Буквально заталкивает в спину парочку короткостриженых ребят со свежими синяками на лицах. У одного под носом темный след от засохшей крови, у другого разбита бровь.
– Пошли!
Парни вваливаются, синхронно спотыкаются о порожек и, потупившись, встают у стены.
– Теперь молчим. Ждем, – коротко командует патрульный и выглядывает в коридор.
Пяткой ботинка он подцепляет и пинает дверь, та грохочет, встречает косяк, пружинит и возвращается на прежнее место у стены, оставляя кабинет открытым.
Полицейский отодвигает с дороги задержанных и проходит к своему столу.
– Этих оформляй.
Каждое движение патрульного говорит о том, что настроение у него сегодня хуже некуда.
– Что, на фиг, значит оформляй? А сам?
Патрульный молчит, роется и что-то достает из ящика стола. Он не отвечает коллеге на протест. Он хмурит брови. Он рассматривает предмет из ящика и убирает его в карман. Патрульный чем-то озадачен и не собирается тратить время на лишние объяснения.
– Что, на фиг, молчишь?
– Хулиганка у них, – говорит он, не поднимая глаз. – Оформляй. – Патрульный стоит, думает о чем-то своем и интенсивно сопит.
Он проходит мимо задержанных к выходу.
– Стоп-стоп. Какая, на фиг, хулиганка? Подожди. Не надо мне. Ты привел, тебе и писать.
Патрульный не дослушивает, он на мгновение замирает в дверях, словно хочет что-то добавить, подносит палец к подбородку, оборачивается, но ничего не говорит. Его высокая фигура выскальзывает из кабинета и исчезает в коридоре.
– Глеб, не, ну ты видел? – Сержант обращается к коллеге, который стоит у окна с чашкой в руке.
Сержант недоволен. Он привык всегда и во всем соблюдать порядок. На нем выглаженная форма, никто и никогда не видел его непричесанным и уж тем более небритым. Все его документы отсортированы, подписаны и аккуратно разложены по стопочкам. На службе он не просто исполнительный, он до безобразия образцовый во всем. Можно сказать, идеальный полицейский, если не брать в расчет его легкую глуповатость и его слово-паразит «на фиг», которое он вставляет после каждого вдоха. Его совсем недавно перевели в новый отдел. Он здесь самый молодой, и коллеги не стесняются перебросить на исполнительного сержанта всю скучную работу.
– Глеб, он совсем, на фиг?
Глеб дует на горячий чай и едва сдерживает улыбку, глядя на обиженное лицо сержанта.
– Не, Глеб, ну скажи. Видал, что он, на фиг, исполняет? Если утро не задалось, зачем всем остальным портить настроение?
– Видал-видал. Не злись.
Глеб отпивает из чашки, морщится и кивком показывает задержанным пройти к столу.
– Не злись, на фиг?
– Угу. Называй это – мужская солидарность. Слыхал о таком? У Владимира проблемы с женой. Нужно выручить.
– Так они же, на фиг, вроде развелись.
Сержант жестом останавливает задержанных, показывает им оставаться у стены.
– Опять, на фиг, та его придурочная? Крутит, мутит…
– Рот закрой, – одергивает коллегу Глеб. – Как бы то ни было, не нужно называть ее так.
Одергивает чересчур грубо и, чтобы как-то смягчить, добавляет:
– Пусть и развелись. Все равно нужно ее уважать.
– Опять сошлись, что ли?
– Нет. Нет, конечно!
Глеб вновь готов нагрубить, но вместо этого наклоном головы еще раз приглашает задержанных к столу.
– Тогда что, на фиг?
– Она хочет отсудить сына. Уже собирает документы.
– Ого, на фиг.
– Да. Там все непросто. И вообще, это не твое… не наше дело.
Хулиганы подходят к столу сержанта. Стоят, переглядываются, ждут дальнейших распоряжений. Глеб одобрительно кивает задержанным и показывает, мол, все правильно делаете, теперь присаживайтесь.
– Мое дело… не мое. И что? Мне, на фиг, не легче. Почему я должен делать чужую работу? Какая тут, на фиг, солидарность?
– Не переживай. Будет у тебя ситуация, он в долгу не останется. Никто из нас не останется.
Сержант недовольно подвигает папку с бумагами, косится то на задержанных, то на коллегу с чашкой.
– А заполнять как? От его имени или от себя?
Сержант бережно развязывает узелок на папке.
– Пиши от Владимира.
Сержант причмокивает, качает головой и начинает заполнять бланк. Убирает ручку, пытается что-то вспомнить и смеется.
– А как, на фиг, его полностью?
– Петров Владимир Олегович. Ну ты даешь.
Сержант пожимает плечами и на всякий случай сокращенно помечает в своем блокноте.
– А время?
– Да ё-моё, поставь часов одиннадцать.
Глеб оставляет чашку на подоконнике, подхватывает свою сумку и выходит из кабинета.
– Ну, что, хулиганы? Сознаемся. Что, на фиг, натворили? – Сержант тяжело выдыхает и принимается опрашивать.
– Ничего, – раздается ему в ответ.
– Ничего, на фиг?
Ничего-ничего, думает Глеб, слегка приподнимает уголок и закрывает за собой дверь. Сегодня молодой выручит нас, завтра мы его.
На выкрашенных в синий стенах развешаны ориентировки. Глеб проходит мимо кабинета следователя, спускается на первый этаж. Он точно знает, где искать своего друга. Наверняка тот засел внизу, в курилке, в самом углу, в густом дыму, в одинокой надежде прокурить свою грусть.
Глеб идет поддержать.
Идет не с пустыми руками. В сумке спрятана бутылка коньяка, подарок от благодарной женщины, которой Глеб только что помог высвободить глупого сына из цепких лап Фемиды. Не самый дорогой коньяк, но в планах все равно было приберечь его на особый случай.
Видимо, этот особый случай настал.
Была еще мысль захватить рюмки, но незаметно забраться в тумбочку, тем более с догадливым коллегой в комнате, задача не из простых. Придется как в старые добрые, из горла.
По запаху не трудно догадаться, где в этом здании принято дымить.
Под лестницей, рядом с пыльной, закрашенной десятью слоями краски, вечно холодной чугунной батареей, спрятался небольшой вход. Человеку среднего роста пройти внутрь, не задев лбом проем, невозможно. А с ростом Владимира приходится щемиться согнувшись в три погибели.
Глеб проверяет на месте ли сигареты и привычно, слегка пригнувшись, чтобы случайно не удариться, проходит внутрь.
В курилке дымно, не продохнуть.
Владимир сидит задумчивый на скамейке возле урны с забытым окурком в пальцах.
– Дай.
Глеб садится рядом и показывает пальцем жест, будто чиркает зажигалкой. У него есть спички, но он специально просит огонька, чтобы как-то расшевелить друга.
Друзья молча выкуривают по сигарете.
Следом по второй.
Глеб, ни слова не говоря и не глядя по сторонам, достает и откупоривает коньяк. Запрокидывает голову, делает долгий звонкий глоток, морщится и так же, не глядя, передает напиток другу. Владимир отпивает горькое содержимое и в полной тишине возвращает бутылку обратно.
Сигарета.
Глоток.
Молчание.
Рассматривание плитки на стене.
Сигарета.
Глоток.
Так продолжается до тех пор, пока жидкость в бутылке не опускается ниже уровня этикетки.
– Что? – нарушает тишину Глеб. – Рассказывай.
Они вместе смотрят на клубы дыма и слушают рев проезжающих где-то за окном машин.
– Крот, что случилось? – повторяет вопрос Глеб.
Лишь когда речь заходит о чем-то действительно серьезном, он называет своего друга не по имени. Возможно, чтобы как-то разрядить обстановку, зовет Владимира прилипшей к тому с детства кличкой. Кротом его прозвали из-за плохого зрения. В то время Владимир носил очки, единственный со двора. И когда во время игры мячом их случайно разбили, его традиционное и обидное «Очкалуп» сменило еще более обидное «Крот».
– Не молчи. Расскажи, может, я могу чем…
– Она забирает сына. И больше не вернется.
Бутылка коньяка делает почетный круг между друзьями.
– Понимаю.
– Понимаю? Да что ты понимаешь? У тебя и жены никогда не было. О детях вообще молчу. Понимает он…
Глеб пропускает мимо ушей слова расстроенного друга. Это он не со зла. В нем говорят печаль и выпитое. Он сейчас не в том состоянии, чтобы следить за языком.
– Ладно.
Глеб говорит и проглатывает коньяк вместе со своей обидой. На то, наверное, и нужны друзья. На то, чтобы в нужный момент оказаться рядом, выслушать и суметь промолчать. Хотя Глебу есть что возразить. Мало того, ему есть чем в ответ уколоть. Но зачем? Это не та ситуация, чтоб подливать масло.
– Ты обиделся?
Глеб мотает головой, одновременно морщась от напитка и отвечая на вопрос другу.
– Ну не обижайся. Видишь… Несу пьяный бред.
Глеб пожимает плечами.
Его распирает сказать. Ответить, что тот факт, что у него никогда не было жены, не имеет значения.
Не был женат.
И что?
Что, если он до сих пор не женился не просто так? Что, если на то были веские причины? Что, если эти причины есть до сих пор? И что скажет Крот, если узнает, что Глеб много лет любит только одну женщину? Тайно любит, безумно и страдает от этого.
– Ну, скажи что-нибудь. Чтобы я понял, что ты не злишься.
Глеб хмурит брови.
Он хочет рассказать. И расскажет все. Но не сегодня. Возможно, и не завтра. И не через год. Однажды… Есть такие секреты, которыми даже с лучшим другом нельзя поделиться.
– Ну не молчи.
– А как же соцопека? – после небольшой паузы спрашивает Глеб. – Разве это не их задача?
Он старается вести себя, будто ничего не произошло.
– Задача?
– Ну да. Куда они смотрят?
– Смотрят? Да как раз с их помощью она и забрала. Смотрят. – Он снова закуривает и предлагает пачку другу. – Для проклятых опекарей она – мать. А я… Я всего лишь никчемный нищий мент.
Молчание.
Глоток.
Сигарета.
Глоток.
– К Брянцеву ходил?
– А что Брянцев? Чем он поможет?
– Ну не знаю.
– Вот и я не знаю.
– Ну он нормальный мужик. И у него связи как-никак. А ты в этой ситуации вроде бы прав.
– Вроде бы?
Владимир не намерен выслушивать сомнения в своей правоте. В ответ Глеб разводит руками.