримиримой электрической ненавистью воздухе. Эту руку Марсельеза чувствовала спинным мозгом.
Шерсть на Марсельезе вставала дыбом и искрилась.
Спинной мозг разносил импульс вторжения по всей крошечной Марсельезе, от ее начала и до ее конца, со скоростью атомной волны.
От чересчур дружелюбной и беспечной человеческой субстанции в зубах Марсельезы Люпен оставались обрывки нитей, тряпичные клочья и куски печений.
Печенья Марсельеза выплевывала. Тряпичные клочья проглатывала.
Такова была Марсельеза.
В ее маленьком мшистом тельце билось преданное одному лишь Антону Павловичу верное собачье сердце.
Как Антон Павлович добился этой любви, было неизвестно. Впрочем, у собачей преданности, верности и любви свои законы. Как, разумеется, и у всякой преданности, верности и любви.
Во всяком случае, Антон Павлович никогда не кормил Марсельезу, не покупал ей резиновых мячиков, плюшевых хомячков и ошейников со стразами (это делала Людмила Анатольевна), не водил к собачьему парикмахеру, доктору и не мыл шампунем для мягкости и блеска волос (это тоже делала она).