– Ну ничего, – приободряется Энн. – Что-нибудь придумаем. Может, он придет после дежурства. Вот только твое выступление…
И она еще усерднее грызет ногти, рискуя испортить свеженький маникюр.
Страх, говорите? Не понимаете, как я выдерживаю, ожидая, пока тварь на меня набросится? Да это полная ерунда по сравнению с тем, что я испытываю сейчас, сидя в зале в предвкушении «сюрприза» от Энн. Руки у меня ледяные и одновременно мокрые – и как я буду играть? В голове что-то стучит. И вообще, паника уже наготове, еще чуть-чуть, и я убегу отсюда.
Хелен в зале нет, я проверяла. Хотя другие ребята со второго терминала пришли. Значит, она все еще с Кэпом.
Сейчас идет официальная часть, чествуют всех нас, героев, выполняющих свой долг и очищающих планету, а значит, и всю Вселенную. Помнится, прилустяне тоже все ото всех очищали, думаю я невпопад. Про погибших наживок даже не упоминают, наверное, не хотят омрачать праздник. Говорят, ожидается представитель Доры, что меня несказанно удивляет. Они ведь ничего не понимают в вечеринках и не любят ходить по ночам. Однако спустя некоторое время чиновник действительно появляется и поднимается по движущейся тропинке на сцену.
Дорянин осматривается. Выглядит он довольно растерянно. Зал украшен в рождественском стиле, наверное, ему это странно. Он впервые видит еловые ветки и разноцветные шары – все это привезено для нас специально с Земли, чтобы мы почувствовали праздник. У меня никогда не получается определить у дорян возраст, но этот, кажется, средних лет. Интересно, что бы я ощущала, выступая перед залом, полным инопланетян, когда для меня настоящее испытание выйти перед своими? Дорянин говорит короткие слова благодарности – я понимаю их без перевода, складывает на груди руки и делает нам всем поклон, а потом быстро ретируется. Но не уходит, а садится в зале, довольно близко от сцены.
Официальная часть закончена, зал трансформируют для банкета, стулья убираются, появляются столики и диванчики. Мы пересаживаемся. Я оказываюсь в своей компании: Энн, Виктор, Леди и Плав. Леди, правда, не очень-то мне и рада. Она демонстративно усаживается на колени к Виктору, но вид у него при этом не слишком счастливый. Наверное, Леди будет довольна, когда я опозорюсь со своим пианино.
Мы слушаем первые выступления: девушка с парнем поют, очень трогательно, потом несколько новичков из группы захвата разыгрывают юмористические сценки, одна из них – пародия на дорианские пантомимы. Они так комично изображают замедленные танцевальные па дорян, закидывая ноги куда попало и чудноˊ двигая головами, что я бы, конечно же, хохотала, если бы не мысль о предстоящем мне выходе. Я бросаю взгляд на дорианского «министра», как я окрестила его про себя, – надеюсь, он не слишком вникает в происходящее на сцене. Сейчас он, к примеру, больше занят тем, что с отвращением разглядывает поданную ему еду.
Когда девушка-ведущая, очевидно, подученная Энн, объявляет музыкальный сюрприз и называет мое имя, кувалда в моей голове бухает со всей силы, я поднимаюсь и двигаюсь на негнущихся ногах к проходу. Зачем только я согласилась?! Проклиная себя за глупость, встаю на дорожку, медленно доставляющую меня на сцену. Радостная мысль только одна: этого не видит Кэп. И еще: никто в зале все равно не поймет, хорошо или плохо я сыграю. Мама бы назвала это непрофессионализмом, но ее тут тоже нет.
Занавес раскрывается, и я вижу свой инструмент и стул. Зал недоуменно умолкает. Как и предсказывала Энн, никто даже представить себе не может, что еще остались те, кто умеет «нажимать на кнопочки». Я сажусь за инструмент. Пытаюсь поддернуть чересчур короткое платье, не зная, куда спрятать слишком оголенные ноги. Примиряюсь с тем, что спрятать их некуда. Потом делаю глубокий вдох и ставлю руки на клавиши. Пальцы ощущают их гладкую приятную поверхность. И во мне просыпается тот самый кураж, который заставил меня подойти к Чистому в парке. Я улыбаюсь самой себе, приподнимаю руки, и…
Я собиралась играть ее в конце, но почему-то начинаю именно с этой вещи. Мама говорила, что это называется «Первый снег», но мне кажется, что так звучит дождь. Не здешний, дорианский, неслышно, но злобно колотящий в купол, а тот самый чистый, прозрачный, быстрый, но легкий, который бывает только на планете Земля. Я уже больше не в этом зале – я снова там, дома. Стою у окошка и смотрю, как капли стучат по подоконнику, стекают по стеклу, а мой любимый каштан во дворе жадно ловит свежими листьями долгожданную влагу и, словно сам играет на пианино, задумчиво перебирает на ветру своими длинными кистями-ветками.
Заканчиваю на тихом выдохе и не сразу осознаю, где я. Зал молчит, но я туда не смотрю. Это было, наверное, грустно и совсем не подходит под Рождество. Я знаю, что играть дальше, другого старинного композитора, который написал «Времена года». Я хочу, чтобы все здесь представили нашу зиму, ощущение чистоты и тревоги, спокойствия и надрыва. Нет, по-прежнему не могу описать это словами, но музыка делает все за меня.
Когда я заканчиваю, в зале, наверное, вспоминают, что надо поддержать исполнителя. Кажется, хлопают очень сильно, но для меня все вокруг сейчас звучит приглушенно, как будто издалека.
Я снова поднимаю руки и играю третью вещь. Она о любви. Ее написал тот же композитор, что и про дождь. Мне кажется, что я чувствую все, что он вложил в эту музыку. Это и счастье быть нелюбимым, и боль, что никто не разделяет и не понимает его чувства, и свет, много-много света… не знаю, где он взял этот свет, наверное, нашел в самом себе, а вот теперь делится им со мной, когда я не нахожу сил его найти. И я вдруг понимаю, какого огромного несчастья избежала. Потому что оно не в том, что Питер никогда не полюбит меня, а в том, что я могла никогда-никогда его не встретить.
А потом я ощущаю странное. Это связь. Она даже чем-то похожа на ту, которая соединяла меня с обнаруженными мною тварями, потому что это тоже нить. Но это совсем другая, белая, сияющая нить, она уходит куда-то вверх, проходит сквозь дорианский купол и доходит до неизведанных высших глубин. Она входит в мое сердце и снова выходит из него, укрепляется и расширяется, и в какой-то момент возносит меня за собой. На мгновение я выпадаю из этого мира – а точнее, взлетаю над ним. И даже спустя несколько секунд после последней сыгранной ноты еще нахожусь там, в лучшем, ином, неописуемом мире.
Тем более кажется странным теперь мое возвращение. Оглядываюсь, пытаясь осознать, где я. А потом возвращаюсь. Все. Теперь действительно все. Я больше не в музыке, я снова в зале, и мне надо, наверное, что-то сделать. Встаю, зацепив красивое платье Энн за стул, дергаю, отцепляя, делаю неловкие шаги по сцене, спускаюсь и спешу на место. В ушах звенит, и я ничего не слышу и не смотрю по сторонам, и только когда забиваюсь в дальний угол дивана куда-то за спину Энн, сознаю, что аплодисменты еще не смолкли и все вокруг продолжают смотреть на меня. Совершенно не знаю, что делать, и выбираю побег.
– Извините, – бормочу я и, низко опустив голову, словно никто меня тогда не увидит, выбираюсь из зала.
И у самого выхода в кого-то врезаюсь, в кого-то, кто преграждает мне путь. Поднимаю глаза и вижу, что это Кэп. Не хочу думать, сколько он здесь стоит и почему оказался на базе так рано. В любом случае хорошо, что я об этом не знала.
Вместе с реальностью ко мне возвращается и все остальное: твари, приказы Кэпа, коммуникатор, паралитические пули… Наверное, Питер в бешенстве, что я его отключила. Не желаю сейчас слушать нотаций и смотрю на него с вызовом. Но вид у него странный, измученный, будто он заболел. Он не пытается меня удержать, и на том спасибо. Спасибо? Я перевожу взгляд и вижу неподалеку Хелен, она как будто здесь сама по себе, но мне все понятно. Она, как и Питер, в рабочей форме, в той самой, в которой я видела ее сегодня днем. Значит, они пришли сюда вместе. Отлично.
Музыка во мне уже умерла. Пулей пролетаю мимо Кэпа и через секунду оказываюсь в туалете. Только не разреветься, думаю я, а то это будет уже пятый раз на неделе. Пытаясь успокоиться, закрываю лицо руками и некоторое время так стою. Щеки у меня пылают. Включаю холодную воду и прикладываю мокрые руки к щекам, еще и еще. Поднимаю глаза к зеркалу, и тут… на меня нападает смех.
Боюсь, никто уже больше не сможет оценить, как умело Энн наносит косметику. Потому что назвать макияжем то, что оказывается у меня на лице, уже нельзя.
Стою, разглядывая себя в зеркале, и хохочу, словно спятила. Не привыкла я к макияжу, вот и забыла, что его надо беречь. Теперь Питер точно решит, что я рыдала из-за него. Набираю побольше мыла и смываю с лица остатки красоты. Ну ничего, подсохнет, и можно будет пробраться домой.
Как бы не так. У выхода из туалета меня ждут – целая делегация. Нет, Питера с подружкой тут нет. Зато присутствуют Энн, незнакомая женщина-переводчик, девушка, ведущая вечер, и… министр-дорянин. Таращусь на них, ничего не понимая.
– Вот же она, а я говорила! – радостно восклицает Энн.
Дорянин начинает кланяться, и мне кажется, что все это сон. Он что-то говорит, но я в таком состоянии, что не понимаю ни слова. Женщина терпеливо переводит:
– Вас приглашают в Стеклянный дом.
– Куда?
– В Стеклянном доме есть зал с музыкальными инструментами, – продолжает переводить она. – Чистые ходят в этот зал, и лучшие музыканты Вселенной играют для них, и Чистые изучают гармонии мира. В этом зале стоит инструмент, похожий на ваш, только немного другой, больше и шире. Его привезли еще при Знакомстве. Никто никогда не играл на нем.
При Знакомстве, как тут называют налаживание связей между нашими планетами, я помню, действительно происходил обмен редкостями и научными достижениями. «Так впервые встретившиеся цивилизации рассказывают друг другу о своей истории и культуре», – объясняла мне мама.
– Та музыка, которую вы исполняли, – продолжает переводчица, – дорянам незнакома, как незнакомы и звуки этого инструмента. Но в ней необыкновенная для планеты гармония. Ее написали земные композиторы? Вы их знаете?