— Посмотри, Пепе! Отличное попадание...
Пепе заглянул в трубу и увидел, что на том месте горного склона, где замаскировался вражеский пулемет, зияла огромная воронка.
С того дня Пепе часто сопровождал Джима на наблюдательный пункт. Лишь два раза в неделю ему приходилось оставаться на батарее, когда артиллеристы брились. Но и эти дни не лишены были приятности. Он очень скоро познакомился со всеми бойцами. Они приехали из разных стран и, не понимая языка друг друга, пытались говорить по-испански. Чтобы скорее усвоить испанский язык, они старались как можно чаще разговаривать с Пепе, поэтому всюду он был желанным гостем.
Пепе часто размышлял об этих людях, ставших для него такими же родными, как отец и мать. Они представлялись ему сильными, чистыми и смелыми.
День следовал за днем, неделя сменяла неделю. Время проходило в жарких боях за родной город Пепе. Противник пытался прорвать оборону, но армия республиканцев и Интернациональная бригада стояли стеной.
Пепе быстро освоился с фронтовой обстановкой. Особенно нравилось ему бывать на наблюдательном пункте, возле Джима. Дважды в день он поднимался в горы и приносил ему еду.
Через некоторое время на фронте наступило затишье. Бойцы чистили оружие, готовились к новым боям. Пепе тоже не терял даром времени. Он учился стрелять, помогал чистить орудия. Джим сказал ему:
— Если хочешь стать полезным человеком, ты должен учиться.
Нашлось много желающих заниматься вместе с мальчиком испанским языком, и вскоре Пепе уже читал газеты, а однажды написал матери письмо:
«Дорогая мама! Я на фронте, и мне хорошо. Мой друг Джим, наш командир, обещал, что, как только я научусь читать и писать, он повезет меня повидаться с тобой. Жди, мама, мы скоро приедем. С сердечным приветом.
Пепе».
Джим не забыл своего обещания.
В назначенный для поездки день Пепе с утра начистил до блеска пуговицы, старательно расправил каждую складочку на своей солдатской форме и стал думать, что бы отвезти матери в подарок.
Так ничего и не придумав, Пепе выбрался из палатки. Стояла ненастная, промозглая погода. Плотные тучи нависли над землей. В такую погоду нечего было и думать о стрельбе. За завесой тумана уже много дней не видно было горных вершин.
Пепе огляделся. Зябко передернув плечами, он решительно зашагал к автопарку батареи, разместившемуся в стороне, под раскидистыми дубами. Джим наверняка там, надо посоветоваться с ним о подарке.
Проходя мимо кухни, Пепе остановился. Его внимание привлек стоявший в густом бурьяне полуоткрытый деревянный ящик, из которого торчало большое стекло. Оно было покрыто росой и в тени казалось зеленым.
Мальчику пришла в голову радостная мысль:
«Отвезу-ка я стекло домой, застеклю окно в комнате, чтобы зимой матери было тепло. Она будет рада, что я не забыл своего обещания».
Подойдя поближе, мальчик осмотрел ящик. Стекла в нем были побиты, только одно, прижатое к стенке, каким-то чудом уцелело. Пепе вытащил его, ее мокрой травой и взял под мышку.
Джим уже сидел в машине, ожидая мальчика. Он тоже принарядился, был весел и оживлен.
— Браво, Пепе! — крикнул он, хлопая широкими серовато-коричневыми ладонями, когда Пепе подошел, насвистывая негритянскую песенку. — Ты свистишь не хуже скворца. Ну, скорее прыгай в машину! Не забудь, мы сегодня же должны возвратиться. А это что такое, Пепе? Стекло? Кому ты его везешь?
— Я отвезу его матери, Джим. В окне нашего домика нет стекла. А я обещал его вставить. Джим, ты разрешишь мне взять с собой стекло?
— Конечно, бери. Это ты хорошо придумал — будет матери подарок. Поехали...
Пепе взобрался в кузов, сел, осторожно положив лист стекла на колени. Загудел мотор. Машина тронулась, и с ветвей за ворот рубашки полились струйки воды.
Ехали по размытой дождями равнине, машину кидало из стороны в сторону, пока добрались до шоссе, и Пепе потратил много усилий, чтобы стекло не разбилось. Туман постепенно таял. Кое-где уже обрисовывались горы.
Перевалив через горную гряду, машина стала спускаться в долину. Завеса тумана приоткрылась, и все вокруг залили ослепительные лучи солнца. Из сырых низин поднимался прозрачный пар, окутывал скалы, цеплялся за кустарник, медленно плыл к вершинам. Тому, кто в пору дождей впервые очутился в горах, могло показаться, что в долинах горят сотни дымокуров.
Мокрое от росы стекло в руках Пепе засверкало, точно прожектор. Мальчик сидел в машине, мурлыкая песенку. Он напевал, думая о том, какой прекрасной станет эта земля, когда победят врага, мужчины вернутся с фронта домой и примутся за работу. «За наше прекрасное будущее стоит бороться, а если надо, и умереть», — так часто говорит славный Джим.
Размышления мальчика нарушил гул в небе.
«Самолет!» — мелькнуло в сознании Пепе.
Он пристально вглядывался в сверкающие облака. Рокот усиливался. И вдруг облако над головами едущих как бы раздвинулось, из него на фоне синего неба вынырнула серая тень. На крыльях самолета можно было ясно различить черный крест.
— Фашисты! — крикнул мальчик и забарабанил по крыше кабины. — Джим, Джим, останови! Фашистский самолет!..
Джим резко затормозил, выскочил из кабины и взглянул на небо.
— Истребитель! Пепе, прыгай! Живо, за скалы!
— Беги, Джим, я только положу стекло...
Самолет снижался. В реве моторов потонул треск пулеметной очереди. Что-то сильно ударило мальчика в голову, он склонился к стеклу, прижался к нему щекой. Синее небо померкло, все погрузилось во мрак...
Джим вскочил в кузов, еще не веря случившемуся, поднял на руки легкое тело мальчика:
— Пепе... Слышишь, Пепе! Мальчик мой!..
Пепе не отвечал.
Машина медленно тронулась в путь. За рулем, ссутулившись, сидел Джим. Городок, где жила мать Пепе, был совсем близко.
Рыбаки из Паламоса
Луис Вентэро родился и вырос в Паламосе, что в шестидесяти километрах от Пиренеев, у Средиземного моря. Это самый обычный каталонский рыбацкий поселок, его серые домики растянулись вдоль отлогого берега залива. С обоих концов к поселку подступают скалистые кручи, поросшие стройными соснами, пиниями. От круч грядами протянулись в море остроребрые подводные камни и мысы.
Для кораблей и лодок наибольшую опасность представляют мыс Святого Себастьяна да Черный мыс, что севернее Паламоса. Не одна рыбацкая лодка разбилась на подводных камнях Черного мыса. Неохотно поминают его рыбаки, а если и помянут, то, уж конечно, не добром.
— Черный мыс — смерть рыбацкая, — наставляли своих отпрысков рыбаки Паламоса. — Застигнет там буря — лучше в море уходи, только прочь от гиблого места!
Когда приближаешься к Черному мысу, еще издали слышишь глухое клокотанье, словно стесненное дыхание какого-то чудовища. Так и кажется, что вспененные волны вливают в чью-то утробу и выхлестывают оттуда с мрачным клекотом. Суеверные рыбачки уверяли, будто это морские ведьмы дышат. Кое-кто из стариков божился, что своими глазами видел тот ведьмин вертеп.
Трехлетние бури гражданской войны докатились до Паламоса в самые последние дни.
После падения Барселоны фашистские полчища, дикие марокканские дивизии, моторизованные итальянские части подобно саранче заполонили цветущие долины Каталонии. Горели города, селения. Едкий дым пожарищ застилал солнце. Дороги к французской границе были запружены беженцами, немецкие самолеты бомбили и обстреливали их. Республиканская армия с боями отступала к Пиренеям.
Луис Вентэро не выходил рыбачить в море. Озабоченный, расхаживал он по берегу, поглядывал на дымившийся горизонт и без конца курил. Горько было на душе у старика. С тоской и любовью глядел он вслед уходившим воинам-республиканцам, словно все они были его сыновьями. Вентэро надеялся среди них увидеть и своего сына Селестино, который совсем мальчишкой в первые же дни войны ушел добровольцем на фронт. Старый рыбак угощал отступавших табаком, подолгу расспрашивал о последних сражениях и на прощание крепко жал руки.
Однажды несколько солдат подошли к его лачуге и попросили хлеба. Хлеба Вентэро и сам давно не видел. Но рыба была, рыба из последнего улова, свежая, только-только прокопченная, душистая.
— Берите, братья! — говорил Вентэро. — Берите на дорогу и не забудьте: мы ждем вас обратно!
Подходили другие рыбаки. Вынимали из-за пояса кожаные бутылки с вином. Женщины в глиняных крынках приносили козье молоко. А когда солдаты двинулись дальше, все с грустью смотрели вслед, пока они не скрылись из виду.
Женщины вздыхали и утирали слезы концами своих черных платков. Может, другими дорогами, такие же усталые и голодные, шагают сейчас их сыновья. Может, и они, расстреляв патроны, уходят в горы к партизанам или пробираются к границе.
Той ночью Вентэро не мог уснуть. То и дело поднимался с постели, выходил во двор, прислушивался. Где-то за Черным мысом громыхали корабельные пушки. Высоко над головой проносились снаряды. Был отчетливо слышен их свист, потом вдалеке раздавались глухие взрывы, и берег вздрагивал перепуганным ребенком.
— Кармен, они скоро будут здесь, — с тревогой говорил Луис жене. — Снаряды падают совсем близко.
— Лег бы, поспал немного! — пыталась успокоить его жена. — Сдается мне, их все-таки задержат. Не может быть, чтобы сюда пришли фашисты. Селестино тоже воюет. Он их не пустит.
— Да, но у наших нет оружия, нет боеприпасов. Ты же слышала, что рассказывали солдаты. На двоих, а то и на троих одна винтовка. Патроны приходится пуще глаза беречь. А снарядов вовсе не осталось. Ты умаешь, они долго так продержатся?
Вентэро снял веревочные сандалии, лег на кровать. Но заснуть не удавалось. Он поднялся, подлил в лампу оливкового масла, подкрутил фитиль и отодвинул дверной засов. Неспокойно было на душе, мысли метались, точно птицы перед бурей.
На верхней дороге что-то загудело. Вспыхнул во тьме сноп искр, послышались сухие, похожие на выстрелы хлопки.