— Правда. Моя няня приносила диск, мы вместе смотрели года три назад.
— Твоя няня? — Каждая новая подробность из жизни Элисон наполняла меня смешанным чувством оторопи и зависти.
— Ну да. Она классная. Но ты ведь в курсе, про что этот фильм?
— В общих чертах. Лучше напомни, что там происходит, — ответила я, не имея ни малейшего понятия о сюжете.
— Один чокнутый парень — он и есть псих — живет в большом старом доме при шоссе. Рядом с домом мотель, парень им заправляет, и вот приезжает одна девушка, останавливается на ночь, а он убивает ее, когда она принимает душ. Потом является ее сестра, она ищет ту девушку, знакомится с парнем и сразу понимает, что он типа психо, и тогда она пробирается в большой старый дом, чтобы найти его мать, потому что она решила, что он держит ее взаперти или еще как-то мучает. Спускается в подвал, и там в кресле сидит его мать. Только она мертвая.
— Мертвая?
— Ага. И главное, давным-давно мертвая, много лет, и он все это время хранит труп в доме. Иногда он спускает его в подвал, иногда поднимает в спальню и укладывает в постель.
Я попыталась обдумать действия этого психо и тут же наткнулась на некоторое практическое неудобство:
— Разве люди не начинают… попахивать, когда они пролежат мертвыми несколько дней?
— Он ее замариновал, — деловито сообщила Элисон.
В моем воображении возникло старушечье тело в громадной банке, залитое той же противной на вкус жидкостью, что и маринованный лук в банках, хранившихся на нашей с мамой кухне. Как такое возможно проделать, было выше моего разумения, но на данном этапе маринадная проблема волновала меня меньше всего.
— Но это же не означает, что…
— Почему нет? Вспомни-ка, старуха умерла и оставила ей дом, даже твоя бабушка говорит, что тут что-то неладно.
— Да, но… Если убьешь кого-то, чтобы завладеть домом, то зачем держать труп при себе? Любой захочет избавиться от тела.
— Нормальный человек — да. Но она же Бешеная Птичья Женщина, забыла?
Нестыковок в теории Элисон хватало, и я продолжала упорствовать:
— Но ты видела труп в лесу, а не в доме.
— Правильно. Она его туда принесла.
— Зачем?
— Не знаю. Чтобы он размялся, проветрился. Рэйчел, она сумасшедшая. Совсем полоумная. Кто еще будет жить в доме, где над тобой летает стая птиц?
— А как она притащила покойника в лес? Он ведь тяжелый.
Элисон молчала, и я подумала, что наконец-то обставила ее по очкам. Но в победителях я просидела недолго.
— Ну конечно, кресло-каталка! Вот почему оно до сих пор стоит в саду.
Однако я с ходу опровергла ее довод:
— Кресло плющом заросло и бог знает чем еще. Им давно не пользовались.
Проигнорировав мое возражение, Элисон выложила свой главный козырь:
— Это все ерунда. В том фильме знаешь, как звали психа? Норман Бейтс. А его мать — миссис Бейтс. Миссис Бейтс.
Сейчас я не могу объяснить, почему этот аргумент — глупейший и наиболее иррациональный из всех прочих — лишил меня способности сопротивляться. Возможно, я просто устала спорить. И тем не менее, пусть и не соглашаясь с тем, что наша ситуация во всем, в каждой детали совпадает с фильмом (к тому же содержание фильма по-прежнему представлялось мне очень путаным), я окончательно прониклась убеждением, что мы угодили в самую гущу ужасной тайны, ключ к разгадке — Бешеная Птичья Женщина, и если мы хотим подобраться к ней поближе, то необходимо разузнать как можно больше о человеке — или мертвеце, — чей силуэт мы увидели в окошке дома номер 11 по Лишнему переулку.
Иначе говоря, нам придется спуститься в тот подвал.
9
Второе озарение снизошло на Элисон следующим утром.
Встала она довольно поздно, и, когда явилась ко мне с новой гениальной идеей, я сидела под самой верхушкой сливового дерева в надежде провести хоть полчаса в тишине и покое.
Утро выдалось напряженным. За завтраком бабушка и дедушка держались скованно, если не сказать угрюмо. Ба суетилась, поджаривая хлеб, заваривая чай, но мысли ее были где-то далеко. Дедушка же прятался за газетой. На первой полосе, как всегда, говорилось о войне в Ираке. Сыновья Саддама Хусейна арестованы и убиты, извещал заголовок. Или что-то в этом роде.
Друг с другом они не разговаривали, что было совершенно не в характере обоих. Подавленная их молчанием, я тихонько намазала маслом хлеб и размешала сахар в чашке.
— Дедушка, — робко сказала я, — можно тебя спросить кое о чем?
— О чем? — тон его не располагал к дальнейшей беседе, но я продолжила: — Мы все еще воюем в Ираке?
— С этим все сложно, — ответил он, не отрываясь от газеты.
— А-а…
В отличие от дедушки, ба уловила разочарование в моем голосе.
— Никто толком не понимает, что там творится, — пояснила она. — И не переживай, что бы там ни происходило, Ирак от нас далеко.
— Саддам Хусейн наверняка разозлится из-за убитых сыновей.
— Он давно злится, и одним несчастьем меньше, одним больше, думаю, это для него уже ничего не изменит.
— Но он не нападет на нас? Ведь перед смертью Дэвид Келли сказал, что…
Дедушка не дал мне договорить. Сердито фыркнув, он швырнул газету на стол:
— У твоей бабушки есть дела поважнее, чем отвечать на глупые вопросы! — он встал и вынул из кармана ключи от машины: — Выведу машину из гаража, — и посмотрел на бабушку: — Нам пора, а она (то есть я) может помыть посуду в наше отсутствие. Вместе со своей подружкой, если, кончено, та соизволит вылезти из постели.
Дед вышел, а я замерла над чашкой. Бабушка положила руку мне на плечо, легонько обняла:
— Не обращай внимания. Он все утро на взводе.
Я была благодарна ей, поведение деда меня напугало и расстроило.
— Вы куда-то собираетесь?
— Всего лишь к врачу. Придется оставить вас одних на пару часов. — Она в нерешительности закусила губу. — Разве что попросить миссис Спаркс приглядеть за вами.
— Зачем? Не нужно, — поторопилась ответить я. — С нами все будет хорошо. Мы даже за калитку не выйдем.
— Ну, если ты настаиваешь… Ладно, пожалуй, ты права. Но если вдруг что-нибудь понадобится, просто обратитесь к соседям.
Спустя полчаса бабушка и дедушка уехали, оба бледные словно призраки. Сейчас я, разумеется, понимаю, что они ждали этого утра целый месяц — именно сегодня врач должен был четко и ясно объяснить, почему бабушку «слегка повело», да так, что она угодила в больницу; для них, по сути, это был вопрос жизни и смерти. Но тогда подобные вещи были вне зоны моего внимания, и, когда я вышла в сад, ничто не тяготило меня, кроме резкого тона дедушки и свербящей, хотя и смутной тревоги, связанной с нашими изысканиями в доме номер 11 по Лишнему переулку. Что еще удумает Элисон? Я-то считала, что мы и так слишком далеко зашли.
На верхнем садовом ярусе я вскарабкалась на сливу и уселась на моем излюбленном месте в самой гуще ветвей. Я успела привязаться к этому дереву всей душой. Не было ничего приятнее, чем сидеть на суку, слушать ласковый шелест листьев, разглядывать соседние сады тихого пригорода, наблюдая за тем, что там происходит, либо, подставив лицо солнцу, ощущать его мягкое тепло на сомкнутых веках. Я могла бы просидеть на этом дереве целую вечность. И уж наверняка всю неделю, что я гощу у бабушки с дедушкой… если бы не Элисон. Она все испортила глупыми, эгоистичными и сумасбродными фантазиями, закрученными вокруг Бешеной Птичьей Женщины, трупа в лесу и страшной тайны дома номер 11, хотя, возможно, никакой тайны и вовсе не было. А вот и она, легка на помине: скачет вприпрыжку по садовой дорожке, направляясь к сливе, и глаза ее блестят — ей явно не терпится потерзать меня новыми догадками или взятыми с потолка «фактами». Ошеломительная истина внезапно открылась мне: я начинаю ее ненавидеть.
— Итак! — возвестила Элисон, забираясь на сливу, безжалостно нагибая и теребя ветки. Затем она неуклюже уселась рядом со мной, походя сломав ни в чем не повинный побег, и продолжила: — Я все обмозговала.
— Неужели? — сугубо вежливым тоном откликнулась я, желая дать понять, как мало меня интересуют ее замыслы.
— Значит, так. Что мешает нам отправиться туда, постучать в дверь и войти в дом?
— Ну, это очевидно, — вздохнула я. — Она нас не впустит.
— Точно, — подтвердила Элисон. — Это если мы явимся без повода. А если, к примеру, у нас имеется то, что ей нужно…
— Ты же знаешь, что не имеется, — перебила я.
— А вот и нет, — гордо возразила Элисон, — в моем кармане кое-что завалялось. — И она вытащила игральную карту, ту самую, с омерзительным, ярко раскрашенным пауком. — Забыла, что она сказала в лесу? «Я должна получить их обратно, все до единой». Но мы ей эту карту не отдали.
Сердце мое заныло. Элисон опять обхитрила меня, и ведь не придерешься. Птичья Женщина действительно настойчиво допрашивала нас о картах, затерявшихся в лесу, и выходило, что мы лишь исполняем ее требование.
— По-твоему, нам надо отнести ей карту?
— Угу.
— Когда?
Я была так счастлива, сидя на дереве. И слезать с него мне хотелось еще меньше, чем прежде.
— Сейчас самое подходящее время, — радостно сообщила Элисон. — Пошли, надо покончить с этим.
Мы заперли дом, воспользовавшись запасной связкой ключей, и двинули в центральную часть города. Нарушив, между прочим, обещание не выходить за калитку, но Элисон соображениями такого рода было не остановить. Она шагала столь энергично, что уже через каких-то десять минут мы были в Лишнем переулке. Время близилось к полудню, и свирепое июльское солнце стояло в зените. Беверли казался расслабленным и добродушным, но стоило нам свернуть в узкую щель между двумя высокими домами, как отовсюду наползли тени и даже вроде похолодало, а дом номер 11, к которому мы приближались со все большей опаской (я, во всяком случае), выглядел еще более грозным, чем накануне. Как и вчера, плотная тишина одеялом накрывала улицу, и лишь когда мы, войдя в сад, направились к входной двери, тишина была потревожена — сперва звуком наших шагов (мы то и дело спотыкались о каменные обломки на дорожке), а затем меланхоличным щебетом птиц в клетке из листвы, этой сумасбродной конструкции, заменившей дому фасад.