Каталина поспешила выполнить приказание, а когда вернулась со звонарем, третья бутылка тоже была пуста.
— Подумайте только, падре, — бормотала она, — этот грешный человек, обязанность которого всего-навсего дергать веревку, не хотел подчиниться вашему приказанию.
Чамора величаво выпрямился, простер руки и, старательно выговаривая слова заплетающимся языком, произнес:
— Сын мой, что я слышу! Ты не хотел подчиниться моему приказанию? Сейчас же подымись на колокольню и бей во все колокола! Я хочу отслужить мессу в честь нового порядка в Испании. Вознесем молитву господу богу, чтобы он дал силы генералу Франко. Иди, сын мой, иди!
Звонарь мял непослушными пальцами вылинявшую шляпу и только было собрался возразить, как падре Чамора предостерегающе поднял руку.
— Молчи! Я вижу, ты полон греховных помыслов. Иди и звони, собирай прихожан!
— Сеньор, я не буду звонить, — наконец выдавил из себя звонарь. — С этого дня я вообще не стану больше звонить. Мои руки одеревенели от жестких веревок. Прощайте, святой отец! Ваши прихожане сейчас берут с бою армейские казармы, где укрепились мятежные офицеры, восставшие против республики. Не желаете ли вы, сеньор, прийти нам на помощь?
— Изыди, сатана! — взревел падре. — Я сейчас же всех соберу в церковь. А тех, кто не оставит казармы, не придет на мессу, покарает праведный божий гнев!
Звонарь выбежал из комнаты. Падре Чамора проводил его негодующим взглядом и, допив остатки вина, деловито сказал:
— Милая Каталина, подай пистолет! Сдается мне, одними молитвами сегодня нам не обойтись.
Чамора надел сутану, сунул пистолет в карман и, подойдя к изображению богородицы, произнес:
— Святая Мария, благослови меня на праведное дело. Если овцы не слушаются своих пастырей, их следует убивать.
Слегка пошатываясь, падре направился к церкви. За ним, гремя связками ключей, следовала по пятам преданная Каталина.
Щелкнул замок. Отворились церковные двери. Впервые в жизни падре пришлось подниматься по крутой лестнице на колокольню. За ним тенью скользила служанка.
Святой отец взбирался, пыхтя от одышки. По лицу его струился пот. Вспугнутые летучие мыши метались, задевая их крыльями, бились о тяжелую крышку люка.
Открыв наконец люк, они увидели огромные, позеленевшие колокола, с которых свисали веревки, похожие на крысиные хвосты.
Здесь, наверху, были явственно слышны выстрелы, крики осаждавших казармы.
Чамора на минуту перевел дух, наблюдая, как вооруженные рабочие ломают массивные дубовые ворота, осенил себя крестом и взялся за веревки больших колоколов.
— Господи, образумь их, ибо не ведают, что творят!
Каталина, следуя примеру своего господина, бросилась к малым колоколам.
Бим-бом! Бим-били-бом! — разнеслось по городу. Люди с тревогой оборачивались, глядели на церковь, не понимая в чем дело. Все население городка собралось возле казармы. Дома остались лишь дети да старики. Услышав звон, старики по привычке поплелись в церковь. Кто знает, может, падре вздумал помолиться за республику и ее защитников?
Падре начал проповедь. Из уст его полились потоки проклятий и страшных угроз. Мор, дурные болезни, адские муки сулил он всем, кто встанет на защиту республики, против генерала Франко.
Церковь быстро пустела, и наконец под ее сумрачными сводами остались лишь падре со своей служанкой. Упав на колени перед образом святой Марии, Чамора в исступлении зашептал:
— О, помоги, пресвятая Мария, разве ты не видишь, что народ погряз в грехах, отступился от бога! На что я буду жить, если они перестанут ходить в церковь!
В этот момент весь город содрогнулся от взрыва. Падре подскочил к окну. Казармы окутало облако пыли. Когда оно рассеялось, толпа, укрывшаяся за оградой, хлынула внутрь. Падре закрыл лицо руками, чтобы не видеть ужасной картины. Опомнился, когда услышал приближавшийся к церкви гулкий топот. Это шли его прихожане с винтовками в руках. Впереди шагал звонарь.
Рукояткой пистолета выбив оконное стекло, падре прицелился и выстрелил. Звонарь остановился, переступил с ноги на ногу и упал на мостовую. Те, кто шел за ним, тоже остановились, недоуменно оглядываясь.
К падре подбежала Каталина, горячо зашептала:
— Так ему и надо. Господь бог покарает всякого ослушника. Застрели их всех! Пусть знают гнев божий!
Падре не нужно было уговаривать. Он опять прицелился и выстрелил. Рядом со звонарем упал еще один. Остальные попрятались за кипарисами и открыли огонь по церковным окнам.
Чамора подбежал к алтарю, сорвал с него изображение святой Марии. Придавив ногой библию, вырвал из нее пачку пожелтевших листов, скомкал и бросил их, вынул из кармана спички и поджег ворох бумаги.
— Чему ты удивляешься! — крикнул падре служанке. — Нечего глаза таращить, лучше помоги! Пусть все думают, что храм божий сожгли республиканцы. И ты увидишь — все благочестивые католики восстанут против них...
Поколебавшись немного, Каталина стала срывать со стены золоченое распятие.
Костер разгорался. Сводчатое помещение наполнилось дымом. Языки пламени лизали святые реликвии, поглощая их одну за другой.
Под прикрытием дымовой завесы падре Чамора и Каталина выбрались из церкви. В тот момент, когда преданная служанка закрывала дверь, за ее спиной прогремел выстрел, и она рухнула на землю. Чамора боязливо оглянулся, сунул дымящийся пистолет в карман и пробормотал:
— Уйди с богом, дорогая Каталина! Пойми, я не мог иначе. Ты честно выполнила все свои обязанности. Твоя смерть тоже послужит нашему делу. Прощай, милая!
Вдоль каменной ограды падре осторожно пробрался к окраине города. С наступлением темноты он был уже в большом мужском монастыре. Монахи спешно вооружились, чтобы ночью напасть на ближнее селение, где взяли верх сторонники республики.
Маленький продавец вина
То, о чем я вам расскажу, не сказка, не выдумка, а действительный случай из жизни. Поэтому я постараюсь описать его без всяких прикрас, именно так, как мне поведал очевидец — испанский крестьянин из деревни Монтеалегро.
На исходе июля 1936 года из Монтеалегро выехал длинный обоз. Он состоял из десяти подвод, груженных большими бочками с вином. В повозки были запряжены, как это принято в Испании, мулы и ослы. Ослы слишком хитры, чтобы тащить повозку, если следом за ними идут их старшие братья — мулы. Это коварное свойство ослов известно всем испанским крестьянам. И если ослов и поныне запрягают в одну упряжку с мулами, то отнюдь не затем, чтобы они помогали тащить тяжелый воз, а чтобы шли впереди и вели за собой всю упряжку. Испанские крестьяне ездят без вожжей, и, когда надо менять направление, они кричат: «Направо!», «Налево!», «Прямо!». Крестьяне утверждают, что длинноухая скотина выполняет эти команды лучше, чем фашистский солдат.
Подводы направлялись в город Альбасете, на них везли продавать прошлогодний урожай — перебродивший виноградный сок. В середине обоза ехал мальчик, сын крестьянина Адольфо Ферреры — Хуанито.
Отец Хуанито занемог перед самым отъездом. Он вообще часто болел в последнее время: давали о себе знать четыре года тюремного заключения.
Когда крестьяне Монтеалегро стали запрягать мулов, Хуанито сказал:
— Отец, разреши мне поехать продавать вино. Пока тебя не было, мне не раз доводилось возить вино в город. Можешь на меня положиться.
— В самом деле, Хуанито, поезжай, а я останусь дома. Что-то кости ломит. Да и дни такие тревожные... Как бы гроза не разразилась.
— Гроза?! Ты шутишь, отец. Время дождей еще далеко.
— Ах ты, глупышка, — усмехнулся отец, запрягая мулов. — Бывает, молния и в ясную погоду ударит.
— Я такого еще никогда не видел, — карабкаясь на винную бочку, ответил Хуанито. — Ну, отец, до свидания! Я думаю, что молния не ударит в нашу бочку... Прямо!.. Направо... — громко закричал он, и подвода выехала на улицу. Хуанито присоединился к остальным ездокам, и длинный обоз не спеша тронулся в путь.
Было жарко и душно. Среди высохших долин исерых гор оазисами в пустыне зеленели виноградники и чахлые оливковые рощи. Вокруг колодцев под палящим солнцем медленно двигались ослы, крутя большие водяные колеса. Сверкающие струи стекали в каменные желоба и по извилистым бороздам бежали между земляными орехами, помидорами и огурцами.
Дорога была ухабистая и каменистая. Подводы, скрипя, переваливались из одной колеи в другую. Перед крутыми подъемами возчики соскакивали с огромных бочек и притормаживали колеса. Ослы, пошевеливая длинными ушами, шагали осторожно, выбирая дорогу поровнее.
Когда длинный обоз добрался до асфальтированного шоссе, ведущего от городка Альмансо в Альбасете, возчики опять взобрались на бочки с вином. Взрослые задымили трубками, а Хуанито, размахивая камышовым хлыстом, заменявшим ему кнут, запел.
Это была песня, которой он научился от отца, когда был еще совсем маленьким. Вечерами у них в доме часто собирались местные крестьяне. Они подолгу разговаривали, о чем-то горячо спорили, а потом начинали петь. Много хороших песен запомнил с тех пор Хуанито, но эта больше всего нравилась ему, может быть потому, что была очень несложной:
Свобода! А-а-а-а-а-а!
Свобода! А-а-а-а-а-а!
Если меня спросят, что всего дороже,
Без раздумий отвечу — свобода.
Если злобный враг на нее посягнет,
Я жизнь свою отдам за нее.
Свобода! А-а-а-а-а-а-а!
Свобода! А-а-а-а-а-а! Олэ!
— Олэ! — подтягивали мальчику остальные возчики. — Олэ!
— Олэ! — откликалось эхо далеко в горах Чинчильи.
Асфальтированное шоссе привело к каменистым холмам и, извиваясь, стало взбираться в гору. На вершине горы причудливыми шапками средневековых рыцарей поднимались зубчатые края башен. Слепые глазницы темных решетчатых окон выходили на голые горные хребты. Мрачные башни опоясывала гранитная стена с бойницами.