– Могла ответить иначе. Например, «все зависит от обстоятельств», или «в каждом отдельном случае»… – Он смотрит на меня: – Но ты ответила, как ответила, и… – он вздыхает, – это правильный ответ.
– Если добавлять всякие «если» к своим обещаниям, тогда незачем их давать вовсе, – соглашаюсь я.
– Алекс… – он с трудом подбирает слова. – Я… пока ты… я так испугался… я думал, только бы с тобой все хорошо… и тогда я скажу тебе, что вовсе не считаю тебя… Скажу, что ты прекрасно играешь и тонко чувствуешь, что ты искренняя… и храбрая… и мужественная.
Он замолкает, не закончив.
– И не дурочка, – добавляю я, не дождавшись продолжения.
– И не совсем уж и дурочка, – улыбается он.
– Ну а про внешность сейчас говорить не стоит, да?
Улыбка у него, оказывается, замечательная. Не ухмылка и не его всегдашняя насмешка, а такая добрая, грустная улыбка.
– Да и вообще не стоит, – дразнит он.
Я смотрю на него, и мне почему-то совсем не хочется улыбаться.
– Но ты выбрал ее, – констатирую я.
Улыбка слетает с его лица.
– У меня не было выбора, Алекс, – тихо говорит он.
– Потому что ты дал ей слово? Потому что ты перед ней виноват? Или тебе ее жаль. Или все вместе?
Он молчит, не опровергая.
– Или… ты ее любишь?
– Давай я не буду отвечать. От этого тебе не полегчает.
Я прикидываю: собственно, да. Каков бы ни был ответ, радости от него ждать не стоит.
– В таком случае хорошо, – говорю я, демонстрируя объявленную мужественность, – хорошо, что меня на тебя стошнило. Теперь тебе точно не захочется лезть ко мне с поцелуями.
Он издает сдавленный смешок:
– Ненадолго, Алекс. Так что я лучше пойду. И, если честно, спать очень хочется. Плюс надо сходить в город, есть дела.
Он наклоняется и дарит мне едва ощутимый поцелуй в лоб – ничего другого больше не будет.
– Я написал твоей подруге, она тебя навестит. Если что – будь на связи. Да, и… если этот деятель придет сюда…
– То тебе должно быть все равно, – резко отвечаю я.
Питер кривится:
– Алекс. Прости меня. Все, что я делал… это подло, знаю. Прости.
Однако он стоит и не двигается. Стоит и смотрит, очень тоскливо.
«Только попробуй подойди», – с ненавистью думаю я. Наверное, он читает это в моих глазах. А потом ему помогают. Его коммуникатор начинает усиленно мигать.
И он уходит.
Лежу и размышляю на тему: долги и обещания, отмазки и муки совести. Вспоминаю русские пословицы на эту тему: «Давши слово, держись, а не давши – крепись», или вот еще: «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь». Даже припомнила детский рассказ про мальчика, давшего честное слово. Кажется, его кто-то освободил от него. Очень глупый был мальчик. Но я восхищалась им в детстве. А вот еще хорошая поговорка: «Я хозяин своему слову, я его дал, я же его и забрал». Но нет, нам с Питером это не подходит.
Сегодня он впервые меня похвалил – по-доброму, без ехидства. И это было почти неприятно – как будто напоследок, в утешение. И он конечно же знает, что я люблю его. Знает, что мучает меня.
Я не принимаю твоих извинений, Питер! Если ты так верен слову, то вот и держи его всегда, каждую секунду. И не трогай блондинок, если даешь слово брюнетке. А ты, похоже, хочешь всего и сразу.
Потом я думаю про несколько дней отсрочки. А может, они отправят туда другую наживку, в конце-то концов, это не многоквартирный дом, окраина, они просто войдут в дом и возьмут эту тварь.
А еще было бы здорово, если бы все теории Питера оказались ложными. Но я уже отравлена его страхами и теперь никогда не смогу расслабиться, и это гораздо хуже, чем физическое отравление. Хотя при одной мысли о тех пирожных с шампанским мне снова становится дурно. Поэтому быстро прекращаю гадать, что именно из съеденного на банкете стало причиной появления в моей жизни доктора с зоˊндом.
На моем коммуникаторе раздается звонок – это сигнал от входной двери. Открываю ее, не вставая, с помощью электронного ключа.
Как я и думала, входят Энн и Плав. Энн испуганно смотрит на меня, Плав растерянно мнется на пороге. Полагаю, цвет лица у меня сейчас как у настоящей дорянки.
– Бедненькая! – наконец восклицает Энн. – Плав, убери это вот туда, в шкаф!
Плав возвращается в коридор и вносит мое пианино.
– Так было все хорошо, – причитает подруга, пока он аккуратно засовывает пианино внутрь, – и что ты такое съела? По-моему, они присылают нам с Земли некондицию. Я вот тоже ела грибной суп, и мне вроде было нехорошо, но…
– Не надо о еде, – издаю стон я.
– Теперь ночью мы не идем, – говорит Плав.
– Они пошлют кого-то или будут ждать меня? – с замиранием жду ответа.
– Пока не знаю, – пожимает плечами он и хлопает себя по лбу: – А, да! Совсем забыл, меня просили забрать на пару часов твой коммуникатор.
– Зачем? – замираю я.
– Ему сделают перепрошивку. Настенный тоже перепрошьют, раз ты их связала, а то не будет работать.
– Что за перепрошивка?
– Не знаю, – беззаботно говорит он. – Наверное, обновляют программы.
– А у вас… у вас тоже возьмут?
– У меня уже брали, пару месяцев назад.
– Может, я сама потом отдам?
– Да в чем проблема, Оса? Пока все равно дома лежишь, самое удобное время.
Я так испугана, что делаю усилие и сползаю с дивана, забыв, что я в пижаме. Потом все-таки отлепляю от руки коммуникатор, словно рву по живому последнюю связь с Питером. Настенный тут же темнеет. Держась за стенку, подхожу к нему и проверяю: он не реагирует на мои прикосновения.
Энн в это время причитает над платьем, но потом решает, что действовать лучше, чем ныть, и отправляет его в отсек для чистки одежды, откуда автоматическая система сама его заберет.
– А… где остальные? – спрашиваю я, вспомнив о Викторе.
– Кто тебя интересует? – лукаво улыбается Энн. – Точнее, кто из них тебя больше интересует? Сегодня ночью ты пользовалась популярностью.
– Где Питер, я знаю, – буркаю я.
– Ну а Виктор еще не знает, что ты заболела. Когда вы с Кэпом… гм… ушли, он тоже ушел. По-моему, он расстроился.
– Значит, он не в курсе, что вылазку отменили? Ему разве не написали?
Энн недоуменно смотрит на меня.
– Наверняка уже в курсе. А что? Все сегодня долго спят после вчерашнего.
Энн начинает в подробностях рассказывать, как прошел остаток вечера, а Плав явно мается, не зная, чем заняться. Слава богу, через десять минут он утягивает Энн в город, а я остаюсь одна, пытаясь размышлять.
Забрали коммуникатор – что это значит? Действительно перепрошивка, раз Плав говорит, что ему тоже делали? Плаву можно доверять, ни за что не поверю, что он врет. Хотя… как говорит Питер, он не может доверять никому.
Питер! Он же не знает… Теперь он не сможет подключиться, зато его сообщения станут доступны кому не надо. Также они могут убрать все настройки Кэпа, которыми он защитил мой коммуникатор от прослушки. А может, для этого все и задумано? Как бы то ни было, его надо срочно предупредить.
Мне лучше, но сил у меня немного, учитывая то, что я начинаю чувствовать голод. Но я боюсь потерять время. Переодеваюсь настолько быстро, насколько это возможно при моем состоянии: пошатываясь, натягиваю любимые брюки с карманами, надеваю мягкую рубашку на молнии. Я предпочитаю ручную молнию, ненавижу автоматику в одежде.
Останавливаюсь возле самой двери. А если Кэпа нет дома, он ведь собирался пойти по делам, – что у нас предусмотрено на этот случай? Ну, конечно, бумажная записка! Проблема в том, что у меня, наверное, нет здесь никакой бумаги.
В поисках натыкаюсь на маленький стеклянный кругляшок на полу рядом с диваном – это ключ, который дал мне министр, наверно, он выпал из платья, когда Питер меня переодевал. Кладу его в маленький карман штанов и закрываю там на замочек.
Наконец нахожу на столе клочок картона – брошенную доктором упаковку из-под лекарств. Повезло, что сюда нам с Земли присылают самое допотопное, ведь таблетки обычно хранят в растворимых пластинах. С маркером проще, здесь зачем-то висит один на пружинке, еще прежний хозяин оставил. Царапаю Питеру короткое сообщение, прячу картонку в карман и выхожу на улицу.
Без коммуникатора чувствую себя так, словно меня лишили одного из органов чувств. На территории ни души – большинство отдыхает после вчерашнего праздника, остальные в Управлении, на работе. Подходя к серому блоку, соображаю, что ключ от квартиры Питера тоже остался в коммуникаторе. Если Кэпа нет дома, в квартиру мне не попасть.
Неизвестно на что надеясь, поднимаюсь на нужный этаж и нажимаю на дверь. Удивительно, но она отъезжает от одного моего прикосновения.
– Питер! – негромко зову я.
Тишина в ответ. Да я и сама чувствую, что квартира пуста. Что-то не похоже на Кэпа, уйти и оставить дверь нараспашку…
Поскольку я теперь учусь думать как Питер, сопоставляю факты: ключ к квартире Питера в моем коммуникаторе, а его «перепрошивают». Может, это сделано, чтобы проникнуть в его жилье? А может, перепрошивка останавливает действие всех внутренних программ, вот ключ больше и не работает.
Тихо переступаю порог, снова прислушиваюсь. Прохожу в комнату и первое, что бросается мне в глаза, – оставленная на стуле форменная рубашка Кэпа. Это не зависит от меня, но первое, что я делаю, – подношу ее к лицу, вдыхая его запах, прислоняю к губам. Потом кладу на место так, чтобы Питер сразу заметил, что она лежит теперь по-другому, и закладываю за широкий манжет свою записку.
Я оставила дверь приоткрытой, и поэтому слышу, как на этаже останавливается лифтовая кабина. Питер? Шаги по длинному коридору совсем не похожи на его. Мечусь по квартире в поисках убежища, но у Питера совершенно негде спрятаться. Внезапно мой взгляд падает на отсек для белья, такой же, как тот, в который Энн отправила сегодня мое платье. Выемку белья у нас в блоке производят по утрам, надеюсь, что и здесь тоже.