Эти слова дышали черной тоской. Они звучали бы как отчаянный крик – если бы тот, кто их писал, был бы способен его исторгнуть. Нет, ну что за ерунда! Эти истуканы не способны на самоубийство.
– Хозяин! – позвал старший по цеху. – Так что, мне узнать насчет нового голема?
Рукисила отбросил табличку и с облегчением увидел, что она разбилась о стену.
– Не надо, – сказал он. – Просто прибери здесь все. И почините скорее этот проклятый молот.
Сержант Колон, совершив над собой недюжинное усилие, все-таки смог высунуть голову из сточной канавы.
– Ты… ты как там, ваше капральшество? – пробормотал он.
– Ох, не знаю, Фред. Чья это рожа?
– Моя, Шнобби.
– Слава богам! А я уж испугался, что моя.
Колон завалился обратно.
– Мы лежим в канаве, Шнобби, – простонал он. – В грязи. О-о-о…
– Все мы барахтаемся в грязи, Фред. Но иные из нас глядят на звезды…
– Не знаю, что до других, Шнобби, а я гляжу только на твою физиономию. Уж поверь, лучше бы это были звезды. Поднимайся давай…
После нескольких неудачных попыток они все-таки смогли принять вертикальное положение – в основном благодаря тому, что хватались друг за друга.
– Где-де-де-де-де мы, Шнобби?
– Ну, из «Барабана» мы точно ушли… Что это за тряпка у меня на голове?
– Это туман, Шнобби.
– А что это за ноги там внизу?
– Думаю, это твои ноги. Мои при мне.
– Ладно. Ладно. Ох… Сержант, я, кажется, страшно напился.
– Напился по-королевски, да?
Шнобби осторожно ощупал свой шлем. Кто-то нацепил на него бумажную корону. Наконец поиски увенчались успехом: Шнобби нашарил за ухом окурок.
Они были на той неприятной стадии опьянения, когда, всласть повалявшись в канаве, уже чувствуешь, как к тебе неумолимо подступает трезвость, но ты до сих пор пьян, и это все только усугубляет.
– Сержант, как мы сюда попали?
Колон почесал было в затылке, но прервался, не выдержав грохота.
– Я думаю… – сказал он, перебирая лохмотья своей кратковременной памяти, – думаю… кажется, мы собирались штурмовать дворец и требовать того, что принадлежит тебе по праву…
Шнобби поперхнулся и выплюнул окурок.
– Но мы же не стали этого делать, правда?
– Ты кричал, что обязательно надо туда пойти…
– О боги… – простонал Шнобби.
– Но, кажется, тебя в следующий миг вывернуло наизнанку.
– Ну хоть что-то хорошее.
– Вырвало тебя, правда, на Хапугу Хоскинса. Но он об кого-то споткнулся, когда пытался нам врезать.
Колон вдруг похлопал по карманам.
– И у меня все еще остались деньги из копилки, – сказал он. Тут очередное облачко воспоминаний заволокло сияющий небосвод забвения. – Где-то три пенса осталось…
От таких новостей Шнобби чуть не протрезвел.
– Три пенса?
– Ну слушай… когда ты начал заказывать всем дорогущее пойло за свой счет… в общем, у тебя не было денег, так что мне оставалось либо платить самому, либо… – Колон провел пальцем по горлу и прохрипел: – Кхххх!
– Ты хочешь сказать, что мы устроили в «Барабане» Счастливый Час?
– Не то чтобы счастливый и не то чтобы час, – с тоской в голосе проговорил Колон. – Скорее уж Сто Пятьдесят Минут Экстаза. Я даже не знал, что джин продается пинтами.
Шнобби попытался сфокусировать взгляд на тумане.
– Сержант, никто не пьет джин пинтами.
– Я тебе весь вечер это талдычил, а толку?
Шнобби втянул носом воздух.
– Мы где-то возле реки, – сказал он. – Я думаю, нам надо…
Неподалеку заревели. Низко и протяжно, как воет очень встревоженная серена. Такой рев можно услышать на скотном дворе в беспокойную ночь. Он все тянулся и тянулся, а потом оборвался так внезапно, что саму тишину застал врасплох.
– …убраться отсюда подобру-поздорову, – закончил Шнобби. Этот звук сделал то, чего можно было бы добиться разве что ледяным душем и двумя пинтами черного кофе.
Колон огляделся. Прямо сейчас он отчаянно нуждался в прачечной.
– Где это кричали? – спросил он.
– Вроде вон там, разве нет?
– Мне показалось, что там!
В тумане все направления были неотличимы друг от друга.
– Думаю… – медленно произнес Колон, – думаю, что нам надо немедленно пойти и написать об этом рапорт.
– Согласен, – сказал Шнобби. – В какую сторону?
– Да неважно. Побежали отсюда, в общем.
Огромные заостренные уши констебля Водослея дрогнули, когда над городом прокатился рев. Он слегка наклонил голову, вычисляя, в какой стороне и как далеко находится его источник. А потом запомнил то, что слышал.
Рев донесся и до штаб-квартиры Стражи, хотя по пути частично увяз в тумане.
Он влился в настежь открытую голову голема Дорфла и заплясал там, эхом отражаясь от глиняных стенок, проникая в трещинки, пока крошечные, почти незаметные глазу крупинки не пришли в движение.
Пустые глазницы таращились в стену. Никто не услышал ответного вопля, который вырвался из мертвого черепа, потому что не было ни рта, способного его произвести, ни сознания, способного его породить. И все же в ночь унесся отчаянный крик:
ГЛИНА ОТ ГЛИНЫ МОЕЙ, НЕ УБИЙ! НЕ УМРИ!
Сэмюэлю Ваймсу снились улики.
Он скептически относился к уликам. Инстинктивно им не доверял. Улики только сбивали с мысли.
Не доверял он и людям, которые могли взглянуть на случайного прохожего и с важным видом заметить, обращаясь к своему спутнику: «Ах, мой дорогой друг, мне нечего сказать об этом господине, кроме того, что он каменщик, левша, несколько лет провел на торговом флоте, а теперь находится в стесненных обстоятельствах», а потом пуститься в высокомерные рассуждения о мозолях, походке и пыли на ботинках, в то время как совершенно не исключено, что прохожий одет в старую одежду, потому что возился на заднем дворе и собственными руками строил площадку для барбекю, татуировки он набил, потому что был семнадцатилетним и пьяным[15], и его укачивает даже на мокрой мостовой. Что за надменность! Что за презрение к человеческому опыту во всем его хаосе и многообразии!
С уликами та же история. Следы на клумбе? Их запросто мог оставить мойщик окон. Леденящий душу крик среди ночи? Кто-то спустил ноги с кровати и напоролся на расческу.
Реальный мир слишком реален, чтобы заботливо разбрасывать подсказки. В нем слишком много всего происходит. Чтобы докопаться до истины, какой бы невероятной она ни была, недостаточно отбросить все невозможное; задача куда сложнее – отбросить все возможное. В этом и заключается работа стражника: набраться терпения, задавать вопросы и смотреть в оба. Ходить по улицам, разговаривать с людьми и в глубине души отчаянно надеяться, что преступник не выдержит и сам явится с повинной.
События минувшего дня теснились в голове у Ваймса. Тяжело топали големы, сумрачные и печальные. Отец Трубчек помахал ему, а потом у него взорвалась голова, и Ваймса обдало словами. Господин Хопкинсон лежал в собственной печи, и изо рта у него торчал кусочек гномьего хлеба. А големы все шли и шли в гробовом молчании. Шел и Дорфл, подволакивая ногу, и слова вились возле его распахнутой головы, как пчелиный рой. А посреди всего этого плясал мышьяк, маленький зеленый человечек, который что-то бормотал и противно хихикал.
В какой-то момент Ваймсу показалось, что один из големов закричал.
После этого сон начал таять, слой за слоем. Големы. Печь. Слова. Священник. Дорфл. Големы идут, и весь сон сотрясается от грохота их шагов…
Ваймс открыл глаза.
– Взз-ффф, – сказала леди Сибилла и перевернулась на другой бок.
Кто-то барабанил в дверь. Ваймс, у которого в голове до сих пор стоял туман, приподнялся на локтях и вопросил в сумрак ночи:
– Сколько сейчас, по-вашему, времени?
– Дзинь-дзинь-дон! – раздался жизнерадостный голосок со стороны туалетного столика.
– Ох, только не это…
– В Анк-Морпорке пять часов, двадцать девять минут и тридцать одна секунда. Чужие деньги считать – не разбогатеть. Хотите, я прочитаю вам расписание на сегодня? А пока я это делаю, почему бы не потратить пару минут на то, чтобы заполнить документы?
– Что? Какие документы? Ты о чем вообще?
В дверь продолжали стучать.
Ваймс вывалился из кровати и зашарил по комнате в поисках спичек. Наконец ему удалось зажечь свечу, и он то ли сбежал, то ли скатился по длинной лестнице в холл.
Ночным гостем оказался констебль Посети.
– Сэр, с лордом Витинари беда! Ему совсем худо!
– За Джимми Пончиком уже послали?
– Так точно, сэр!
На улице туман держал героическую оборону против рассвета, и казалось, что весь город поместили в шарик для пинг-понга.
– Я к нему заглянул сразу же, как заступил на смену, смотрю – а он лежит в отключке!
– Может, он просто спал?
– На полу, сэр? В одежде?
К тому времени, когда Ваймс, запыхавшийся и с отчаянно ноющими коленями, ввалился в комнату к патрицию, стражники уже уложили его на кровать. «Да уж, – думал Ваймс, взбираясь по лестнице, – это не то что в славные времена патрульной службы. Тогда мы с бандитами могли полгорода пробежать в горячке погони».
И добавил про себя со смесью гордости и стыда:
«И ведь ни один шельмец так меня и не догнал».
Патриций еще дышал, но лицо у него было такого цвета, что, казалось, сейчас даже смерть пойдет ему на пользу.
Ваймс оглядел комнату. В воздухе висела знакомая дымка.
– Кто открыл окно? – строго спросил он.
– Я, сэр, – ответил констебль Посети. – Перед тем как за вами отправиться. Подумал, что ему нужен свежий воздух…
– Он был бы свежее, если бы ты оставил окно закрытым, – сказал Ваймс. – Так, ладно. Пусть все – все до единого, ясно? – кто сегодня был во дворце, через две минуты соберутся в зале. И сбегайте за капралом Задранцем. И капитану Моркоу сообщите.
«Я встревожен и растерян, – подумал он. – А в такой ситуации главное – встревожить всех остальных».