мому, какие-то правила запрещали ей. Но она ждала, застыв в дверном проеме.
Однако, как внушил Эйприл Майлз, миссис Рот принадлежит к маленькой группе пока еще живых людей, способных подтвердить существование мифических полотен Хессена. Эйприл пришла сюда и ради Майлза тоже. Но самое главное, миссис Рот была знакома с Лилиан. А последние очевидные свидетели жизни бабушки постепенно исчезали.
Миссис Рот, по крайней мере, сохранила ясность мышления, в отличие от Алисы из общества «Друзей Феликса Хессена», а под броней неприветливости все равно кроется легкоуязвимая старая женщина.
– Я не хочу о нем говорить, – произнесла она, будто прочитав мысли Эйприл.
– Простите, что?
– Вы понимаете, кого я имею в виду. Нечего со мной играть, я не дурочка. Это вы непроходимо глупы, если считаете меня дурой!
«Тогда зачем ты согласилась встретиться со мной?»
Эйприл не отважилась возразить. С миссис Рот шутки плохи, придется ждать, пока у старухи переменится настроение. Эйприл знала по опыту, что люди грубые и неприятные довольно падки на лесть, а та же самая злобность, которая отпугивает окружающих, может оказаться ахиллесовой пятой.
Эйприл улыбнулась самой обаятельной и бесхитростной улыбкой, на какую была способна:
– Я бы и на секунду не заподозрила вас в глупости, миссис Рот. Разве глупец смог бы жить в такой великолепной квартире? Мне никогда еще не доводилось бывать в подобных апартаментах.
– Не смешите меня. Квартира в ужасном состоянии.
Но не успела миссис Рот отбить попытку гостьи завоевать ее, как настроение старухи стремительно переменилось на нечто более сносное. Ее щеки вспыхнули, а в глазах загорелся огонек самодовольства.
– Видели бы вы, какой она была при моем муже. Мы устраивали такие приемы, дорогая моя. Вы не видели ничего подобного! Сколько замечательных людей! Вы таких не встречали. Вы даже не представляете, какими обходительными были мужчины, вы никогда не были знакомы с джентльменами. А какие красивые дамы! Ваши сверстницы не идут ни в какое сравнение с тем, какими были мы. Вы только посмотрите на себя, дорогуша. Вам надо что-то сделать с волосами, они просто ужасны.
Эйприл пыталась улыбаться.
– Да, пожалуй. Может быть, вы могли бы порекомендовать мне парикмахера? Я, как только вошла, сейчас же обратила внимание на прекрасный цвет ваших волос. И как они блестят!
Эйприл взглянула на старательно начесанный пух и улыбнулась как можно искреннее. Миссис Рот зарделась.
– Не хотите ли чаю?
– С удовольствием.
Старуха взяла с простыни маленький медный колокольчик и принялась яростно трясти его.
– Ну, куда она запропастилась? – закричала она в тот же миг, как зазвонил колокольчик.
Через секунду дверь отворилась и торопливо вошла Айми, глядя на свои белые спортивные тапочки.
– Мы хотим чаю, Айми. Чаю! Моя гостья промокла под дождем, а ты снова забыла приготовить чай.
– Прошу прощения, миссис Рот, – проговорила сиделка.
– Ну сколько раз тебе повторять?! И пирожных. Принеси пирожные. Я хочу желтое и еще розовое.
Миссис Рот испепеляла филиппинку взглядом, пока та не вышла из комнаты, после чего произнесла:
– Взгляните сюда. Сюда, дорогуша. Это мои правнуки. Такие хорошенькие. Вчера я водила Клару на ланч в «Клариджиз». И когда метрдотель спросил, чего она хочет, она сказала: «Рыбу с жареной картошкой». Ну что за прелестное дитя! Вы никогда не видели такого красивого ребенка. Взгляните сюда. Я говорю, посмотрите сюда!
Раздраженная тем, что Эйприл проявила недостаточное проворство, отвечая на ее импульсивное и сиюминутное желание, старуха принялась махать правой рукой в направлении застекленного шкафчика.
Когда Айми вернулась с чаем и пирожными на маленьком сервировочном столике, Эйприл уставилась в пол. Ерзая на стуле и не имея возможности что-либо предпринять, она выслушивала, как миссис Рот унижает сиделку, обзывает ее в том числе и «чертовой дурой» за то, что бедняжка расставила чашки не так, как ей «сто раз говорили».
– Я медсестра, а не официантка, – пробормотала Айми в ответ, после чего засеменила прочь из комнаты со слезами на глазах.
– Пирожное, дорогуша? Возьмите. Мне нравятся розовые. Их покупает для меня дочь.
Угощение было дешевое и такое сухое, что Эйприл с трудом проглотила кусочек.
– Вы похожи на Лили, – заметила миссис Рот, стряхивая скрюченным пальцем крошки с уголков рта.
– Правда?
Старуха закивала:
– Такой она была в молодости. Лили была очень красивая. Какая жалость, что она сошла с ума.
Далее без всякого перехода старуха попросила Эйприл включить телевизор, чтобы посмотреть викторину, во время которой всякие разговоры запрещались. Однако на первой же рекламной паузе миссис Рот заснула, а телевизор продолжал орать на всю комнату.
Глядя на спящую, время от времени свистевшую носом, Эйприл несколько минут просидела тихо, затем трижды позвала ее по имени – безрезультатно. Добудиться ее было невозможно. Вдруг она умерла? Но когда Эйприл захотелось в уборную и она встала со стула, глаза миссис Рот открылись. Молочные белки завращались в орбитах, затем уставились на Эйприл.
– Куда это вы собрались? Сядьте сейчас же!
– Мне нужно выйти в туалет.
– А.
– Вы заснули.
– Что?
– Вы спали. Наверное, я выбрала не то время для визита.
– Чепуха! Вовсе я не спала. Нечего выдумывать!
– Нет? Значит, я ошиблась. Я сейчас же вернусь.
Колокольчик взвился в воздух, миссис Рот снова яростно затрясла им. Эйприл с Айми вышли, обменявшись усталыми, нервными, но понимающими взглядами. Взглядами, знакомыми всем, кто живет в мире мелочных, но могущественных.
Вернувшись из уборной, Эйприл попыталась придумать тактичный способ снова вернуть разговор к Феликсу Хессену, однако миссис Рот ее опередила. Кажется, теперь она была готова говорить о художнике без всякого принуждения. Как будто до сих пор старуха проверяла, не выдаст ли чем себя ее гостья. Играла с Эйприл, не желая отдавать то, ради чего та пришла, пока как следует не помучает. Телевизор был милостиво выключен.
– Так вы хотите узнать о Феликсе. За этим вы сюда пришли. Вы меня не одурачили, дорогая. Только вам от моих рассказов не будет никакого проку. Вы не поймете. Никто не понимает.
– Но попробуйте мне объяснить, прошу вас.
– Он довел Лили до безумия. Это, насколько я понимаю, вам известно?
Эйприл кивнула:
– Да, это я знаю. Но хотелось бы понять, как именно.
Миссис Рот в молчании взирала на свои руки. Когда Эйприл уже начала задаваться вопросом, будет ли старуха сегодня говорить, та произнесла:
– Я не люблю о нем вспоминать. Я всегда хотела его забыть.
В ее голосе слышалась усталость, в интонациях не осталось ничего от прежней колючей, несговорчивой, несносной старухи. Миссис Рот была не в силах выдержать взгляд Эйприл, пока говорила.
– Когда он в итоге ушел, все мы понадеялись, что это конец. Наивные! Люди, подобные ему, не следуют общепринятым правилам. Лили это знала. Она бы сказала вам то же самое. Никто нам не поверил бы. Но мы знали.
Эйприл подалась вперед на своем стуле.
– Он переехал сюда… Не помню точно дату, но где-то после войны… Когда мы с Артуром вернулись из Шотландии, он уже жил здесь. – Миссис Рот помолчала, вцепившись в простыни узловатыми пальцами. – Он был самым красивым мужчиной, какого мне доводилось видеть. Все мы считали его красавцем. Только он никогда не улыбался. И никогда ни с кем не разговаривал. Нам это казалось странным. Баррингтон-хаус строился вовсе не для отшельников, даже наоборот. Дом был тогда не такой, как сейчас. Он представлял собой чудесное место, где все соседи дружили, вместе отмечали праздники. Здесь селились только самые приличные люди, дорогая, не то что сейчас. Теперь тут сплошной сброд, никакого понятия о манерах. Слышали бы вы, как они шумят. Теперь мы понятия не имеем, кто живет рядом с нами. Люди все время приезжают и уезжают, это просто невыносимо.
Миссис Рот принялась всхлипывать. Из рукава ночной рубашки она извлекла белую тряпочку и поднесла к глазам. Крупная тяжелая слеза, которая откуда ни возьмись появилась на щеке, покатилась вниз и капнула на запястье.
Эйприл невольно кинулась к старушке и присела на край постели. Миссис Рот сейчас же протянула ей свободную руку, искореженную артритом и очень холодную. Эйприл попыталась согреть ее между ладонями, и от этого простого жеста миссис Рот заплакала сильнее – так ребенок заливается слезами в спасительных объятиях родителей.
– На него часто натыкались на лестницах, он никогда не пользовался лифтом. Обычно стоял сам по себе и рассматривал картины, даже снимал их со стен, чтобы внимательно изучить. Но поворачивался к тебе лицом, если его побеспокоить. Я это ненавидела. Никто не любил встречаться с ним взглядом, дорогая. Он был сумасшедший, полный безумец. У людей с нормальными мозгами не бывает таких глаз. Всем становилось неуютно рядом с ним. У нас жило много евреев, а мы знали, что он из сторонников Гитлера. Как бишь их называли?
– Нацисты.
– Не перебивай меня, дорогая. Больше всего на свете меня огорчают женщины с плохими манерами.
– Простите.
– И вот так продолжалось несколько лет. Я ни разу с ним не разговаривала. Никогда. И никто не разговаривал. И портье его не любили, они его боялись. Да мы все его боялись, дорогая. Он жил в квартире под нами, этажом ниже. – Миссис Рот указала на пол. – И он всегда так шумел по ночам: передвигал что-то. Будил нас. Такой грохот. И такие крики. Было слышно, как он разговаривает в полный голос. Как будто бы он у нас в соседней комнате. И у него под потолком мы слышали другие голоса, буквально у нас под ногами. Однако мы никогда не видели, чтобы к нему кто-нибудь приходил или уходил. Никто не знал, как он проводит к себе этих людей. Мы спрашивали у портье, но они божились, что никто не посещал господина из шестнадцатой квартиры. Но у него кто-то бывал. Это не радио говорило, радио никогда так не звучит, дорогая.