Было как раз воскресенье, райский день для детей, потому что в этот день не надо идти в школу. Мы собрались на лужайке, играем, болтаем. С нами и мой дядька Иканыч. Бегает взапуски, прыгает, словно бы болезнь матери совершенно его не касается.
Вдруг мы точно сглазили Икету: примолк наш Илька, бросил игру, забрался под дерево в тень, в одну точку уставился и молчит.
— Что это с нашим Иканом? — дивится Ёя Кляча, а Вея растолковывает нам осторожным шепотом:
— У него мама больна.
— Так он же все утро с нами бегал как ни в чем не бывало, а потом вдруг ни с того ни с сего закис? — не перестает удивляться Ёя.
— Он свою маму вспомнил! — доказывала свое Вея. — Все вы, мальчишки, такие беззаботные!
Тут наш Икан сорвался с места и замелькал пятками к дому.
Забился к своей маме в постель и затаился, как муха.
— Что с тобой, душенька? — беспокоится Илькина мать.
— Я тоже болеть хочу! — бормочет Икан.
— Зачем же это, душенька?
— Тебе буду помогать. Мы с тобой вместе будем болеть! — сокрушенно вздыхает Илька.
Так он и пригрелся у матери в постели, а в селе уже стали поговаривать, что Илька тоже серьезно заболел.
Соседки приходят навестить Илькину мать, приносят ей гостинцы, но больная притронется к еде и тут же ее оставляет.
— Не могу, — вздыхает женщина. — Может быть, ты покушаешь, Икета?
Илька принимает еду с таким видом, словно делает одолжение, и голосом тяжелобольного тянет:
— Попробую, мамочка, за твое здоровье.
Начинает Илька жевать словно бы через силу, а потом как приналяжет, так и подметет все подчистую.
— Врет, бессовестный, ничего он не болен, — ворчу я из своего угла, завистливо наблюдая за своим дядюшкой. — Здоровехонек он, как вол, смотри, как обгладывает куриную ножку, чтоб ему подавиться!
Стараясь обратить на себя внимание, я из своего угла строю Икану рожи, давая знаками понять, чтобы он и мне оставил немного курятины, но этот негодник делает вид, будто ничего не понимает, и хнычет:
— Мама, кто это там гримасничает в углу?
«Ну и поплатишься же ты мне за это!» — даю я себе зарок, а Илькина мать ласково успокаивает своего сыночка:
— Что же ты, мой умничек сладкий, не узнаешь своего двоюродного племянника Бранко?
— Нет, я про такого в жизни не слыхивал! — уверенно заявляет Икан. — Дай мне, мама, еще вон то куриное крылышко, попробую его поглодать.
«Ух, негодник, ну ты у меня и запоешь! Только вылези из кровати!» — клянусь я в душе, пока Илька лакомится куриным крылышком и страдальческим голосом скулит:
— Мамочка, прогони вон того из угла, который рожи корчит, я боюсь, он мне ночью приснится!
Злой, как рысь, я выскакиваю во двор и забиваюсь в траву за свинарником. И там отдаюсь мечтам о том, как я отомщу проклятому притворщику Икану.
— Ну и врежу я ему, клянусь свиноматкой, хряком, кобылой и ясным месяцем! — бубню я про себя.
И словно бы нарочно, чтобы еще больше разжечь мою зависть и гнев, в один прекрасный день к нам в дом является учительница собственной персоной. Пришла проведать своего больного ученика.
— Ну как ты, Ильец-молодец? — спрашивает учительница сердечно, а Илька глазами хлопает и блеет еле слышно:
— Хорошо-о-о-о, только мне без школы скучно. Даже аппетит пропал.
«А все эти ножки, которые ты сожрал и мне ничего не оставил! — возмущаюсь я про себя. — Чтоб тебе первая же кость поперек горла встала».
— А по друзьям своим ты соскучился? — продолжает учительница расспрашивать мнимого больного.
— Соскучился. Я каждый день по ним плачу, — не моргнув глазом врет этот негодник.
Через несколько дней Илькина мать поправилась и поднялась с постели. За ней и Илька вылез. Схватил свою школьную торбу и — куда только его хворь подевалась! — как припустится по дороге, истошно вопя:
— Ату, держи-и-и-и ее, вон она, бешеная!
В школе ребята окружили Илькана. И он стал им про свою болезнь такие сказки рассказывать, что у меня просто уши вяли. Лопаясь от зависти, я наконец не выдержал, размахнулся со всей силы торбой да как тресну Икана по башке.
Но вместо того чтобы разъяриться и поднять крик, Икан невозмутимо заявил:
— Моя голова цела, а твоя грифельная дощечка разбита!
Я раскрыл свою торбу, и правда моя грифельная доска разлетелась в куски.
22
После Илькиной мамы в селе заболело еще много народу. Для бабки Ёки наступила жаркая рабочая пора. С утра до ночи без устали бегала она от дома к дому. Разносила лекарственные травы, варила отвары, давала советы больным. И без того уж иссушенная старостью, бабка Ёка и вовсе исхудала и напоминала теперь березку, затрепанную злыми ветрами на косогоре.
— Жаль, не сумею я набрать себе сухостоя на зиму, — сетовала бабушка Ёка, торопясь через село к какому-нибудь больному. — Я себе каждый год целую гору сухостоя запасаю на зиму. Бывало, осенью весь двор у меня сухостоем завален.
Однажды Вея собрала целую ватагу ребят из нашей школы. Тут и Славко Араб, и Ёя Кляча, и мы с Икетой, и братья Рашеты.
— Послушайте, ребята, знаете, что нам надо было бы сделать?! — сказала Вея. — Пока еще стоят теплые дни, давайте наберем сухостоя в лесу для бабушки Ёки. Для такой команды ребят это пустяковое дело.
— Эге-ге! Все по дрова! — загикали братья Рашеты. — Ату, держи ее, бешеную!
— Больше всего сухостоя в старостином лесу, но этот скряга не разрешает его собирать, — сказал Славко Араб. — Придется нам этот лес тайком прочистить.
— Вот и отлично! — обрадовался Ёя Кляча. — Это самое интересное, когда что-то надо делать тайком. Нападем на этот лес, как саранча.
И вот едва рассветет, а мы уж очищаем просторный клин старостиного леса, собираем сухостой. Взвалив на себя ношу, тащим к бабкиной хижине.
Бабка Ёка не надивится на нас, не нарадуется:
— Что за славные ребятишки! Вишь ведь до чего додумались!
Как-то раз, на заре, во дворе у бабки Ёки очутился ни мало ни много, как огромный грабовый ствол. Его приволокли братья Рашеты, а под вечер всем скопом распилили его, накололи дров, сложили их у амбара поленницей и, покончив с делом, вынеслись всей ордой на дорогу:
— Ату, держи ее, бешеную-ю-ю!
Бабка Ёка тем временем вылечила и нашего истопника Джурача Карабардаковича. Надо, однако, признаться, что в его навары она подбавляла жгучей ракии до той поры, пока старик не начинал напевать. Это было самым верным признаком того, что старому становится лучше и он скоро встанет с постели.
— Бабуля Ёка настоящий чудотворец! — выздоровев, расхваливал Джурач свою спасительницу. — Попробуй только кто-нибудь ее обидеть, со мной будет дело иметь.
А тем временем сельский староста Джукан, по прозванию Крикун, все чаще стал прохаживаться мимо бабки Ёкиной хижины и заглядываться на ее дровяные заготовки.
Ишь сколько сухостоя натаскали, готов поклясться, что все это из моего леса! Но что толку напрасно ворчать, когда обычай запрещал спрашивать о том, откуда принесен на двор сухостой. Разумеется, всякий владелец лесного надела имел законное право караулить на своем участке каждую сухую ветку, но такого сквалыгу все село подняло бы на смех. А тем более если бы он запретил собирать сухостой бедноте вроде нашей бабки Ёки.
Проныра староста, конечно, понимал, что бабка Ёка не сама носит хворост, а кто-то из ее друзей, но поди догадайся, кто именно, когда бабушку Ёку любит все село. Единственно, в чем староста был совершенно уверен, что без школьной детворы тут дело не обошлось.
— Небось возле своего дома эти сорванцы хворост собирать не станут. Возле дома их из-под палки собирать не заставишь, — брюзжал про себя староста. — Зато мой лес они готовы догола обчистить.
И вот в отместку бабке Ёке староста решил подать на нее жалобу в жандармерию о том, что она занимается знахарством и колдовством: она, мол, из больного беса выгонит, а на какую-нибудь скотину напустит.
— Н-да, это дело нешуточное! — воскликнул начальник жандармского участка, с опаской косясь на черного козла, вознамерившегося как раз, поднявшись на задние ноги, объесть зеленый куст. — А ну-ка хватайте этого вымазанного в саже черномазого, не иначе как он что-то тут вынюхивает.
Фараоны подскочили к козлу, схватили его за рога и поволокли в подвал жандармерии, в кутузку. Так безвинный козел пал первой жертвой злобных наветов.
А на следующий день нежданно-негаданно являются к бабке на двор двое фараонов и начинают исподволь ее выспрашивать:
— И откуда ж это у тебя, значится, бабка Ёка, столько дров в усадьбе?
— А это мне дьяволята мои натащили! — с готовностью отвечает легавым бабуля.
— Значит, ты сама признаешься, что с нечистой силой дружбу водишь? — вылупился на нее унтер и с недоверием пощупал свой ранец: не забился ли уже туда какой-нибудь махонький чертенок с рожками.
— Да по мне, они, мои дьяволята, самая разлюбезная компания! — искренне призналась бабуля.
— И где ж они, значится, по большей части скрываются? — лязгнул зубами унтер.
— Так в школе они и скрываются! — рассмеялась бабуля.
Легавые рысью в школу, врываются в наш класс да как рявкнут:
— Стой, ни с места! Где тут прячется нечистая сила?
Мы все в ужасе окаменели. А мой дядя Икан совершенно невозмутимо говорит:
— Нечистая сила? Да вон она, в колодце.
Легавые сломя голову полетели к колодцу. Унтер перегнулся через сруб, заглянул в темное зеркало воды и, увидев там свое отражение, заорал:
— Вон он, пока только один усатый черт! И в жандармской шапке!
— Ура! Это, наверное, моя шапка и есть, которую я в прошлом году потерял в погоне за конокрадами! — обрадовался младший легавый.
Неизвестно, чем бы закончилось это исследование, если бы к колодцу не подоспели учительница, поп и бабка Ёка.
— Что за паника? — недоумевает учительница.
— Да вот бабка Ёка знахарством занимается и с нечистой силой дружбу водит! — воинственно заявляет жандармский унтер.