Подбежали бойцы, увели его подальше от берега.
– Федос… Братишка…
Стрельба утихла.
– Красиво помер Щусенок, – сказал седой пулеметчик, глядя задумчиво на текущую перед ним реку. – Ничего не скажешь… Будто сразу, без пересадки в рай попал.
На вилах
– Батька, там наши с крестьянами вздорят, – тряс спящего Номаха за плечо Задов.
– Селян не обижать, – буркнул Номах, дергая плечом и снова пытаясь уснуть.
– Кони после перехода от усталости падают, а они овса не дают. Что делать будем?
– Ну, сена возьмите, соломы… – злясь, ответил Номах.
– Нестор, они ничего не дают. Уходите, говорят, отсюда. Устали ото всех.
Номах зарычал, ударил кулаком по подушке, так, что пыль полетела облаком.
– Пошли!..
Задов привел его к амбару, возле которого толпился народ. Доносились обрывки брани, полной грузной, похожей на застарелую болезнь ненависти.
– Дай пройти, – толкнул слегка Номах стоящего спиной к нему мужика.
– А ты кто такой? – бросил тот через плечо. – Тут постоишь.
– Ты вообще, что ли, нюх потерял?!
Мужик обернулся, узнал его, дернулся в сторону.
– Иди, разбирайся… Батька… – недобро добавил он. Во взгляде его сквозили озлобленность и усталость.
Вскоре Нестор добрался до центра свары.
Огромный, почти под потолок амбара мужик не пускал к мешкам с овсом командира номаховской сотни Шимку.
– Если ты секунду тут простоишь, я тебе еще один пупок нарисую! – орал анархист.
Мужик был здоров, и маленький Шимка смотрелся перед ним как кутенок перед волом.
– Это ты мне, сучок, угрожать еще будешь? – зарычал выведенный из себя крестьянин.
Шимка дернулся к кобуре.
– Ни с места!.. – крикнул Номах, но было поздно.
Мужик схватил стоящие у стены вилы и, пока Шимка расстегивал кобуру, с размаху пропорол ему грудь, швырнул тело вверх и сделал это с такой силой, что стальные зубья вонзились в стропилину на потолке и увязли в ней.
Испугавшись того, что сотворил, крестьянин опустил руки, оглянулся по сторонам и принялся медленно, в растерянности отирать ладони о рубаху.
– Пропусти! – растолкал спины Номах, становясь перед убийцей.
Вздрагивая, висел под потолком Шимка, стекала по ручке и громко капала в наступившей тишине кровь.
Мужик повернул глаза к Нестору и задышал вдруг сипло, с надрывом, будто придавленный камнем.
У Номаха бесился кадык.
Трясся над ними, раскрылившись в предсмертной судороге, будто ангел, Шимка. Глаза его выпучились и смотрели куда-то сквозь бревенчатые стены амбара. Со свистом вырывался воздух из пробитой четырьмя зубьями груди.
– На колени! – сказал Номах.
Мужик наклонил голову, но не двинулся с места.
– Не передо мной на колени! Перед человеком, который за твою свободу каждый день под смерть ходил и которого ты своей рукой убил только что.
Брови и лоб убийцы налились кровью, но он не пошевелился.
– На колени! – приказал, качнув стволом маузера, Номах.
Тот продолжал стоять.
Номах выстрелил ему в колено. Крестьянин коротко взвыл. Раненая нога его подкосилась, но он устоял.
Сзади послышался ропот мужиков.
– Что там?
– Хоме Номах ногу пробил.
– Да что ж это!..
– Хлопцы! Мужики!..
Шимка под потолком издал хлюпающий звук и обмяк, повиснув на вилах, словно мокрое белье на веревке.
Номах выстрелил Хоме во вторую ногу.
Тот с тонким, неожиданно бабьим стоном упал на пол.
– Ты забыл, что своим овсом, житом своим ты вот ему обязан? – наклонился и зашептал жутким шепотом в уши крестьянину Номах. – Вот ему. Который сейчас на вилах твоих висит. Это он за вас три года под смертью, как под небом, ходил. А ты его вот так, вилами, как пана какого-то? За то, что он тебя от панов избавил?
Батька стоял, оперев руки в колени и все шептал и шептал на ухо плачущему от боли мужику, а над ними висел бессильно прибитый к потолку сотник.
Ропот крестьян нарастал.
– Думай! Думай, хлебороб, кто тебе свой, а кто враг тебе! – прокричал наконец Номах и, трясясь, пошел к двери.
– Пропусти! – рявкнул, и люди, внезапно присмирев, расступилась. – Смерть тому, кто добра не помнит! – крикнул напоследок Номах серой, будто сплавленной в единый угрюмый слиток толпе. – Думайте! Все, думайте!
– А что тут думать! – раздались крики. – Белые грабили, красные грабили. Петлюра, германец… Теперь вы пришли?
– Мы не грабить пришли, освобождать! – ответил Номах.
– Наелись, батька, свободой! Тошнит! Хватит!.. Жить дайте! По-простому, без грабежа!..
– Мы защищаем вас! – крикнул Номах.
– Все защищают! Аж жрать нечего! Уходи, батька! Не позволим грабить!
– Я у вас единственный защитник! Ни белым вы не нужны, ни красным. Все из вас соки пить хотят! – кричал он им.
– А чем твои хлопцы лучше? Так же лошадей им дай, хлеба, сена. Чем ты, батька, лучше?
Чувствуя нарастающее озверение Номаха, Задов взял его за плечо.
– Пошли, Нестор.
Подбежали вооруженные номаховцы.
– Становись! – заорал им Номах. – Приготовиться к стрельбе.
Послышалось сочное лязганье десятков затворов.
– Нет, Нестор! – Задов скрутил его.
– Целься!.. – вырываясь, крикнул Номах.
Задов зажал ему рот рукой и скомандовал бойцам «отбой».
– Суки!.. Курвы!.. Предатели!.. – орал, вырываясь и плача, Номах. – Я за вас жизни не жалел!.. За вас!.. Я же за вашу свободу!.. За счастье!.. А вы что? На вилы? Да люди ли вы после этого?..
– Тихо, тихо, батька… – увещевал его Задов, оттаскивая подальше от проклятого амбара. – Мы им еще покажем… Поймут. Умоются еще…
– Нет, Левка, – неожиданно высохшим голосом произнес Номах. – Это конец. Конец. Понимаешь?
Он вырвался, упал на землю, на пыльную поселковую дорогу, ткнулся в нее лицом.
– Конец, понимаешь? Понимаешь?..
Сон Номаха. Песня
Босоногие мальчишки бежали по улицам, стучали в окна, кричали в открытые форточки.
– Батька на площадь к храму зовет. Дело скажет.
– Что еще за дело?
– Скажет.
Народ потек на площадь.
– Братья-сестры! – восседая на спокойном, как скала, першероне, сказал Номах. – Вы все знаете, сейчас идет уборка пшеницы. Комбайны день и ночь в поле. Комбайнеры неделю дома не были. Спят по четыре часа, остальное – работа.
– Знаем, батька.
– Урожай добрый. Убирать хлопцам еще много. Очень много. Но сюда идет туча. Вон уже видна.
Из-за края неба наползала волчицей тьма.
– Похоже, буря будет, батька. С дождем и градом! – крикнул кто-то со звенящей тревогой в голосе.
– Так и я о том. Побьет град пшеницу, к гадалке не ходи.
– Побьет, – загудел сход.
– Петь надо, братья-сестры. Другого выхода нет.
Тишина повисла над площадью.
Номах поднял голову, солнце блеснуло меж облаков.
– Пошли петь! Чего замерли? – крикнул один, и тысячи подхватили. – Петь! Петь!
– Пошли! – Номах спрыгнул с широкой, как телега, спины коня и отправился вместе со всеми.
Они подошли к краю поля.
Невдалеке деловитыми малиновыми жуками ползли комбайны. За ними послушно передвигались серо-голубые грузовики.
Номах пробрался в первый ряд, вышел, встал перед народом.
– Э, не галдеть! – крикнул он.
Гвалт медленно стих.
– Гоним бурю обратно за горизонт! – указал он себе за спину, откуда накатывала туча.
– С чего начнем, батька?
– «Ойся ты ойся».
– Чтой-то с нее? – спросила кудрявая девушка из первого ряда.
– Да нравится, – подмигнул он ей.
– Как скажешь, батька. – Она слегка опустила голову, не переставая поглядывать на него.
«Ах, ты ж, крапива, – подумал Номах. – Такая обожжет, не скоро забудешь».
– Поехали! – крикнул Нестор. – Гони ее, суку серую.
Ойся ты ойся,
Ты меня не бойся.
Я тебя не трону,
Ты не беспокойся…
Песня встала над людьми, уплотнилась и двинулась вперед. Завихрились ветра, вздрогнула атмосфера. Песня ударилась о тучу и вытолкнула ее за горизонт с той же легкостью, с какой хозяйка убирает граблями клок сена.
Песня кончилась.
– Хорошо! – крикнул Номах. – Получилось.
Одобрительный гул пролетел над полем.
– Радоваться рано. Буря напор не послабит. Дальше будет все сложнее и сложнее. Соберитесь. Самое трудное только начинается.
Туча наступала серой лавой, плотным фронтом.
Комбайны собирали урожай, зерно текло в кузова.
Темное небесное мясо давило из-за горизонта.
– Держаться! Поле надо спасать.
Далеко-далеко били в землю изломанные спицы молний. Электричество наполняло воздух, трещало искрами в волосах, проскакивало меж пальцев.
– «Несе Галя воду»! – крикнул Номах, и воздух задрожал от хора людских голосов, слаженного, похожего на ладно выстроенную стену, из тех, где меж камней не просунуть и лезвия ножа.
Туча принялась растекаться в стороны.
– Вправо-влево поглядывайте, – передал по цепи Номах. – Обойти может.
Хор звенел.
– Следующая «Ты ж мене пидманула», потом «Как в Иерусалиме», – сказал он и поспешил по стерне к ближайшему комбайну.
– Нестор Иванович… – Молодой комбайнер не ожидал прихода батьки. – Вот, работаем.
– Вижу. Рацию дай.
Парень передал притороченную к витому проводу рацию.
– Хлопцы, – выдохнул батька. – Хлопцы. Надо наддать. Мы держим тучу, как божья цепь сатану, но силы у людей не беспредельны. Часов через пять уставать начнут. Через двенадцать падать. Когда управитесь?
В рации установилась тишина, прерываемая лишь треском атмосферного электричества.
– Через трое суток, батька, управимся, – сказал уверенный голос.
– Через шестеро, – влез суетливый дискант.
– Через трое, – повторил уверенный. – Продержитесь. Маняше, подруге моей кудрявой-чернявой, привет.
– Трое так трое. Зовут тебя как?
– Андреем, – снова вклинился дискант.
– Сергеем, – ответил уверенный. – Ладно, хлопцы, подна