— А, ну да.
Под мягкое урчание автомобиля Рэйчел смотрела в окно на улицу Болтонс, затем на Бромптон-роуд. Она удивилась тому, как ясно все видит, ведь снаружи окна казались затемненными.
— И кто этот счастливчик, с которым вы встречаетесь? — спросил Фредди.
— Вы часто бываете у сэра Гилберта? — Рэйчел по-прежнему не отрывала глаз от мелькающих мимо зданий. — Почему-то я вас там никогда не видела.
— Я очень скромный гость. Меня не всегда удается заметить. — Поскольку ответа не последовало, Фредди добавил: — Выходит… моя персона вызывает у вас любопытство. Я польщен.
— И напрасно. Моя работа предоставляет мне много свободного времени. Надо же мне о чем-то размышлять.
Обескураженный этим замечанием, Фредди умолк.
— Хотя я вас погуглила. — Рэйчел старалась говорить ровным безучастным тоном.
— Неужели? И что вы нашли?
— Много всякого о британском кинорежиссере. Но о вас очень мало, признаться.
— Так и должно быть.
— Нашла название фирмы, где вы работаете. Но почти ничего о том, чем вы реально занимаетесь.
— Ну я же не государственный деятель.
— Впрочем, я кое-что подметила. Одно время вы работали в частном банке «Стюардс». Как и сэр Гилберт, если верить Википедии.
— Так-так, в нашем окружении завелся настоящий кибердетектив. Да, именно там мы и познакомились. В операционном зале «Стюардса». В конце восьмидесятых. — Фредди вздохнул: — Прекрасное было время. — Машина остановилась у светофора в ожидании, когда будет позволено повернуть налево, на Кромвель-роуд. Жюль слушал музыкальную «Магию FM», убавив звук, чтобы никому не мешать. — «Стюардсом» в те годы заправлял человек по имени Томас Уиншоу. Легендарная личность. С трейдерами он обращался так, словно мы были его обожаемыми сыночками. Родных сыновей у него не было. Конечно, Гил был самым выдающимся из нас. Я был хорош, но мне недоставало его чутья, его железных нервов. Валютные операции были его коньком. Его сделки становились все смелее и смелее — настолько, что если бы мы на минутку умерили прыть и призадумались (чего мы никогда не делали), то смекнули бы, что иногда он подвергал фонды банка серьезному риску. Но Томас доверял ему и не вмешивался. А потом, в девяносто втором, Гил сделал крупную ставку — реально, реально крупную — на то, что обменный курс фунта по отношению к европейским валютам обвалится. Так оно и случилось. Этот день назвали «черной средой», потому что для очень многих это был плохой день и даже страшный. Но не для Гилберта. Господи, как мы праздновали в тот вечер! Наверное, только на шампанское истратили тридцать кусков. Мы пили за Томаса, которого больше не было с нами. Он… скончался годом ранее при ужасных обстоятельствах. Но нас это не остановило. Наоборот, его смерть сделала нас еще более рьяными, более целенаправленными.
Однако годы шли, — продолжил Фредди, пока их автомобиль прокладывал путь по Найтсбриджу, плавно, без видимых усилий обгоняя менее мощные средства передвижения, — мы оба приустали от валютных рынков. В том мире перегораешь довольно быстро. Гилберт основал холдинг «Ганнери» и принялся скупать и распродавать компании. Потом занялся строительным бизнесом. Расширился, диверсифицировал вложения. К тому времени он располагал большим состоянием, с таким многое можно себе позволить. Я же все еще торчал в «Стюардсе», стагнировал помаленьку и очень хотел оттуда вырваться. И как-то вечерком мы встретились в одном закрытом клубе. Надрались, поговорили о том о сем. И я понял, что хотя дела у него шли отлично, но чувствовал он себя не очень.
— Может, в нем начала пробуждаться совесть? — спросила Рэйчел.
— Не угадали, — ухмыльнулся Фредди. — Даю вторую попытку.
— Сдаюсь, — ответила Рэйчел. — Что вообще могло испортить ему самочувствие? Ума не приложу.
Если в этой фразе и просквозила ирония, Фредди ее не заметил.
— Все было очень просто. Ему не нравилось, что он платит слишком большие налоги.
Рэйчел фыркнула.
— О, тут нечему удивляться. Пусть у нас и великодушное правительство, пусть оно и понижает верхний предел налогообложения, но когда приносишь домой десять миллионов каждый год, то налоговикам выписываешь чек на четыре миллиона фунтов. И неважно, насколько ты богат. Четыре миллиона в любом случае большие деньги. Обидно, знаете ли.
— Мне жаль его до слез, — буркнула Рэйчел.
— Он был не один такой. Многие в схожей ситуации — правда, на тот момент мало кто мог сравниться с Гилбертом в плане накоплений — испытывали те же ощущения. И я подумал: вот оно, за этим будущее. Мое будущее, по крайней мере.
— Уклонение от налогов? Мило.
— Оптимизация налогов, так я предпочитаю это называть.
— Не сомневаюсь. Послушайте, а где этому учатся? На каких-то специальных курсах?
— Ну, я двинул по самому простому и незамысловатому маршруту. Устроился на работу в налоговую инспекцию.
— Вы стали налоговиком?
— Временно. И это был лучший способ изучить все тонкости системы. Вы не поверите, сколько сейчас налоговых инспекторов увольняется со службы и дует прямиком в Сити, где и оседает в качестве независимых консультантов. Но я был одним из первых. Я проторил им путь.
— Ваша мама должна вами гордиться, — прокомментировала Рэйчел.
Ее сарказм наконец достал Фредди.
— Этот малый, с которым вы сегодня встречаетесь, — спросил он, — чем он занимается?
— Он аспирант, — ответила Рэйчел. — Пишет диссертацию по «Человеку-невидимке». — Ноль реакции со стороны Фредди вынудил ее добавить: — Герберт Уэллс.
— Целую диссертацию, — недоверчиво переспросил Фредди, — по одной-единственной книжке?
— Он трактует состояние невидимости как метафору, — Рэйчел сама не понимала, зачем пустилась в объяснения, — с намерением поговорить о государственной политике. Как люди становятся невидимыми, когда система теряет их из виду.
— Похоже, он реально набрел на новую рыночную нишу, и странно, что туда еще ни один бизнес не сунулся.
— Не все думают о рынке, когда решают, как им жить. — Рэйчел наклонилась к шоферу: — Пожалуйста, Жюль, высадите меня здесь.
Автомобиль сбавил скорость и бесшумно встал как вкопанный.
— Что ж, дайте знать, когда он заработает свой первый миллион, — сказал Фредди. — Я помогу ему минимизировать налоговые выплаты.
— Да, спасибо, мы славно побеседовали.
Поблагодарив Жюля, Рэйчел ступила на Шафтсберри-авеню, запруженную туристами, и с облегчением огляделась: она находилась опять среди людей, чье поведение и помыслы были доступны ее разумению.
9
— Вы вчера хорошо провели время со своим бойфрендом? — спросила Ливия.
— Очень хорошо, спасибо, — улыбнулась Рэйчел, но в подробности вдаваться не стала: она пока не достаточно близко знала Ливию.
Это была их третья совместная прогулка и наиболее продолжительная. Ливия вывела трех собак — Мортимера и пару эрдельтерьеров, которых она забрала из квартиры в многоэтажке на Глостер-роуд. В Гайд-парке они спустили собак с поводка и, дав им набегаться почти до изнеможения, медленно побрели к галерее «Серпентайн». А затем по проезду Вест-Кэрридж направились к кафе. Декабрьское утро было ярким и солнечным, но жутко холодным. Казалось, в парке нет иных посетителей, кроме женщин, выгуливающих собак. Они уже повстречались с Джейн, королевой в этой профессии, что порой приводила десяток псов за раз. Этим утром ее собаки вели себя беспокойно и непослушно, и Рэйчел с Ливией не удалось с нею поболтать. Мортимер и эрдели притомились, им явно хотелось пить.
К Ливии Рэйчел испытывала симпатию. По образованию румынка была музыкантом, играла в струнном квартете, изредка выступавшем на лондонских площадках, но, разумеется, денег музыка не приносила, а выгул собак обеспечивал ее доходом, хотя и не великим. Играла она на виолончели, и на слух Рэйчел голос ее тоже напоминал звук виолончели протяжностью и богатством меланхоличных обертонов. Говорила она медленно, тщательно подбирая слова, но из-за сильного румынского акцента ее иногда было трудно понять.
— Помните, я вам рассказывала об одной женщине? — Они расположились в кафе, в тепле и уюте; обе взяли дорогущий латте. — У нее такой же рак, как у вашего дедушки.
— Помню, — ответила Рэйчел. — Вы говорили, что она лежала в больнице и сейчас выглядит вполне бодро.
— Да, точно. Так вот, на прошлой неделе она опять попросила меня выгулять ее собаку. У нее чудесная афганская борзая по кличке Уильям. Живет она в доме между Кингс-роуд и рекой. В этом районе Челси очень красиво. Дом у нее маленький, но, думаю, он все равно стоит немало миллионов фунтов. Зовут мою клиентку Гермионой, она из аристократов. То ли герцогиня, то ли баронесса — я толком не понимаю, в чем смысл всех этих здешних титулов. Ладно, как вы уже знаете, два года назад ей сказали, что у нее рак печени и жить ей осталось менее полугода. То же самое, что говорят вашему дедушке. Ни лучевой, ни химиотерапией ее лечить не захотели. Но, когда она лежала в больнице, ее отвели к одному врачу, и он посоветовал новое лекарство, что может ей помочь. Не вылечить, нет, но с ним легче переносить болезнь. И на прошлой неделе я спросила у нее, как называется это лекарство, и она сказала, что ей прописали цетуксимаб. По ее словам, он ей очень помог. Убрал многие симптомы, и побочных действий почти не было. Конечно, рак у нее остался, с этим ничего не поделаешь, но диагноз ей поставили уже два года как, и с тех пор она живет нормально и даже хорошо. Недавно вернулась из Парижа, где навещала друзей, а Рождество собирается провести в Риме у своей дочери.
— Потрясающе, — сказала Рэйчел.
— Вы скоро увидитесь с дедушкой?
— Да, на Рождество. Правда, я не уверена, выпишут ли его к тому времени из больницы. Но я точно с ним увижусь.
— Тогда не спросить ли его врача, можно ли ему давать такое лекарство?
— Обязательно спрошу, — сказала Рэйчел. — Похоже, оно того стоит.
10
За две недели до Рождества у Грейс и Софии начались каникулы. Примерно в то же время из Итона приехал Лукас и доложил, что собеседование в Оксфорде прошло невероятно успешно. (Сразу после Нового года он узнает, что его приняли в оксфордский колледж Магдалины, и в качестве благодарности подарит Рэйчел дорогую, в льняном переплете, записную книжку, привезенную из Венеции.) Мадиана уведомила Рэйчел, что до начала января ее услуги, вероятно, не понадобятся и она может спокойно отправляться домой.