отку, не предусмотрены. Попробуй на худой конец поставить на “рот” – номер 80. Я ни на что не буду ставить, ведь то, чем я сейчас поделился, – всего лишь прямое продолжение реальности в области бессознательного.
Я пишу о Неаполе, говорю о Неаполе. Неаполь затыкает уши. Кто я такой, чтобы занимать место на сцене, описывая то, что уже ушло из моей жизни? Мне не понять, и права голоса у меня нет. Я больше не часть большого тела Неаполя-мамы, обволакивающего мягким и лучезарным теплом. Неаполем можно только жить – и баста. Либо ты живешь там, либо нет. Если не живешь – значит, ты чужак. Подобно некоторым африканским или латиноамериканским городам, Неаполь мгновенно дает тебе гражданство. Но ты теряешь его, стоит тебе уехать, стоит образоваться зазору между темой разговора и твоей шкурой. Ты больше не можешь о нем говорить. Запрещено. Не покидай его границ, иначе на все тебе будет один неизменный ответ: “Да что б ты об этом знал?”
Я знаю, что в Неаполе самый надежный номер, на который можно ставить всегда, – это 62, о muort* acciso, умерший не своей смертью. И знаю, что сам город зачастую обходится с убитыми так, будто они номер 48, “говорящие мертвецы”, – похоже, я и сам перешел в этот разряд. Он отторгает их, вытесняет. Эти люди – не наши, они из Скампии, Секондильяно, из других северных районов, где сейчас пылает междоусобная война, разразившаяся после долгих лет тихих, размеренных убийств. Как, например, гибель Андреа Ноллино, скошенного очередью с проезжавшего мимо мотоцикла как раз, когда он открывал свой бар в Казории. 26 июня 2012 года, 7:30 утра. Или Лино Романо – 15 октября 2012 года он едет на вокзал встречать свою девушку, вернувшуюся из Модены со свадьбы кузины, – и Лино мечтает, что скоро и сам поведет любимую под венец. Он подвозит Розанну до дома и поднимается в квартиру поздороваться с ее родителями. Стоит ему выйти, как раздается грохот выстрелов – совсем рядом, прямо под окнами. Смерть настигла Лино, когда он заводил машину, чтобы ехать к друзьям, с которыми гоняет во дворе мяч. 21:30, дождь, темно, черная “клио”, неотличимая от тысяч других черных “клио”. Возможно, у тебя тоже есть такая, но ты не встречаешься с девушкой из Марианеллы – груды многоэтажек, стоящих на линии огня между Секондильяно и Скампией.
Тебе кажется, что ты уже видел этот фильм, слышал эту историю. Ты читал про парня, убитого в салоне сотовой связи, где он работал, и звали его почти так же – Аттилио Романо. Ты видел, как торгуют в “Парусах”[99] кокаином, как убивают без малейшего пафоса, как предают друг друга. Тебя впечатлила сцена, где в детей стреляют, чтобы научить их не бояться оружия. Теперь им уже не по десять-двенадцать лет. Теперь они сами стреляют и гибнут.
Но ты уже внес свой вклад, а я – свой. Ты прочел мою книгу, посмотрел фильм, который по ней сняли. Так что я сам виноват, если продолжаю кричать и чувствую, что никто больше не желает меня слушать. Сам виноват, что мои статьи, по-прежнему посвященные кровопролитным боям за точки сбыта кокаина, опускаются все ниже и ниже на сайтах газет. Сам виноват, что на моей странице в “Фейсбуке” больше всего лайков и репостов – давно уже у тем, далеких от хода войны у ворот Неаполя. Невозможно столько лет удерживать чье-то внимание, не меняя сценария: есть другие темы, и они кажутся важней или хотя бы просто актуальней. Я сам виноват, если на съемки телеверсии “Гоморры” на месте событий не дают разрешения, а вместо этого люди выходят на протесты с транспарантом “Уберем Савьяно из Скампии” и повсюду висят истерические манифесты: “Кто спекулирует на Неаполе – виноват во всем!” Половине земного шара я залил уши кровью Неаполя, но в Скампии ничего не изменилось. Значит – сам, сам во всем виноват. Виноват, что появились новые киллеры – воплощение полудетской жестокости, подстегнутой кокаином, – которые ездят и убивают каких-нибудь пятиюродных родственников членов соперничающей группировки. Виноват в миллионных прибылях, ради которых продолжают сбрасывать со счетов эти жизни. И даже в таких жертвах, как Лино и Андреа.
Их смерть сплотила весь квартал и даже окрестные районы. Тысячи людей вышли прокричать об их невиновности – они не бросили их, проводили в последний путь, на который завела их высшая несправедливость. Неправда, что мафиозные войны порождают лишь страх, цинизм, безразличие и заговор молчания. Еще они порождают некую особую, первобытную эмпатию: ты поневоле узнаешь себя в Лино, Андреа, Розанне, в их родителях, братьях, друзьях и коллегах. Или быть может, кто-то из близких тебе людей в свою очередь приходится родней кому-нибудь из “раскольников” или “повернутых” – так называется одна из группировок, отколовшихся от картеля, который победил в войне против семейства Ди Лауро. И в следующий раз жертвой можешь стать ты. Твой сын или твоя дочь могли оказаться рядом, когда 5 декабря 2012 года Луиджи Лученти по прозвищу Китаец, спасаясь от погони, забежал во двор детского сада имени Эудженио Монтале в Скампии в то самое время, когда дети репетировали стихи к Рождеству Он собирался возобновить продажу наркотиков в “Подкове” на улице Гислери и за это поплатился. Если бы он оказался там чуть позже, когда тех детей, что не остаются на обед, забирают мамы и бабушки, то вероятность гибели какого-нибудь ребенка выросла бы многократно. Ты мог бы потерять там сына, жену или мать. А так все обошлось, единственная неприятность – мелкому теперь снятся кошмары, возможно, он начал мочиться в кровать, хотя ты уже отучил его от памперсов. Ты продолжаешь повторять себе, что, слава богу, ничего страшного не случилось, но все-таки этого мало. И теперь, когда выдается случай, ты находишь в себе силы отреагировать, встать плечом к плечу с другими, вместе с ними прокричать во все горло, что пролилась кровь того, кто заслуживал жизни, а не смерти.
Это крик Неаполя, крик во имя Неаполя. Это стягивается плоть Неаполя, образуя рубец на ране. Несмотря ни на что, мне отрадно сознавать, что и так бывает, что злость и страх могут прорываться напором жизненной энергии, а не одними лишь спазмами организма, который пытается отхаркать кусок, пошедший не в то горло. Однако логика, по которой я, рассказавший о зле, но не избавивший от него, виноват не просто в чем-то, но во всем, не слишком далека от той, что заставляет людей выходить на улицы и протестовать. Это логика разделения на своих и чужих. И свой ты или чужой, зависит не только от твоего местожительства. Это определяется всем происходящим – всем тем, что творится и творилось здесь изначально. Определяется опытом войны кланов. Лишь тот, кто в этом живет, способен понять, лишь разделяющий этот опыт может считаться своим. Логика войны способна выдержать все атаки, окружив себя несокрушимыми защитными стенами.
Я пытался каким-то образом смириться с тем, что мои слова о Неаполе до одной из сторон доносятся все тише, как ни кричи, и что еще больнее – другая сторона, сам город, отметает их как противозаконные. Я провел много лет, изучая и выслеживая в других краях все то, что узнал в Скампии и Казаль-ди-Принчипе[100], пытаясь расширить перспективу, распространить мою манию на весь земной шар и, видимо, пробуя таким образом единственный возможный для меня вид бегства – бегство вперед.
Что такое убитые в Скампии и окрестностях по сравнению с погибшими в Сьюдад-Хуаресе? Чего стоит единственный в Европе супермаркет наркотиков под открытым небом по сравнению с наркопотоками, контролируемыми кланами Локриде? Вероятно, член ндрангеты даже не снизошел бы до ответа. Калабрийцы, как явствует из множества перехваченных разговоров, неаполитанцев презирают. Слишком уж те разоряются по пустякам, слишком шумные, слишком безалаберные. Их расфуфыренные боссы, все в логотипах от туфель до белья, кичатся машинами и женщинами. У власти в их кланах меньше чем за восемь лет сменилось два поколения.
Самого старшего из главарей новой формации зовут Ф4, что означает “четвертый сын”, figlio quattro. Марко Ди Лауро пришел на смену Козимо, Винченцо и Чиро – все трое сейчас в тюрьме. Скрываясь от правосудия, он показал себя достойным наследником своего отца Паоло – ни одной ошибки, ни одного прокола, никаких наркотиков, единственная зацепка – пристрастие к тюнингованным машинам и личной гигиене. При этом он уже обеспечил себе пожизненное заключение как заказчик убийства Аттилио Романо, имевшего место 24 января 2005 года, всего через три дня после ареста его брата Козимо. Ф4 было двадцать четыре года, когда он обагрил руки кровью невинного.
Следом за ним идут Розарио Гуарино, двадцати девяти лет, и Антонио Меннетта, двадцати восьми, – главари “повернутых”. За душой у них нет даже фамилии какого-нибудь клана – лишь название места, с которого началась их экспансия: улица Ванелла Грасси, крошечный тупичок в старом центре Секондильяно.
Первый носит прозвище Джо Банан – якобы один из друзей ему сказал: “Чего-то тебя разносит. Небось, слишком много бананов ешь, как Бад Спенсер в том фильме[101]». Второй известен как Нино (так это звучит на римском диалекте) или Ниньо (в более экзотическом испанском варианте), и если верить показаниям раскаявшихся мафиози, в первую междоусобицу он выступал на стороне Ди Лауро, а уж только потом переметнулся к “раскольникам”. Если это так, значит, за оружие он взялся, едва достигнув возраста, когда получают водительские права. В конце концов, за убийство другого двадцатисемилетнего главаря той же группировки был арестован подросток, которому едва исполнилось семнадцать, тоже состоявший на тот момент в рядах группировки Ванелла Грасси. Сколько, интересно, ему заплатили за то, чтобы он предал, убил и сел в тюрьму, зная, что на свободе его будут поджидать убийцы?
Пока еще толком неизвестно, кто встал у руля после того, как Джо Банана и Нино арестовали на рубеже 2012–2013 годов. Возможно, совсем молодые ребята, вроде Марио Риччо, двадцати одного года от роду, сына пушера из Муньяно, который сделал карьеру, женившись на дочери Чезаре Пагано, главы одноименного клана, наряду с семейством Амато составившего изначальное ядро “раскольников”. Говорят, это кровожадный фанатик. Не исключено, что именно из-за такой дурной славы клан под его руководством стал терять людей и территорию. А может, это его ровесник Мариано Абете, сын босса Арканджело Абете, который, сидя под домашним арестом, решил завладеть точками клана Амато-Пагано, накалив таким образом отношения внутри группировки. Придя в очередной раз навестить отца, теперь уже в тюрьме, Мариано оплакивал смерть Чиро Абрунцо, застреленного в Барре двумя киллерами на скутерах – предположительно, членами “повернутых”, чье стремление прибрать все к рукам сплотило “раскольников” вновь. “Мы отомстим”, – обещает ему Арканджело. У Абрунцо были родственники среди “раскольников”, но сам он ни в чем не участвовал. Потом убивают Раффаэле Абете, дядю Мариано, и на парня падает обязанность организовать вендетту. И вот в конце концов карабинеры обнаруживают за стенкой потайную комнату, и мать Мариано покоряется судьбе: “Мариано там, внутри. Он безоружен, не стреляйте”. Квартира, где его арестовали, находится прямо над точкой по продаже наркотиков, которую соратники его отца отбили у Амато-Пагано и теперь пытаются отстоять от посягательств банды Ванелла Грасси.