На обратном пути, когда большинство рвануло внутрь (в каюту? как это тут называется? в помещение, короче) обедать, а Марат остался наверху практически один, он поднялся со скамейки и облокотился, навалился на перила, щурясь (хотя солнце ему не мешало) на желтоватые скальные откосы по правому борту, на одинаковые бухты с одинаковыми белыми кубиками отелей, на голые горы в отдалении. Еще чуть кружилась голова, ломило — «поламывало» — виски, сухо было во рту, но в целом физически он был более или менее в порядке. Вот только в мозгу колыхалась густая взвесь, в которой кто-то все перемигивался сам с собой багровыми глазами…
Марат с силой потер друг о дружку шершавые ладони — на них заметен был белесый соляной налет. И еще было заметно, что ладони дрожат.
Этого пацана, «напарника», после подъема на борт он больше не видел. Вероятно, тот все время находился внизу. Рослый такой пацанчик, со светлыми патлами по плечи, на Курта Кобейна несколько смахивает. Как звать — без понятия. Кажется, с батей своим он тут…
Мысли путались, как спьяну.
Вторую остановку сделали уже недалеко от порта, в бухте, отделенной от него длинным скалистым мысом. Желающих погружаться по новой было примерно вдвое меньше — Марат не знал, виноват ли тут его негативный пример. Большинство попрыгало в воду просто с маской и трубкой. Наблюдавший за ними сверху Марат на этот раз увидел, как бултыхнулся с грохотом америкос, которого он приметил с самого начала. То есть это Марат идентифицировал его как америкоса: молодой, белобрысый, блекло-розоватый и отвратительно, тестоообразно, студенисто жирный guy изъяснялся по-английски и варюхой имел при себе приземистую, крепкую, коротконогую негритянку (янки, кстати, в Шарм-эль-Шейхе птицы редкие: большинство приезжих здесь — русские да итальянцы, немчики еще попадаются). Выяснилось, что при всем своем антиэстетизме и антиспортивности плавает пиндос довольно лихо… Анар с Мухаммедом, коричневые, жилистые, хищно-веселые, принимали «повторных» по двое и медленно пропадали с ними в ультрамариновой глубине, где темными пятнами угадывались коралловые колонии. «Ой, а я этого видела, — счастливо повизгивала, всплыв, какая-то девица, — как его, кальмара? А, ну да, ската!»
Марат нашел взглядом «своего» пацана — тот не погружался, плавал на поверхности с трубкой. Некоторое время он следил за ним.
Было уже без малого четыре, солнце заметно снижалось к горам, выглядывающим из-за мыса. Ближний берег бухточки морщинился складками высокого обрыва, раскроенного сверху донизу несколькими мощными трещинами, под которыми каменные завалы погребли исчезающе узенький пляжик.
Вдруг Марат увидел, как пацан вскарабкался по лесенке, стянул ласты. Народу на нижней палубе сейчас почти не было, Анар с Мухаммедом — под водой.
Самое время.
«Ты псих?! Да что ты собираешься делать?..» — беспомощно дернулось на периферии сознания. Марат стиснул зубы, сжал перила до белизны костяшек. Перевел дух, тряхнул головой… огляделся и через силу пошел к трапу.
2
В свою «Розетту» его доставили уже затемно (темнело по-ноябрьски рано и по-южному быстро). Марат успел не то чтобы успокоиться, но впасть в пришибленное равнодушие. Он ничего не ощущал, кроме пустоты внутри — и это было неплохо, потому что сейчас его ничего не касалось. Словно ничего не произошло…
Он сунулся на ресепшн и получил ключ. Значит, Катьки нет. Этого следовало ожидать. Марат почувствовал одновременно и злость, и облегчение. По крайней мере откладывается необходимость бодриться и врать.
Он набрал ее номер, она не ответила. Минут сорок Марат проторчал под душем, потом почти час валялся перед теликом. Из всех русских каналов тут был только «Первый»: сначала его попытались накормить развлекательной передачей с участием поп-звезд, а когда он погодя вернулся на эту кнопку, принялись убеждать в глубокой государственной мудрости некоего холеного бурундучка, потенциального президентского преемника — так что большую часть времени Марат смотрел, отрубив звук, клипы с немецкой «Вивы», итальянские ток-шоу и новости Би-би-си. Катька не возвращалась, трубу не брала (это было в ее духе) — и он, плюнув, пошел ужинать. В столовке Катьки тоже не оказалось. Злость нарастала.
Повинуясь этой злости (или чему-то другому?..), Марат взял на обратном пути в баре за дикую цену целую бутылку «Ред лейбла» и поднялся с нею в номер. Вытряхнул зубную щетку с бритвой из стеклянного стакана, сполоснул его… поглядел на желтоватый оттенок струи из крана и насухо вытер. Залив до половины вискарем и выйдя на терраску перед дверьми, присел на перила.
Незнакомые листья и соцветия висели на расстоянии руки. Внизу во всю ширину панорамы рассыпалась иллюминация района Наама-Бей. Сверху, сдержанно гудя малошумными движками, вытягивая перед собой туманные конусы прожекторного света и елочно жонглируя цветными огоньками, один за другим заходили на посадку «Боинги» с «аэробусами». Выделяясь среди них не свистящим, а урчащим звуком и неэлегантным силуэтом, проползло нечто турбовинтовое — видать, военно-транспортное.
Марат стал думать о Катьке. Не то чтобы ее отсутствие так уж сильно его нервировало, знал он цену этим демонстративным отсутствиям, но он чувствовал (даже, возможно, не отдавая себе толком отчета): надо сейчас же, сейчас же занять чем-то голову… — и Марат занял голову ею. Чем еще…
Наверняка она в этом долбаном «Блэк Хаусе». Зная его «любовь» к дискотекам, туда, конечно, и ломанулась. Не пойду, решил он, нечего потакать. Пора отучать, в самом деле, не собираюсь же я всю жизнь… Но стоило дать волю этим мыслям, как они принялись сами на себя накручиваться, да и по мере усвоения вискаря воображение расходилось. И хотя Марат знал, что с Катькиной стороны это не более чем демарш, асимметричный ответ на проведенный без нее день, после второго стакана он не выдержал, запер номер и двинул вниз.
Спуститься ему пришлось всего на два пролета — ярусом ниже, под самыми их окнами, у пустого подсвеченного бассейна на длинном диване-качелях любезная Катерина Матвевна оживленно трепалась с каким-то типом. Будучи уже явственно поддат, Марат почувствовал, что готов чудить.
Катька обернулась, отбросив с лица волосы, улыбнулась обрадованно, ручкой сделала — сама непосредственность. «Чего на звонки не отвечаешь?» — сдерживаясь, осведомился Марат. «Ой, а я не слышала, — она достала телефон. — Точно, три непринятых… Мы на дискотеке были, там музыка…» Она продолжала безмятежно улыбаться. «Мы»… Тип тоже скалился — приветливо-нейтрально. Гладкий такой козлик, помладше Марата, Катькиных лет. С быстрыми нагловатыми глазами и дурацким именем Ваня. Но Марат и сам растянул широкую лыбу, готовно подсаживаясь к ним на диван. Как хочешь, подумал он мстительно, как хочешь…
Началась — возобновилась — светская болтовня. Марат, в случайных компаниях обычно отмалчивающийся, чесал языком, не скрывая поддатости, может, даже утрируя. Вообще Матвевна не любила, когда он накатывал без ее пригляда и контроля, но сейчас она недовольства никак не проявляла, наоборот, поочередно поощрительно улыбалась им с Ваней. А тот не парился: похмыкивал, посасывал пивко и сам щедро травил истории, главным образом из собственного географического опыта.
Травить он, надо сказать, умел — да и опыт, как выяснилось, был ничего себе: Ваня, по его собственным словам, нигде постоянно не работая, живя то у приятелей в Корке, то у девицы в Праге, в остальное время болтался по миру. Осенью-зимой предпочитая, естественно, теплые края. Благо, знакомые у него имелись чуть ли не по всему миру — вот и тут, в Египте, он не миддл-классовую отпускную повинность отрабатывал, а тусовался с интернациональной компанией дайверов. Были у него кореша и в соседнем Израиле — туда он намыливался в ближайшее время: «Паспорт у меня Евросоюза, визы не надо… Что у евреев делать? А здесь я что делаю?»
Пацанчик, понятно, выделывался, но без пережима, без самоупоения; он вообще оказался существом довольно обаятельным, что даже Марат вынужден был про себя признать.
Глядя на этого Ваню, он неожиданно ощутил что-то полузабытое уже, хотя и, казалось бы, совсем недавнее. Что-то из прошлой жизни. Вдруг вспомнился, например, Новый 98-й… 99-й? не суть, год, когда в одиннадцать вечера тридцать первого числа Марат с Коксом напоролись непосредственно на Пляс де ля Конкорд на четырех молодых восточноевропейских раздолбаев, — те, хиляя мимо, среагировали на русскую речь. Все четверо были из разных стран: Украины, Литвы, Польши, еще откуда-то, все жили в Париже нелегально и даже гастарбайтерского более или менее постоянного приработка не имели. Что не помешало ребятам тут же выкатить фигурный фундырь страшно элитного «Хенесси» — разумеется, только что украденный из магазина, — который резво пошел по кругу из единственной термокружки, случившейся у Кокса в рюкзаке. Украинец — украинский еврей с анекдотическим акцентом и внешностью юного Бендера — с почти профессиональным артистизмом задвигал, как его поймали в Бельгии на угнанном «Гольфе» и решили депортировать; непонятно только было куда — документов-то при нем не имелось. Парень (как то бишь его по имени?..) называл им разные государства бывшего совка. Его сажали на соответствующий авиарейс, а по прибытии он решительно отмежевывался от очередной страны и бывал с матом возвращаем в Брюссель. Где в конце концов и остался. Причем излагал он все это так, что совершенно неважно было, врет или нет… (Кончилась, правда, та «карнавальная ночь» для Марата куда как празднично: набухавшись и потерявшись, он подрался, так сказать, с целой толпой местных негров, хорошо хоть не изувечили…)
Вот и Ваня словно заявился из этого развеселого и навсегда канувшего Маратова прошлого: он вроде бы столь же мало вязался с четырехзвездочной «Тропиканой-Розеттой», дискотекой «Блэк Хаус» и прочим окружающим, как Марат тогдашний с Маратом нынешним. Не без помощи скотча (вероятно) Марат успел даже ощутить легкий спазм ностальгии… но в просветлевшей на миг перспективе, в глубине, сразу шевельнулось то, о чем думать было нельзя, нельзя, нельзя… Каким-то кишечным усилием воли он выдавил из себя все мысли, сосредоточившись на очередном Ванином рассказе.