– Спасибо, что рассказал! – задыхаюсь я в попытке загладить вину. – Я не выдам твой секрет. Никогда не выдам!
– Ну а я, так и быть, не выдам твой… – робко сообщает Егор. – Той записи больше нет. Удалил ее. Еще в пятницу.
Семнадцать
Слабое дребезжание извне оповещает о начале следующего урока и возвращает в реальность – мы в школе, а не в «одной далекой-далекой галактике», где Соне Наумовой и Уроду можно вот так запросто держаться за руки, разговаривать, улыбаться друг другу и мучительно краснеть от нового, непонятного, одуряющего чувства, поселившегося внутри…
– Егор, что мы будем делать дальше? – Я вздрагиваю, от боязни неизвестности трясутся поджилки.
– Дальше? – Его пальцы в последний раз гладят мою руку, оставляют ее и прячутся в кармане форменного пиджака. – Дальше – ничего.
Испуг мгновенно выхолаживает из груди все тепло, я смотрю в темные глаза напротив и не могу вымолвить ни слова.
– Химия дальше. Беги. Осторожность превыше всего! – Ледяная чернота плавится и светлеет, и я с облегчением всхлипываю.
– Придурок! – Толкаю Егора в плечо, вскакиваю и оборачиваюсь у двери. – Сильно не опаздывай. Очень тебя прошу!
Он кивает и улыбается.
– Сонька! Где ты была всю перемену? – картинно заламывая руки, орет Саша, как только я влетаю в класс – слава богу, химички еще нет.
– В туалете! – быстро нахожусь с ответом, и в помещении повисает гробовая тишина: одноклассники с открытыми ртами глядят на меня, девочки кривятся.
– А я те говорил: проверь бабскую уборную! – блеет Тимур, и Сеня присоединяется:
– А Саня такой: «Принцессы не ходят в туалет!»
Два идиота стукаются кулаками и скалятся.
– Ходят, как выяснилось… – морозит Саша, и от взрыва хохота звенят оконные стекла.
Вспыхиваю, молча занимаю свое место, выгружаю из рюкзака учебник и тетрадь.
– Ты ведь курить бегаешь? – заговорщицки шепчет Алена. – От тебя пахнет сигаретами. Замечаю не в первый раз. Но я никому не скажу…
– Не курю я! – огрызаюсь, и она обиженно отодвигается подальше, переставляя даже стул.
Егор появляется сразу следом за училкой и тенью скользит к своей парте. И душа, ощетинившаяся острыми иголками, осколками лезвий и стекляшек, успокаивается, кровь перестает пульсировать беспорядочными толчками и просто тихо бежит по венам. Он здесь, я чувствую его присутствие даже спиной.
Но голова распухает от вопросов, мысли принимают причудливые формы, к концу занятий грозя превратиться в безумие. Если все обстоит так, как рассказывает Егор, то его способности как раз и помогут ему изменить общественное мнение, добиться всеобщего уважения и восхищения! Сон был вещим: он справедливый, честный и добрый и обязательно должен направить свой дар на благо людям!
На мое счастье, после пятого урока Сашу с товарищами отправили в Город на соревнования по скоростной сборке-разборке оружия, и я тяну время – занимаю очередь в гардеробе, но дважды отлучаюсь к зеркалу, чтобы, вернувшись, снова встать в ее хвост.
Я пропускаю Егора вперед, а потом на расстоянии пятидесяти шагов медленно плетусь за двумя черными спинами, кружу возле собственного дома и, ломая каблуками первый ледок на лужах, шагаю к пустырю.
Раздвигаю сухие стебли и оказываюсь на поляне, но не застаю ребят в привычных расслабленных позах – Егор у кустов вербы пинает пустую пивную банку и следит за траекторией ее полета, понурый Воробей, натянув на голову черный капюшон, на другом краю пустыря всматривается в унылые дали, в мутное небо над голыми посадками, протянувшимися вдоль железки.
– Привет! – Я подхожу к Егору, несмело заглядываю в лицо – на его щеках от смущения проступает легкий румянец.
– Привет, – слышу в ответ до мурашек приятный голос.
– Егор, послушай, на уроках я всю голову сломала, но… Если тебе попробовать помочь, скажем, бабушке Алены или Ваське, который у церкви сидит… Все увидят, какой ты! Все поймут, что неправы! Нужно просто привлечь внимание людей, раскрыть им глаза!.. Ты точно станешь звездой и героем! – Мне хочется схватить его за воротник старого жуткого пальто и хорошенько потрясти, но губы, на которые я вдруг обращаю внимание и от этого на миг забываю, как дышать, трогает горькая усмешка.
– Да, когда бабушка Алены выйдет к подъезду со здоровым глазом вместо стеклянного, а Васька появится на паперти на обеих ногах из-за того, что «это Урод руками поводил», жизнь моя, конечно, станет легче в разы… – Егор замолкает и, прищурившись, задумчиво смотрит на мои замерзшие пальцы, терзающие пуговицу у горла. – Когда я помог Воробью, мне было четырнадцать, я мало что соображал. Но больше я никому из них не помогу.
– Почему?..
– Говорил же: я не люблю людей… – Он неопределенно пожимает плечами.
– Эй, а ты ни о чем не забыл? Ты ведь помог мне! – Делаю шаг вперед и пытаюсь поймать его взгляд, но Егор старательно отводит глаза.
– В первый раз ты потеряла сознание, когда рядом был только я. Мало ли, может ты… умереть вздумала. Мне не нужны были неприятности. Причина в этом, – признается он тихо.
– А… во второй раз?
– А во второй… неважно! Забей. – Егор густо краснеет, отворачивается и быстро отходит к бочкам.
Над пустырем кружатся тяжелые тучи, серая ворона на столбе надрывается во все горло. Машинально пытаюсь подыскать в траве камень поувесистее, чтобы метнуть его в придурочную птицу. Я в недоумении, глаза щиплет от слез. Что, черт возьми, я сделала не так?
Под подошвами вибрирует почва, и массивная фигура Воробья закрывает мне вид на заплаканные пейзажи.
– Как твое тату, детка? – радостно лыбится он. – Прости за то, что пришлось потерпеть. Но если бы он опять поколдовал над тобой, тату бы просто исчезло.
– Что ты, все замечательно!.. – отвечаю громко и радостно, в очередной раз потрясенная габаритами Константина Ивановича Воробьева, «законопослушного гражданина и душевнейшего человека».
– Ты не обижайся на него, тут дело такое… Он не связывается с людьми не потому, что не хочет. Просто в его реалиях добром это для него не закончится. За мать боится, – гудит Воробей. – И… он не всемогущий. Как-то раз мы проводили эксперимент, и Егорыч не смог убрать этот шрам с моего лба: в три года я неудачно упал с горки… Видимо, прошло слишком много времени, последствия уже стали необратимыми. Так что… Ваське он не поможет при всем желании.
Голова распухает от новых странных вопросов, слабость рассеивает внимание, но Воробей щелкает меня по носу огроменным пальцем:
– Хочешь, расскажу, почему он помог тебе и во второй раз?
Великан хитро подмигивает и расправляет плечи, и мне приходится запрокидывать голову, чтобы наблюдать за выражением его лица.
– Ты знаешь причину?! – Я приподнимаюсь на цыпочки.
– Все просто: парень увидел твои сиськи и поплыл! – хихикает Воробей. – Ну а что? После твоего ухода он весь вечер психовал, я сразу догадался: пропал брат. Не красней! Ты видная девушка. Ему такие до тебя только снились!
Похоже, заливаться краской уже вошло в традицию – щеки жжет, будто к ним приложили два раскаленных утюга, а сердце заходится.
– Ты хочешь сказать, что я нравлюсь ему? – шепчу потрясенно, и Воробей, загадочно сияя, подыскивает слова для ответа.
– Заткнись! – орет в два прыжка оказавшийся рядом Егор.
– А что не так? – искренне удивляется его друг.
– Просто заткнись! Не продолжай! – Егор сканирует меня взглядом, но, зацепившись за мой, резко отшатывается.
– Знаешь, София, что я пытаюсь ему втолковать? – Воробей, найдя во мне единомышленника, продолжает делиться соображениями. – Что он должен развивать свои способности, а не прятаться от них. Понимаешь, он ведь действительно может все изменить! Я был свидетелем чуда, узрел его и верю в него!
– Ты до фига много куришь и пересмотрел марвеловской мути! – ругается Егор.
– Нет, я говорю, что тебе надо разобраться с этим!
– С чем? С умением отращивать новые ноги лягушкам и стирать синяки с твоей ублюдочной морды?
– Лишь однажды, перед свиданием, я просил убрать с моих щей синяк, который я схлопотал из-за тебя же в драке, и ты, щенок, теперь постоянно припоминаешь мне такую несущественную деталь? – грохочет Воробей возмущенно.
– Вот именно – несущественную. Этот баг никак не поможет мне и матери! Я хочу быть обычным, нормальным человеком, а не неведомым жутким Уродом, и не нуждаюсь во внимании! Достало все! Больше об этом не заикайся! – Егор снова уходит в глубину пустыря, туда, где установлен выкрашенный голубой краской кенотаф с привинченным к нему ярким венком.
– Дебил, да? – обиженный бас сотрясает окрестности. – Очевидно же: он пришел сюда, чтобы навести порядок в умах, для того ему и дан этот дар свыше. Должна же быть на земле справедливость?! Он сам, интуитивно, выбрал для себя татуировку. Не догадываясь даже, что она символизирует связь с предками, дань уважения им, власть над временем, жизнелюбие и ценность жизни каждого живого существа, а еще – всепроникающую магическую силу… Но характер у него и вправду паскудный – иногда я еле сдерживаюсь, чтоб не съездить ему в табло. Но ты ему нравишься, София. Очень нравишься. Не бросай его, ладно? Никогда не оставляй его одного…
Обреченность в тоне Воробья пугает меня.
Стук колес проходящего товарняка, приумноженный эхом, разлетается по округе. Егор, взобравшись на бочку, провожает взглядом далекий состав до тех пор, пока коричневый хвост вереницы вагонов не скрывается за горизонтом. Он напряжен и расстроен, и предчувствие надвигающейся катастрофы превращается в моей душе в панику.
Потоптавшись на бочке, парень спрыгивает на бурую траву и возвращается к нам.
– Ну как, попустило? – искренне интересуется Воробей, и его друг снова взвивается:
– Да пошел ты!
– Что случилось? – не выдерживаю я. – Почему вы такие нервные?
– Вот. – Великан расстегивает косуху, достает из внутреннего кармана и сует мне в руки небольшую белую бумажку. – Я сегодня утром смотался домой, в Город. А там повестка в ящике. Завтра мне надлежит явиться в военкомат по месту жительства. Меня же еще летом вышибли из института культуры. И вот подошел срок отдать долг Родине.