Он отпускает меня, но я кладу ладони на его щеки, перехватываю и фиксирую усталый, потухший взгляд:
– Егор, мне неинтересно, как лучше. Я спрашиваю: чего ты хочешь?..
После секунды заложившей уши тишины он сдается.
– Ну, может… я хочу, свесив ноги, сидеть на твоей «Луне», говорить, курить и смотреть в небо. Ждать чего-то сказочного и не думать больше ни о чем. Хочу, чтобы ты улыбалась, чтобы люди улыбались нам… Я хочу быть с тобой – понял это, как только снова тебя увидел. И это так тупо при моих раскладах!
Он накрывает мои запястья горячими пальцами, отводит их от лица и отстраняется.
– Забей, это все неважно…
– Это важно! – шепчу, и сердце заходится от восторга; снова тянусь к нему, обнимаю изо всех сил и запускаю руки под тонкую ткань футболки. – Давай попытаемся, Егор! Ни одна душа в школе и в городке не узнает о нас, пока мы сами этого не захотим. Но мы будем вместе назло всем. У нас получится!
Я глажу его спину – она напряжена, мышцы скованы, и пальцы вдруг находят на теплой коже бугры и неровности.
– Что это? – вырывается у меня еле слышный всхлип.
Егор бледнеет и застывает, черты лица становятся резкими.
– Ты как-то говорила, что знаешь, почему меня называют Уродом… Хорошо, что твое предположение отличалось от общепринятого. – Он сбрасывает мои руки, хватает футболку за край и стягивает ее через голову. – Вот почему я – урод. Смотри.
И я вздрагиваю от вида белых страшных шрамов, расползшихся по подтянутой спине и плечам.
– Откуда они? Что с тобой случилось? – Я прогоняю кошмарные предположения, но головокружение дает о себе знать.
Он возвращает футболку на место и усмехается:
– Во время пожара на мне вспыхнул связанный мамой свитер – именно из-за этого она была в шоке и не сразу заметила, что я помог ей… Мы лежали в ожоговом отделении детской больницы в Городе, здешние врачи и медсестры после выписки тоже видели мою спину… Однако с течением времени в городке возникла легенда, будто «Надька Лебедева хотела избавиться от сына маньяка еще в утробе, но тот оказался живучим – родился уродом без кожи, но не умер». Народ предпочел забыть о пожаре, но много лет смакует грязные подробности нелепой выдуманной истории… Вот так. Ну что, Сонь, ты все еще хочешь попытаться? Думаешь, ты сможешь улыбаться рядом со мной, а они способны улыбнуться нам в ответ?
Черные мушки роятся на периферии зрения, я откидываюсь на спинку и, борясь с предобморочной дурнотой, расстегиваю верхнюю пуговицу на блузке.
Рука с нарисованными костяшками на пару мгновений зависает над грудью, встревоженный взгляд застывает на мне. Я чувствую покалывание и прихожу в сознание.
– Извини, если напугал… – Егор отсаживается подальше. – Понимаю: зрелище не из приятных.
– Ты пробовал помочь себе? – Я потрясена и разваливаюсь на части от злости, отчаяния, ненависти и боли.
– На мне это не работает.
– Тогда я тебе помогу. Ты не урод – забудь это, как еще один страшный сон. Ты – самый красивый, умный и добрый из всех, кого я знаю! – я почти кричу и снова сжимаю кулаки. – Хочу ли я попытаться? Теперь я, черт возьми, уверена в этом! Все они улыбнутся тебе и попросят прощения, вот увидишь!
Пронзительно засвистев, на кухне закипает чайник.
– Ладно. Давай. Давай попытаемся! – Егор резко смахивает что-то со щеки, поднимается и, пряча покрасневшие глаза, быстро исчезает за дверью комнаты.
Десять
Еще с утра казалось, что жизнь катится под откос, что вокруг лишь пустота и уродливые маски вместо лиц, а сейчас душа стала огромной, и ее заполнило звенящее, искрящееся счастье. Снег за забитыми полиэтиленом окнами тихо укрывает осеннюю грязь, глупая улыбка застыла на лице, щеки горят, глаза любуются точно такими же удивленными глазами напротив.
Теперь Егор – мой парень…
Я все еще не могу этого осознать, и, судя по всему, с ним происходит то же самое.
Нас разделяет кухонный стол, накрытый «веселой» скатертью, две чашки с давно остывшим чаем и фиалка в плетеном горшке. Но наши руки сцеплены, а стены тесной, как и вся эта квартира, кухни ни за что не пропустят сюда посторонних.
Мне не до чая – я впервые услышала признание в любви. И не от кого-нибудь, а от мальчика, которого тоже люблю, безумно и нежно.
Я не знаю, что будет дальше, и не хочу ни о чем думать – просто качаюсь на волнах тихой сказки в идеальном, заполненном смыслом молчании.
Мы одновременно вздрагиваем от щелчка, звона ключей и шуршания в прихожей.
– Егор! Ты дома? – раздается с порога тихий голос. – Дорогу замело, думала, электричку отменят… Ты обедал?
Сердце ухает в желудок – онемев, смотрю на Егора, его пальцы еще раз крепко, до боли, сжимают мои и тут же отпускают.
– Ма, я не один! – отзывается он, и в проеме показывается девушка со светлыми волосами – настороженный взгляд огромных голубых глаз застывает на мне, и я ощущаю себя маленькой и ничтожной…
«Жену Лебедева» я видела несколько раз, но лишь мельком: встречая ее на улице, бабушка демонстративно переходила на другую сторону и силком волокла меня за собой. Оказывается, она очень красива… Даже моя мама, позволяющая себе регулярные косметические процедуры, уход и салонный макияж, не выглядит настолько сногсшибательно. Егор совершенно не похож на мать, но от этой прекрасной женщины исходит точно такое же ледяное спокойствие.
– Здравствуй, – тихо говорит она и вопросительно поднимает бровь.
Быстро киваю и пищу:
– Здравствуйте!
– Познакомься, это Соня! – оживляется Егор, но его мама заметно бледнеет.
– Соня? Какая Соня? – Она скользит ладонью по кафелю и отступает на шаг.
Я вскакиваю со стула:
– Меня зовут Соня Наумова. Я знаю всю правду и хочу извиниться перед вами за все, что сделала моя бабушка. Пожалуйста, простите меня!
Она замирает – взгляд затуманивается и внезапно становится расфокусированным:
– Соня Наумова умерла…
От подозрения, что красивая хрупкая мама Егора, возможно, не в порядке, по коже ползет озноб.
– А эта Наумова как тут оказалась? – Она включается в реальность, моргает и беспомощно озирается по сторонам. – Зачем ты ее впустил, Егор? Проверь двор: она никого с собой не привела?
Мне горько и обидно до едких слез, я почти не дышу от испуга, но терплю и смиренно жду продолжения.
– Неужели ты думаешь, что одних извинений будет достаточно?.. – Она обращает взор на меня и невесело усмехается. – Вы, бездушные сволочи, свели в могилу невиновного человека, но вам показалось мало…
– Ма, она просит у тебя прощения за то, чего не делала! – перебивает Егор и встает между нами. – Соня ни к чему не причастна и точно так же, как и мы, всю жизнь мучается!
– Да мне плевать!.. – Его мама трясет головой, будто хочет избавиться от ужасного видения.
Никогда еще мне не было настолько противно находиться в этом не принадлежащем мне целых шестнадцать лет теле, никогда еще не доводилось побывать в шкуре мерзкого, ненавистного кому-то существа…
Съежившись под ледяным взглядом, я пытаюсь проскользнуть в прихожую, но Егор удерживает меня за рукав.
– Так, ладно. Мам, познакомься, это моя девушка! – прочистив горло, громко произносит он.
– Что?.. – Кровь окончательно отливает от фарфорового лица. – Ты с ума сошел, Егор?
– Я с ней, мам. Я ей верю, – упрямо повторяет он, обхватив мое запястье, и смотрит матери в глаза. – Ты слышишь меня? Я ее люблю.
Шумно выдохнув, она оседает на табурет и закрывается ладонями:
– Господи, за что мне все это…
– Простите!.. – снова пищу и, высвободив руку, в ужасе выскальзываю из кухни.
Я проклинаю себя за то, что так бездумно заявилась в дом, где люди по-настоящему страдают из-за моего семейства. Где ненавидят и презирают мою бабушку. Где не жалуют меня. И поделом…
– Прошу тебя, не связывайся с ней, Егор! Они отнимут у тебя все… – из кухни слышатся рыдания.
Но парень снимает с крючка пуховик, помогает мне надеть его и, набросив пальто, буднично поясняет:
– Прости ее и не принимай на свой счет: она иногда перестает правильно мыслить. Но она добрая и все поймет.
Снег окончательно укутал городок, домики Заводской обзавелись пушистыми шапками, морозный воздух пахнет свежестью и январем.
Проваливаясь по колено в оставленные одиноким предшественником следы, я пробираюсь к остановке, пот льется ручьями, томление в груди похоже на боль.
Егор признался мне в любви. Сказал, что он теперь со мной.
Я попросила прощения у его мамы…
Голова кружится, я едва не приземляюсь в сугроб.
Спиной чувствую темный, оберегающий от возможных неприятностей взгляд, и по коже бегут приятные мурашки: Егор, отстав на несколько метров, провожает меня.
Мы похожи на обычных, посторонних друг другу прохожих.
Но мы вместе и мы есть.
В ожидании транспорта долго мерзну под голубым пластиковым козырьком. Вокруг ни души – где-то в неведомых краях увязли все машины и автобусы. Егор, прислонившись к тонкой стенке остановки с другой стороны, чиркает зажигалкой, и до меня долетает дым его тлеющей сигареты. Наплевав на осторожность, я выхожу под белые тучи, крадусь к нему, обнимаю изо всех сил и закрываю глаза. Слышу, как Егор щелчком отбрасывает окурок, и чувствую тепло рук, укрывающих меня от снега и всего света.
– Пошло оно все, – дыхание обжигает шею, не прикрытую сбившимся набок шарфом. – Знаешь, я очень рад, что ты пришла.
Теперь мне кажется, что я могу согнуть этот гребаный мир в бараний рог.
Утром, наблюдая за хлопотами бабушки, я чувствую лишь холодное превосходство над ней: она никогда не любила меня, и я теперь тоже держу за спиной нож, не менее острый, чем тот, что она всадила мне в спину. Совсем скоро эта «поборница справедливости» узнает, что ее старания прикрыть свою трусость поддельным благородством вынудили меня переметнуться в стан врага. Просто я еще не определилась с днем, когда припру ее к стене.