Это небольшая квартирка на третьем, последнем, этаже огромного многоквартирного дома, похожего на муравейник. И Кэп явно чувствует себя здесь как дома.
Я оглядываю жилье. Итак, мы с ним вдвоем. Вдвоем. И это ничего не значит, осаживаю себя я. К тому же мое состояние оставляет желать лучшего. Действие энергетиков прошло, а я ничего не ела уже больше суток. У меня достаточно причин испытывать тошноту, не говоря уже о слюнях мутанта и ее выбитых мозгах.
Я прислоняюсь к стене, пока Питер проверяет квартиру, закрывает окна по-дориански: изнутри видно все, снаружи ничего, и только потом включает свет. Он слишком яркий, и Питер, заметив, как я прикрываю глаза рукой, приглушает его. Комната чиста и абсолютно пуста, но доряне любят убирать все свое имущество в стены, пол и потолок. Несколько манипуляций, и из-под пола выезжают низкие плоские пуфики и некое подобие стола, больше напоминающее толстую пластиковую доску. Питер достает из скрытого в стене шкафчика нашу обычную еду: консервы, воду в бутылках, замороженные крохотные булочки. Тут же разогревает их в другом отсеке.
Тем временем меня больше интересует, как у дорян выглядит туалет. Путешествую по квартире в поисках чего-то похожего, но нахожу только абсолютно пустой закуток.
Кэп, очевидно, следит за моими передвижениями, потому что нажимает на определенную панельку (я только сейчас замечаю, что все стены словно обшиты этими кнопками-панелями), и из-под пола в закутке выезжает низкая круглая миска, слабо напоминающая унитаз, и такая же низкая раковина – на коленях они, что ли, тут все умываются?
Питер наклоняется, моет руки, смывая с ладоней запекшуюся кровь.
– Давай отдерем это, – предлагаю я, указывая на мою собственную работу, его кое-как обмотанную руку. Сквозь бинт уже кое-где просочилась кровь.
– Ты и так вся зеленая, – усмехается он, – давай сперва поедим.
Он выходит, оставляя меня наедине с этой волшебной сантехникой. Мне надо смыть с лица остатки мерзкой слюны, которые, возможно, я не смогла вытереть, вместе с ощущениями, которые невозможно забыть. После того как я несколько раз умываю лицо холодной водой, становится немного легче.
Здесь же сбрасываю куртку с разорванным бронежилетом и остаюсь только в рубашке. Воротник Виктора не желает расстегиваться, и я чувствую себя как в удавке. Придется прибегнуть к помощи Кэпа.
Нахожу его возле окна всматривающимся в пустую, еще темную улицу.
– Помоги, – я указываю ему на ошейник.
– Откуда у тебя это?
– Виктор подарил сегодня ночью.
– И тем самым – несколько спасительных секунд, – признает Питер.
Он аккуратно снимает с меня воротник и проводит рукой по моей шее. Я тут же отдергиваюсь. И это не от физической боли.
– Остались следы – сильно врезаˊлось, наверное? – объясняет свое движение Питер, но больше не прикасается.
Аккуратно трогаю свою шею – до этого я даже не чувствовала, как болезненно натерта кожа. Питер жестом приглашает меня к столу. Плюхаюсь на пуфик и вяло гляжу на булочки. Кое-как съедаю одну, запивая водой. Питер садится рядом и внимательно смотрит на меня:
– Ты в порядке?
– Да, – отвечаю я, но кладу вторую булочку обратно.
Теперь, когда я знаю, что была отравлена, мне кажется, что еще не весь яд вышел из моего организма.
– А если б он тебя угробил? – зло говорит Питер, словно читая мои мысли. – Выпей побольше воды.
Действительно, как Виктор собирался контролировать степень моего отравления? Наверное, пришел бы ночью, если бы не видел, что ко мне заявился Питер. Что толку думать об этом… Больше всего мне сейчас хочется лечь прямо на пол, но я держусь из последних сил: у меня еще есть дела.
Питер протягивает мне стакан, но я смотрю на его руку.
– Надо обработать раны, – твердо говорю я.
– Хорошо, – соглашается Кэп. – Вот тут есть аптечка.
Он достает небольшой чемоданчик. Все-таки он многое предусмотрел, с уважением думаю я. Как можно аккуратней отклеиваю широкие ленты бинта от его рукава, но местами их все равно приходится отдирать. Кэп морщится, но молчит. Рукава рубашки в ужасном состоянии, словно их порезали от запястья до плеч ножом. Я вижу, что раны под ней продолжают кровоточить.
Пока я роюсь в аптечке, Питер вылезает из рукавов. Под рубашкой у него все та же застиранная зеленая майка. Помогаю ему раздеться, сразу вспоминая подсмотренный эпизод. Неужели это было только сегодня днем? В отличие от Хелен я довожу процесс до конца – снимаю с него майку через голову.
Несколько ран – просто царапины от когтей (трудно назвать это ногтями), но две из них вызывают у меня новый приступ дурноты: это полноценные следы от зубов, глубоко вгрызшихся в плоть. И это при том, что тварь просто пыталась добраться до меня, а не убить Питера.
Он непонятно смотрит на меня, и я напускаю на себя деловитость. Промываю самую глубокую рану специальным составом с помощью антисептической губки, обрабатываю, смазываю заживляющим средством и приступаю к другой.
На секунду мы встречаемся глазами и тут же, испугавшись, оба отводим взгляд. Теперь, пока я проделываю дальнейшие манипуляции, смазывая мелкие ранки, Питер сидит с прикрытыми веками, за что я очень ему благодарна. Оказывается, я совсем не боюсь крови – если не думать о зубах твари, конечно. Ловко закрываю раны: эластичный бинт сам прилепляется к телу с учетом формы руки. Подавляю в себе порыв поцеловать его руку. Теперь, когда ран не видно, меня куда больше волнуют его обнаженные плечи и крепкая шея, к которым так хочется прильнуть. Снова вспоминаю, как это делала и еще, вне сомнений, будет делать Хелен, и порыв проходит.
– Все, можешь одеваться, – холодно говорю я.
Питер открывает глаза. Помогаю ему натянуть майку обратно и смотрю на рубашку. Не вижу смысла заставлять Питера влезать в ее отвисшие, мокрые от крови рукава. Уже собираюсь было оборвать их, когда Питер встает, извлекает из еще одного встроенного шкафа чистую рубашку и с моей помощью надевает ее.
Некоторое время мы оба молчим, – каждый, видимо, о своем.
Потом Питер, как когда-то, дотрагивается до пряди моих волос и прячет ее мне за ухо. Вообще-то прическа моя, наверное, сейчас просто ужасна, убранные перед вылазкой волосы торчат в разные стороны и требуют расчески. Но зеркала здесь, кажется, нет.
– Какое счастье, что она тебя не задела… я бы не вынес… – тихо говорит Питер.
Быстро отстраняюсь от него, и его рука повисает в воздухе.
– Скажи спасибо Хелен. Это ее заслуга, – резко говорю я. – Ей я обязана жизнью.
– Я знаю, – грустно подтверждает он. – Число долгов только растет. Я скажу ей, незачем напоминать. Надеюсь, она в порядке и у меня будет для этого шанс.
Питер отходит к окну и снова начинает изучать улицу.
– Я провалил операцию, – глухо произносит он. – Когда ты сказала про перепрошивку, я понял, что это значит, но было поздно, меня перехватили. Мне не удалось вернуться за камерой, она осталась на куртке. И главное, мне надо было вычислить Зубоффа. Но что теперь… Сейчас надо решить, как действовать в этих обстоятельствах.
Он подходит к одной из стен и снова нажимает на панель, но сейчас она срабатывает не как кнопка, а как крохотная дверца сейфа, из которого Кэп извлекает старенький коммуникатор.
– Припрятал его еще давно. Вся эта квартира создана мной еще до увольнения, – объясняет он. – И по этому каналу я должен был передать запись, демонстрирующую поведение твари. Плюс твои слова, подтверждающие ее вторичность.
– Кому передать?
– Это высокопоставленный чиновник, он прилетает на Дору с целью контроля, и ему можно доверять, он не в заговоре. Но он не может действовать без доказательств. И никогда не рискнет что-либо предпринять без этой записи, я был предупрежден об этом.
– А свидетельства: мои и Хелен?
– Две влюбленные в меня женщины? Таким свидетелям грош цена.
– Что-о? – Я теряю дар речи от возмущения.
– Алекс, – усмехается он, – я говорю, как это будет выглядеть глазами инспекции. Или как это им преподнесут. Мы сбежали, и я уверен, что в Управлении уже готовится превентивный отчет.
– Какой?
– Отчет, в котором предусмотрены все возможные аргументы. Как я понял, Виктор собирается остаться для них своим и будет действовать в их, а главное, в собственных интересах. Ты жива, и ему незачем больше рисковать.
Питер прищуривается:
– Но, похоже, он по-настоящему любит тебя, раз решился… и потом отпустил тебя со мной… такой человек, как он…
– Какой? – вызывающе спрашиваю я.
– Что он, по-твоему, должен был делать в группе?
Так что должен был делать Виктор на самом деле, думаю я: унести мое тело? Запугать ребят? Проконтролировать, чтобы я умерла? С какого момента он в заговоре? И как он теперь будет выкручиваться? «Я всегда действую по инструкции» – так он, кажется, сказал.
– Таниа, похоже, перестала ему доверять, – задумчиво говорю я. – А раньше он часто общался с ней, я как-то не обращала внимания… я так ее уважала. Не могу поверить!
– Таниа? Эта та самая ухоженная б… – тут Питер поправляется, – стерва?
Я с недоумением смотрю на него.
– Возможно, я знаю, как погибла самая первая девочка, – внезапно говорит он.
И я понимаю, что он ни на минуту не прекращал анализировать.
– Я по-прежнему думаю, что это стало неожиданностью для Управления, когда она узнала пойманного мутанта. – Питер смотрит в пространство. – Наверняка начала настаивать, что уже ловила эту тварь. Уверен, уже тогда в каждой группе был человек от заговора. Он передал, что происходит, и получил указания.
– И что он сделал?
– Думаю, тоже укол. Судя по их методам, они тут любят инъекции. Я знаю, что раньше, еще когда все было чисто, на вылазки брали снотворное с сильной дозой, рассчитанной на тварь, на случай, если она слишком быстро очнется. Кстати, на таком же успокоительном тварей потом перевозят в тюрьмы, чтоб не подвергать полному параличу. Этот укол и могли сделать наживке. Возможно, ее даже не собирались убивать, надо было выиграть время, заставить замолчать, а потом списать ее бредни, скажем, на эпилепсию. Но укол в этой дозе для человека оказался смертельным. Я помню ту группу, Алекс. Я ведь тогда еще был при должности. И, заметь, как я уже говорил, меня тут же разжаловали, как только у меня возникли вопросы.