В любом случае узнать об этом я могу только одним путем – вернув ему эту самую свободу. И посмотреть, кто ему нужен в действительности. Возможно… возможно, и никто из нас».
На этом месте я прерываю прослушивание и решаю начать заново, чтобы ничего не упустить. Мне представляются Питер в ошейнике и Хелен, отстегивающая поводок. Растерянный Кэп стоит посреди огромного поля, на разных концах которого находимся мы с Хелен, и крутит головой туда-сюда, куда же ему побежать. «Ко мне, ко мне», – кличет Хелен.
Я снова включаю запись, дохожу до этого места и слушаю дальше.
«Вот опять задумалась, зачем я… Пожалуй, дело не в совести, а в том, что я хочу победить в честной борьбе. Я знаю, что могу и проиграть, но верю, что этого не случится. Ближайший ко мне космолет на Ветту – только через три месяца. Этого времени Питеру хватит, чтобы прислушаться к своим чувствам и понять себя. Я верю, он вспомнит все и сделает правильный выбор. Это риск, но сознательный. Я уехала без объяснений, оставив ему письмо, в котором возвращаю ему его обещание. Кстати, твое обещание, если ты, конечно, придаешь ему значение, возвращаю тоже – это будет честно».
Честнее некуда, думаю я, особенно если помнить, что в течение ближайшего года я не смогу рвануть к Питеру. Хотя… я могу позвонить ему. Но почему-то я знаю, что не буду этого делать. И Хелен, уверена, знает.
«Теперь мы с тобой находимся в равных условиях. Пусть Питер решает сам».
Равные условия вызывают у меня сомнения, но в целом я поражена. Особенно последним, что говорит Хелен.
«И еще. Хочу, чтоб ты знала. Я спасла тебя… я спасла тебя не для того, чтобы заполучить очки у Питера, а затем предъявить тебе счет. Точнее… что-то из этого было, не стану врать. Но я спасла тебя потому, что даже такой надоедливой мерзкой Мухе, как ты, я не желаю той ужасной смерти, которой погиб Гжешек. Ну вот, теперь ты знаешь все, что тебе положено и не положено знать. Прощай, в любом случае мы с тобой никогда не увидимся, и я этому рада».
Я не замечаю ее оскорблений. Ее решение вызывает у меня уважение, несмотря на то, что оно опоздало, и моя жизнь уже укатилась далеко-далеко от жизни Кэпа. Размышляю, что подвигло Хелен на это, ведь она так надеялась на мой отъезд, чтобы наладить отношения с Питером. Но, похоже, надежды не оправдались, раз ей пришлось прибегать к таким мерам.
Ирония в том, что все это не приносит мне радости. Ведь я не знаю, что выберет Кэп. Что-то подсказывает мне, что Хелен недалека от истины: именно то, что она так давила на Питера, и заставило его отвернуться. А теперь, когда она поступила столь благородно… За три месяца он может многое переосмыслить. Думаю, она будет ждать и дальше, так что времени у него полно. Нет никаких гарантий, что Питер вернется ко мне. Он только тогда и поймет, по кому скучает, когда нас обеих не будет рядом.
Что же, Хелен – умная женщина, никогда в этом не сомневалась. И гордая. Потому что именно гордость побудила ее написать мне. Теперь, если Питер выберет Хелен, я никогда больше не буду питать иллюзий, что нас разлучили насильно.
Удивительно, но я совсем падаю духом. Ситуация кажется мне хуже, чем до письма Хелен. Ведь я уже смирилась, как-то успокоилась. А главное, хоть это и приносило мне боль, я верила, что он меня любит. Но, как и Хелен, я не могла это проверить. И вот…
Да, Хелен, пожалуй, ты права, теперь мы действительно в одинаковом положении – потому, что я тоже могу лишиться своих иллюзий. Мучиться почти год в ожидании, чтобы потом узнать… Разве я это выдержу?
Хотя… почему год? Если Питер вернется к Хелен, я узнаю об этом раньше – через три месяца. Да нет же! Еще раньше. Следующий сеанс связи – через три недели. Если Питер не позвонит мне, узнав координаты у Энн, или не пришлет сообщение, то все будет ясно. В отличие от Хелен, я не намерена ждать, пока он подумает и примет решение. И он это знает.
И вот этот день настает. Прихожу на сеанс заблаговременно, мало ли что, вдруг Орфеста повернется к Доре немного раньше. Решаю сама никому не звонить, даже Энн. Сеанс начинается. Секунды превращаются в минуты, минуты – в часы. Два отведенных часа заканчиваются, и Орфеста меняет положение. Ко мне не приходит ни единого вызова.
И только когда я уже сижу, скрестив ноги, на диванчике в своем номере, меня озаряет. Права была Хелен, утверждая, что я тупица.
Улетая два месяца назад, она оставила свое звуковое письмо на Доре, ее друзья припоздали, и я получила его только в прошлый сеанс связи. А когда мне звонила Энн, Питер с Хелен уже день как расстались. Даже если он не успел по какой-то причине позвонить мне тогда, он мог позже наговорить мне послание, и я получила бы их с Хелен записи одновременно.
Да нет, о чем это я? Он мог сам выйти на связь месяц назад, когда я была на гастролях, и, не застав, записать для меня свежее сообщение. Короче, если бы он захотел, я бы уже знала о его решении.
Итак, подведем итоги. Питер свободен. И он сделал выбор.
Трудно играть самый важный концерт на Орфесте с такими мыслями. Но столичная публика ждет нас, и выступление состоится уже через несколько дней.
Здесь живет самая многочисленная раса планеты – они малы ростом, но очень эмоциональны, громко реагируют, после каждого номера прыгают и кричат от восторга. Возможно, именно потому, что они так легко возбудимы, у них очень строгие нормы морали. Нет, они не пуритане, но даже сиденья в транспорте у них расположены на таком расстоянии, чтобы не прикоснуться случайно к соседу, а если подобное происходит, они многократно извиняются. Поэтому и зал, в котором мы выступаем, огромен – он растянут в ширину, хотя имеет низкий потолок со специальной системой акустики.
Руководитель нашего оркестра всякий раз организует гастроли по-разному. Моя мама недоверчиво улыбнулась бы, узнав, что столичная публика пришла сегодня ради меня. Почему-то я их любимица, меня преподносят в самом конце концерта как нечто экзотическое. Подозреваю, все дело в том, что остальных музыкантов они уже видели, а землянка у них впервые. И моя музыка сильно отличается от музыки других планет Конфедерации.
Мне надо выкинуть из головы мысли о Питере. Я решаю посвятить это выступление своим друзьям Чистым – Мельт-Тихцу и, конечно же, Осиэ-вэ, поэтому выбираю ту музыку, которая нравилась им. Мне кажется, они одобрили бы: это музыка из сказки, в которой уродливая деревянная кукла – заколдованный принц – защищает бедную девушку от Мышиного короля. Andante Maestoso… чудесная музыка, настоящее волшебство. И она призвана освободить меня от страдания и вернуть мне радость жизни. Не уверена, что у меня получается, зато орфестяне в восторге.
Концерт проходит словно во сне. Стою на поклонах рядом с остальными, публика просто беснуется. Они такие маленькие и неугомонные, что просторный зал кажется мне одной гигантской волной, шумной и нарастающей. Все прыгает, колышется, подскакивает и вопит.
В этой суматохе трудно не заметить нечто настолько неподвижное.
Но ведь волшебство закончилось с моей последней нотой. Тогда как… как это может быть?! Я скорее готова поверить, что у меня галлюцинации. Это, конечно, на нервной почве, нельзя было постоянно думать о нем. Но, сколько я ни пытаюсь сморгнуть, я продолжаю видеть его.
Питер Кэптэн – мой мрачный Дарк-Кэп – стоит у самого входа в зал, сложив на груди руки, и смотрит на меня поверх ликующей толпы орфестян насмешливым взглядом.
Я не помню, как спрыгиваю со сцены. Несусь со всех ног – ему навстречу. Непонимающий зал вокруг нас погружается в тишину, тысячи глаз смотрят на меня, но я никого не вижу. Никого, кроме него. Подлетаю к нему, но торможу за несколько шагов в неуверенности: не рассеется ли мираж?
Но вот насмешка слетает с его лица, от волнения его губы начинают дрожать, а в глазах появляется особое выражение. Он делает шаг мне навстречу, и следующее, что я помню, это то, что зажата в его объятиях и сама держу его так крепко, словно до сих пор не уверена, что он не исчезнет. Впрочем, захоти я освободиться, у меня бы не получилось. Его руки превращаются в оковы, сжимающие меня все сильнее. Наверное, теперь у нас одно дыхание на двоих – потому что мы задыхаемся.
Не знаю, сколько это продолжается, но когда мы, опомнившись, отрываемся друг от друга, если так можно назвать ослабление нашего иступленного объятия, то осознаем, что в зале по-прежнему царит полная тишина.
– Не хочу тебя расстраивать, – шепчу я, не отрывая губ от его шеи, – но теперь мы женаты.
На Орфесте не принято физически проявлять свои чувства друг к другу: здесь впервые обнимаются только на свадьбе, а публичные поцелуи приравниваются к брачной ночи.
– Отлично, – нервно смеется он, – а то до земной церемонии долговато…
Не знаю, как руководитель оркестра собирается закрывать концерт, я этого уже не увижу. Мы бегом покидаем зал через выход для зрителей. Теперь уже я без лишних разговоров веду его к себе домой. Я так боюсь пробуждения, что не произношу больше ни слова, страшась спугнуть волшебство. Питер тоже молчит, только его рука крепко сжимает мою.
Гостиница называется «Облака» и выглядит соответствующе. Каждый этаж состоит из несимметричного нагромождения пространств, по форме напоминающих облака разных форм и размеров. Моя комната на седьмом. Так что через короткое время мы оказываемся на седьмом небе – в буквальном и переносном смысле слова.
Но перед этим мы даже успеваем поговорить, правда, очень коротко. Я задаю лишь один вопрос – это единственное, что мне надо знать сейчас, чтобы поверить в реальность происходящего.
– Но как?! – восклицаю я, пока его губы знакомятся наконец с моими плечами, руками и уже приступают к другим частям тела. – Как ты мог попасть сюда… ведь… ведь… ближайший космолет будет здесь через восемь… почти девять месяцев?!
– Это если рейсовым пассажирским, – нетерпеливо объясняет он, оставляя другие объяснения до утра.