— Ну вот мы и в Барселоне... В Испании, — сказал Джек. — Пощупай землю! Чувствуешь, какая теплая?
Роберт опустил онемевшую руку. Пальцы ощутили живительное тепло земли, глаза слепил солнечный свет.
Он с трудом поднялся, взглянул на друга и сказал:
— Спасибо, Джек! И в бою будем держаться вместе...
— Да будет так! Победа или смерть!
Пепе
В город одна за другой въезжали машины. Они резко тормозили на базарной площади, и над крышами высоко взвивались серые клубы пыли. Брадобреи оставляли клиентов в креслах и выбегали на улицу. Они стояли у дверей, приветствуя прибывших, до тех пор, пока у забытых ими клиентов не высыхала мыльная пена на подбородках. То же самое повторялось, когда шоферы заливали воду в радиаторы, заводили машины и отъезжали. Опять все сбегались к дверям. На этот раз и те, с намыленными подбородками, вскидывали сжатые кулаки и кричали:
— Да здравствует Народная армия! Смерть франкистам! Они не пройдут!
Бойцы республиканской армии, поднимая высоко над головой винтовки, запевали популярную песню защитников Мадрида:
— No pasarán! No pasarán![2]
Пепе в такие минуты забывал все свои обязанности: стаканчики и помазки оставались немытыми, пол густо усыпан волосами. Мастер не раз делал строгий выговор мальчику, но это не помогало. Стоило появиться в городе бойцам Республиканской армии — мальчик исчезал и возвращался только после того, как в долину с гуденьем уходила последняя машина. Встречая и провожая бойцов, Пепе всегда вспоминал отца, ушедшего в начале войны на фронт.
Однажды, когда Пепе, как обычно, пришел в парикмахерскую и стал заниматься уборкой, его подозвал мастер.
— Завтра ты не приходи на работу. Мы все уезжаем на фронт, Мадриду грозит опасность...
Впервые мастер разговаривал с Пепе как со взрослым. Мальчик сразу забыл все нагоняи, которые получал от мастера, и взглянул на него преданно и почтительно.
— А что мне здесь делать одному? Возьмите меня с собой! — умоляюще прошептал он.
— Нет, мой мальчик. Ты должен остаться здесь. Ведь, если когда-нибудь нашей родине будет грозить опасность, тебе придется защищать ее так же, как теперь это делаем мы. Прощай, ты был хорошим помощником. Не сердись, что я иногда тебя бранил!
Все население городка собралось провожать уходивших на фронт. Пепе с гордостью нес небольшой чемоданчик мастера, шел рядом с ним, стараясь шагать в ногу.
Далеко за городом, в горах, провожающие расстались с уходившими. Мужчины взвалили рюкзаки на спины и зашагали по извилистому шоссе. Долго еще разносилась по горам песня, которую они пели, уходя:
— No pasarán! No pasarán!
Когда песни не стало слышно, люди молча возвратились в город. Один Пепе продолжал сидеть на придорожном камне.
Солнце спряталось за вершины гор. Все гуще становились длинные тени. Где-то скрипели крестьянские двуколки, временами доносился жалобный крик мула. Но вот у горизонта что-то загрохотало. Мальчик поднял голову, прислушался. И хотя Пепе никогда в своей жизни не слыхал грохота пушек, он понял, что это шум фронта.
Стрельба доносилась как раз с той стороны, куда со своими котомками ушли мужчины. Возможно, враг уже напал на них и добрый мастер пал в бою?
Ужас охватил Пепе. Он вскочил и бегом бросился в город.
Добежав до первых домишек, Пепе совершенно взмок. Он на минуту остановился, чтобы осознать происшедшее, и лицо его залилось краской стыда. Каким же трусом он оказался! Что сказали бы отец и мастер, если бы увидели, как он удирал — он, Пепе, столько раз просившийся на фронт?
«Нет, нет. Так нельзя! — стыдил себя Пепе. — Если бы все были так трусливы, враг бы давно уже победил». И мальчик дал себе слово, что станет таким же храбрым, как защитники республики.
Почти совсем стемнело, когда Пепе добрался до своей лачуги. Потихоньку открыв дверь, он попытался незаметно пробраться к постели, но мать услыхала скрип двери и спросила:
— Пепе! Где ты так долго пропадал?
— Я провожал бойцов на фронт, мама, и немного задержался.
— Хорошо, поужинай и ложись спать! На полке в кружке козье молоко, в очаге желуди, может, еще не остыли. Когда станешь ложиться, завесь окошко. Холодом тянет.
— Спи спокойно, мама, я все сделаю. А когда наши победят, мы купим прозрачное стекло и застеклим окно. Наш домик будет выглядеть не хуже любого дома в центре города. Правда, мама?
— Что ты сказал? Стекло? Ты, Пепе, весь в отца. Когда ты родился и в окно задувал ветер, отец говорил: «Не горюй, настанут лучшие времена. Купим стекло, и наш домик будет как дворец». Вот ты вырос, отец ушел на фронт, а стекла все нет и нет...
— Ты не веришь мне, мама? Но ведь я тебя никогда не обманывал.
Пепе почувствовал себя обиженным и умолк.
Мать тоже не ответила. Укрывшись с головой одеялом, она тихо плакала.
В полусне мальчику виделось, что его родной город объят пожаром. Освещенный пламенем, стоит отец с винтовкой и блестящим стеклом в руках.
Оказавшись без работы, первые дни Пепе чувствовал себя счастливым. Теперь ему ничто не мешало встречать и разглядывать проезжавшие машины. Но скоро это ему надоело. Машины с бойцами, направлявшимися на фронт, уже перестали быть редкостью. Да и о заработке надо подумать. И Пепе упросил рабочих взять его с собой на виноградники собирать урожай. Целые дни напролет под знойным солнцем мальчик срезал сочные гроздья, укладывал в корзины и относил на пресс.
Как-то, поднимая на плечо тяжелую корзину с виноградом, Пепе услышал вдали странный звук. В небе показались самолеты. Рабочие, заслонившись от солнца, с тревогой следили за грозными птицами, уже кружившими над крышами городка.
Бомбардировщики, сделав несколько кругов над городом, снизились и выпустили смертоносный груз. Ухнули взрывы. В небо, клубясь, взметнулись плотные столбы дыма и пыли.
Вместе с рабочими Пепе кинулся в город. Подбежал к своему дому — и не узнал его. Белые стены исцарапаны, в крыше зияла дыра, а вокруг все завалено камнями и обломками. Перед домом на камнях мостовой лежала мать. Глаза ее были закрыты, она тихо стонала. Мальчик бросился к соседям. Запрягли в повозку осла, и мать отвезли в больницу, уже переполненную ранеными.
Оставшись один, Пепе затосковал. Всю ночь он ворочался на своей жесткой постели, а когда сквозь дыру в крыше забрезжил рассвет, встал и поплелся в горы. Взобравшись повыше, он долго всматривался в ту сторону, где находился фронт, но ничего не смог разглядеть. Однако грохот доносился отчетливо, казалось, он приближался с каждым выстрелом.
Пепе вернулся домой, сложил в сумку бритвы, стаканчик для мыла, помазок, сунул в карман черствую горбушку хлеба и пошел в больницу проститься с матерью.
Мать вначале так разволновалась, что слова вымолвить не могла. Потом, сжав ослабевшей рукой тонкие пальцы сына, сказала:
— Ты ведь еще маленький. Какая польза от тебя на фронте?
— Если не сумею ничего другого, стану брить бороды. Уж с этим-то я справлюсь.
— Бороды! — грустно усмехнулась мать. — Одному тебе, конечно, нелегко жить. Только не уезжай далеко, мальчик мой, и не забывай меня! Попроси кого-нибудь написать мне письмо. Должна же я знать, где ты находишься.
— Ты обо мне не беспокойся, мама. Вот увидишь, я скоро вернусь. Разыщу отца, и, как только кончится война, мы оба вернемся к тебе... И вставим стекло в наше окно...
Пепе поцеловал мать и поскорее выбежал из больницы, чтобы она не заметила слезы на его глазах. Очень трудно, оказывается, быть мужественным...
Скоро Пепе уже шагал по шоссе в ту сторону, куда совсем недавно ушел мастер вместе с другими.
Городские домишки остались позади. Мальчик вошел в темное, прохладное ущелье, откуда дорога вывела его на каменистое плоскогорье с редкими развесистыми дубами. В воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра. Полуденное солнце изливало на землю душный зной. Асфальт накалился и жег подошвы даже сквозь веревочные сандалии, а местами плавился и прилипал к ногам.
Уже несколько часов мальчик шел незнакомой дорогой в сторону фронта. Орудийная стрельба теперь доносилась совсем отчетливо, а временами можно было различить стрекотание пулеметов. Наконец впереди, в долине, блеснули на солнце рельсы железной дороги. Под сенью высоких тополей притаилась маленькая станция, возле нее стоял эшелон. Из вагонов выскакивали бойцы, с открытых платформ съезжали автомашины.
Пепе зашел на станцию напиться. У колонки уже собралась порядочная толпа. Все приехавшие разговаривали на чужом, непонятном языке. Пепе остановился, удивленно раскрыв глаза. Его поразила не только незнакомая речь, но и внешность бойцов. У некоторых были золотистые волосы и синие глаза. А у одного из приезжих кожа черная. Таких Пепе еще никогда не видел. Все они были одеты в форму Республиканской армии, и это немного приободрило мальчика.
Пепе не мог оторвать глаз от чернокожего великана и, когда незнакомец напился и пошел к своей машине, последовал за ним. Боец, заметив изумленные глаза мальчика, подошел к нему, поднял на руки и на ломаном испанском языке спросил:
— Ну что, дружок, боишься меня?
Незнакомец расхохотался, и Пепе совсем близко увидел его ослепительно белые зубы, добрые, лукавые глаза. Пепе тоже засмеялся и обнял маленькой рукой могучую шею черного незнакомца.
— И совсем я вас не боюсь, — ответил Пепе. — А куда вы едете?
— На фронт, малыш! А ты куда?
— Тоже на фронт.
Великан опустил мальчика на землю и опять захохотал, только еще громче.
— Что?! На фронт? Что же ты собираешься там делать?
Пепе смутился и пожалел, что пришел на станцию. Теперь еще вернут обратно, и все придется начинать сначала.
Он тихонько попятился и, отойдя на безопасное расстояние, кинулся бежать. Бойцы удивленно смотрели ему вслед, а чернокожий человек закричал: