— Ничего нет, — констатировала я. В чем мы убедились, глядя на траву у ствола дерева. Но кому повредит, если об очевидном скажут вслух?
— Исчез, — согласилась со мной Элисон.
И что нам теперь было делать? Я прочла уйму приключенческих книг и все рассказы про Шерлока Холмса и знала, что в подобных обстоятельствах нужно действовать по определенным правилам. Я опустилась на колени и принялась изучать землю.
— Что ты делаешь? — спросила Элисон.
— Ищу улики.
Элисон присела рядом на корточки:
— Какие улики?
— Не знаю. — Следы чьих-либо ног? Отпечатки пальцев? Но это показалось мне слишком несовременным. И тогда я вспомнила о передаче, что недавно показывали по телевизору. — ДНК, — важно произнесла я. — На месте преступления всегда находят ДНК.
— Ладно.
И мы вдвоем начали тщательно исследовать травинки, отделяя их одну от другой.
— А как выглядит ДНК? — поинтересовалась Элисон.
— Она такая… липкая. — Я понятия не имела, о чем говорю. — Липкая и прозрачная.
— Ничего похожего я здесь не вижу.
Терпения Элисон хватило ненадолго. Она встала и с рассеянным любопытством огляделась. Укоризненно покачав головой, я продолжила обследование. Возможно, я найду что-то стоящее: оторванную пуговицу или лоскут ткани. Или же только попусту трачу время, а Элисон посмеивается надо мной втихаря: ехидный розыгрыш пока удается ей на славу, так она мстит мне за пощечину, что я отвесила ей прошлым вечером, о которой она пока ни разу не вспомнила, а я до сих пор не извинилась.
Вскоре она и вовсе скрылась за деревьями. Я не заметила, куда она направилась, ощутила лишь, что тишина в лесу уплотнилась. Даже птицы примолкли, а на шоссе, пролегавшем всего в сотне-другой ярдов от опушки, движение будто замерло. Поэтому, когда я услыхала треск то ли сломанной ветки, то ли хвороста под ногой, в моих ушах этот звук прозвучал точно выстрел. Я резко выпрямилась и судорожно глянула влево, вправо… Никого.
— Элисон! — позвала я.
Нет ответа.
Не вставая с колен, я прислушивалась минуты две. Тишина неколебимая, всеохватная. Ну конечно, это птица перелетела с ветки на ветку, или кролик проскочил (мы их и раньше видели в лесу или на поле), либо Элисон затеяла дурацкую игру в прятки. Так что дергаться совершенно не из-за чего. Лучше продолжу искать улики.
Во второй раз звук был громче, казалось, он раздался ярдах в десяти от меня, слева. Громче, чем треск сломанной ветки; кто-то, несомненно, наступил на сухую хворостину. В тот же момент я увидела — или мне почудилось? — тень, мелькнувшую в кустах, возможно, человеческую. Легкий шорох, не более. И опять все стихло и успокоилось.
Элисон. Наверняка это она. Что она задумала?
— Элисон! — крикнула я. — Ты где?
Я начинала злиться. А точнее, изо всех сил старалась разозлиться, игнорируя тяжелый стук сердца и пленку пота, выступившего на лбу. Я поднялась, медленно, аккуратно, сознавая, что шума надо производить как можно меньше. Снова посмотрела на кусты, не зашевелится ли там опять что-нибудь. Искушение рвануть прочь, бежать без оглядки становилось все сильнее. Но я решила не делать резких движений. Мелко переступая, я повернулась на сто восемьдесят градусов и медленно двинулась в сторону от кустов и таившейся в них опасности — неважно, подлинной или порожденной моим разгоряченным воображением. Еще десяток шагов — и я выберусь из этих зарослей на более или менее открытое пространство. Тогда, и только тогда я пущусь бегом во всю прыть.
Но далеко я не продвинулась: кое-что привлекло мое внимание, и я застыла как вкопанная. Между ветками, прямо над моей головой, застряла игральная карта — точно такая же, как та, что нашла Элисон, только на этой была нарисована рыба, а не паук. Рыба в голубую и желтую полоску на блестящем черном фоне. Как и в случае с пауком, в мультяшной непритязательности рисунка сквозило что-то неприятное, даже отталкивающее: рыбьи глаза вылезали из орбит, пасть по-дурацки распахнута. Уж не эту ли улику я подсознательно искала? Я представления не имела, каким образом карты связаны с жуткой находкой, сделанной Элисон в лесу прошлым вечером, но мне казалось чрезвычайно важным завладеть этим предполагаемым доказательством того, что здесь произошло. Я протянула руку, но карта, к моей великой досаде, находилась слишком высоко. Я приблизилась к кусту вплотную, встала на цыпочки, потянулась всем телом — еще чуть-чуть, и я бы упала. Однако кончики пальцев коснулись карты. Еще полдюйма, и я выдерну ее из куста.
Внезапно другая рука — явно взрослая, — возникшая словно из ниоткуда, схватила карту. Я тихо ахнула и повернула голову. И конечно же, вот она, стоит прямо у меня за спиной. Красная от злости. Короткая армейская стрижка, проколотые уши, нос, шея в татуировках — ничего не изменилось. Серые глаза впились в меня.
Бешеная Птичья Женщина.
— Это мое, уж извини.
Не знаю, откуда взялась Элисон, но и она стояла рядом со мной. В испуге мы таращились на явившееся нам чудище. Она пялилась на нас, мы на нее, и никто не издавал ни звука. Лесная тишина давила на нас.
— Других таких не находили здесь? — спросила она наконец.
— По-моему… нет, мисс, — выдавила Элисон.
— Они мои, я должна получить их обратно. Все до единой. И никому нельзя об этом рассказывать.
— Да, мисс, — нестройным хором ответили мы.
— Отлично. А теперь проваливайте.
Мы не шевельнулись, потрясение было слишком велико.
— МАРШ ОТСЮДА! — заорала она.
И мы рванули со всех ног — через лес, потом по Вествудскому полю: два завихрения из мелькающих ног и рук, маленькие бегущие фигурки — исчезающие величины на фоне неподвластной времени, царственной Черной башни, что вздымалась позади нас.
7
В доме бабушки и дедушки желанного покоя мы не обрели. Вернувшись, мы обнаружили, что в гостиной полно народу. Точнее, полно стариков: сплошь серебристые волосы и чашки с чаем, куда ни посмотри. Глянув на эту компанию (из знакомых лиц только дедушкино и нашего соседа), мы поспешили ретироваться на кухню, где бабушка раскладывала по сервировочным тарелкам шоколадные кексы и печенье с заварным кремом.
— Что тут происходит? — спросила я.
— Собрание местного Клуба консерваторов, — объяснила бабушка. — Наш черед принимать их.
— Они все как из прошлого века, — ляпнула Элисон.
— Уж какие есть, — отозвалась ба. — Отнесите это, ладно? А я посижу тут немножко, передохну.
Она выдала нам по тарелке с печеньем, и мы, немного стесняясь, отправились предлагать угощение гостям. Когда мы вошли в гостиную, дедушкин сосед (звали его, как я выяснила позже, мистер Спаркс) произносил речь на тему бродяжества — еще один термин, которого я прежде никогда не слыхала.
— Бродяжество, — вещал он, — становится серьезной проблемой для Беверли и окружающей среды. Муниципалитету следует этим заняться, но, откровенно говоря, им недостает и решительности, и средств. — Тут он заметил тарелку с заварным печеньем у меня в руках. — А! Можно взять одно? Как мило.
— И опять, — заговорила дама в пугающе массивных роговых очках, сидевшая в бабушкином кресле, — Норман попал не бровь, а в глаз. Мои наблюдения лишь эпизодические, но в субботу на рынке я лично удостоверилась в существенном возрастании числа… нежелательных лиц. — Она практически пропела эти слова глубоким вибрирующим контральто, растянув звук «а» по меньшей мере до двух долей. — Стоит ли упоминать, что многие из них принадлежат к этническим меньшинствам. — На последних словах она понизила голос и уткнулась взглядом в Элисон, стоящую подле нее с шоколадными кексами в руках и обворожительной улыбкой на лице. — Ой, спасибо, дорогая, — поблагодарила дама, внезапно смутившись. — Разумеется, я не имела в виду… и не пытаюсь утверждать, что все они…
Мы вернулись на кухню и принялись уплетать печенье — на нашу долю осталось изрядно.
— О чем они там балаболят? — спросила ба. Кажется, о дедушкиных друзьях она была не слишком высокого мнения.
— Я особо не вслушивалась, — призналась я. — Обсуждали, как что-то забродило на рынке в субботу.
— Меня обозвали этническим меньшинством, — с озорным смешком, но и с гордостью сообщила Элисон.
— Как грубо.
— По-моему, она не хотела тебя обидеть, — встряла я. — Просто отметила, что ты из другой… культуры.
— Ерунда, — отрезала бабушка. — Элисон принадлежит той же культуре, что и мы. Правда, деточка?
— Ну, не совсем, — сказала Элисон. — Я из Лидса. — Взяв последнее печенье с заварным кремом, она целиком запихнула его в рот. — И вообще, черный у меня только папа, и я его почти не вижу. А мама белая, как и они, и о чем тут разговаривать, непонятно.
— Именно, — сказала бабушка.
Мы помолчали.
— А кто такие консерваторы? — спросила я.
— Хм, консерваторы — это те, кто хочет, чтобы все оставалось как есть. Они считают, что мир в целом устроен правильно и от всяких новшеств только хуже будет.
Поразмыслив, я кивнула:
— Это хорошо. Мне нравится, когда все остается как было. И Тони Блэру нравится, разве нет?
— Мистер Блэр — председатель Лейбористской партии, — сказала бабушка, — и в былое время лейбористы верили в так называемый социализм. Социалисты полагают, что мир можно сделать куда более дружелюбным для всех и каждого, но сперва надо многое в нем изменить, а кое-что и извести. Например, некоторые традиции или вещи, что слегка устарели.
— Неужели он все еще в это верит? Не может быть.
— Уф… кто его знает, во что он верит.
— А ты сама, бабушка, на чьей стороне?
— Если начистоту, Рэйчел, — бабушка вздохнула, — пожалуй, я скоро примкну к тем, кто все реже видит разницу между ними.
Она отвернулась — наверное, потому, что пыталась сдержать слезы, но ни я, ни Элисон не оценили ее тактичности, поскольку попросту не замечали, в каком она состоянии. С нашей точки зрения, разговор становился скучноватым, а у нас в запасе имелись более сногсшибательные новости.