Шумно.
С ночи здесь всегда так.
Ближе к полудню разойдутся. Начнется затишье. Но сейчас отделение напоминает рыбный базар в воскресенье. Брань и запах точно как у прилавков с копченой скумбрией.
Владимир заходит. Пожимает руки, кивает, улыбается, проходит через все здание к своему кабинету.
Мысли заняты двумя сестричками, которых приютил. Он ставит себя на место родителей. Он вынужден вмешаться в ситуацию, но в то же время Владимир не хочет подставить их папу.
Солидарность.
Что бы это слово ни значило, для Владимира оно значит одно – окажись он на месте родителей Майи с Лилией, хотелось бы, чтобы нашелся такой полицейский, который отнесся бы к происходящему так, как это сделал он. И не стал бы спешить с выводами и не стал бы поступать согласно бездушной инструкции.
Дверь в кабинет нараспашку.
– Доброе утро.
Владимир здоровается и останавливается при входе.
На его рабочем месте, на его стуле, за его столом сидит Брянцев. Он помешивает ложкой дымящийся напиток, налитый в любимую кружку Владимира, и разбирает по стопочкам бумаги.
– Ого. А вот и он! – вместо приветствия театрально восклицает начальник и хлопает ладонью об стол. – Наша звезда. Закрывай дверь, проходи.
Брянцев отодвигает стопку листов и показывает – присаживайся напротив меня.
Владимир приподнимает угол двери, помогает коленом и закрывает. Подходит к своему столу, но не садится.
Очевидно, начальник не в духе. И очевидно, что перегруженным работой утром он не просто так дожидается своего подчиненного.
– Нормально вы с твоим другом вчера. А?
Владимир не отвечает.
Какое из вчерашних происшествий стало поводом утреннего визита начальника?
– Молчишь?
Владимир не собирается оправдываться. Он умеет признавать вину. Он не боится ответственности.
Выяснить бы только, в чем именно нужно каяться.
– Отличились, ничего не скажешь. Красавцы.
Владимир молчит.
Неужели начальнику стало известно о пропавших и скрывающихся в квартире полицейского девочках?
– Я не понимаю.
– Свои «понимаю не понимаю» успеешь еще рассказать. Кому-нибудь, кто готов будет послушать.
– Но я же…
– Молчать! Не перебивай меня!
Он осекается и перебивает сам себя.
– Хотя после вчерашних подвигов. – Брянцев тяжело вздыхает. – Загибай пальцы.
Владимир садится.
– Поймите. Я не мог поступить иначе.
– Да?
– Если бы на их месте оказался мой ребенок?
Брянцев хмурится.
– Какой еще ребенок?
– Мой. Костик.
– Не морочь мне голову. Я говорю, пальцы загибай. Уважаемых людей задержал, это раз. Самовольно ушел с работы, два. В супермаркете… спецоперацию провел.
Значит, о девочках ему неизвестно. Владимир незаметно облегченно выдыхает, старается не показать, что остальное его не пугает.
– Ты загибай, загибай.
Владимир опускает глаза. Изображает раскаяние и сдерживает улыбку. Его не волнует, лишат ли премии, накажут или уволят. Главное – он доведет свое дело до конца. Поможет девочкам, остальное уже не имеет значения.
Брянцев отпивает из чашки.
– Кстати, не подскажешь, что за спецоперация у вас там?
– Извините.
– Спецагенты! – Брянцев не выдерживает и смеется. – Ты хоть представляешь, сколько на вас жалоб?
Владимир в ответ пожимает плечами.
– Притих? Не в курсе? Так я просвещу.
Начальник привстает, наклоняется и практически в самое лицо Владимиру продолжает:
– Пальцев не хватит. Понимаешь? На всех наших руках.
– Я просто.
– Не просто. Тут совсем не просто. Смешно? А знаешь, что за такое ждет тебя и твоего друга? И меня.
– Глеб здесь ни при чем. Рапорт я напишу. Сам.
– Глеб ни при чем? Молодец какой. И от моего имени тоже ты напишешь? Сам?
– Я не…
– Вот именно. Ты не.
Он делает громкий глоток, обжигается, кривится и ставит чашку на стол.
– Я могу как-то все исправить?
– Не надо. Ты уже все сделал что мог.
Начальник злится, но не похоже, что он настроен решительно.
Владимиру так кажется.
Брянцев ругает скорее формально. Не по-настоящему. Изображает гнев, потому что должен, потому что так положено. Владимир чувствует, что все это театр. Театр, в котором ему все знакомо и уже порядком поднадоело. Владимир замечает, что Брянцев чересчур мягок сегодня, что на него совершенно не похоже. Он нежесткий, нестрогий и несправедливый.
– Тогда что мне?
– Ничего, – не дает договорить Брянцев. – Свободен.
Владимир продолжает сидеть и смотреть на начальника.
Да что вообще происходит?
В такой ситуации Брянцев не стал бы дожидаться подчиненного в кабинете, чтобы просто отчитать. Никак не стал бы, вызвал бы к себе.
Тем более не стал бы шутить.
– Все?
– Ты плохо слышишь? Живо поднялся. Кругом. И шагом из кабинета марш.
Вот теперь звучит знакомый тон начальника. Владимир едва сдерживает улыбку.
Начальник выглядит растерянным.
– Я ничего не понимаю. А мой рапорт?
Владимир сам напрашивается.
– Иди уже. С глаз моих. Рапортщик. И чтобы до конца недели я тебя не видел в отделении.
Он говорит как коп из американских фильмов, который готов отмазать главного героя, вытащить из любой передряги. Не хватает пончика в руке или толстой сигары в зубах.
– Надеюсь, ты меня понял.
Владимир кивает.
Похоже, увольнять его и вправду никто не собирается. По крайней мере не сегодня.
– А в понедельник чтоб как стеклышко. И первым делом ко мне.
Брянцев отставляет чашку, встает и подходит к окну. Он стоит, ждет, пока подчиненный испарится.
– Есть, – отвечает Владимир на манер солдата из все тех же американских фильмов и разворачивается, чтобы уйти, пока начальник не передумал.
– Постой, – окликает Брянцев и продолжает смотреть в окно. – Что там у вас с Аллой?
– Нормально.
– Могу чем-то?
Владимир мотает головой.
Начальник стоит спиной и не видит ответ, но и без того он догадывается, что ответил подчиненный.
Владимир морщит лоб. А вот и отгадка. Вот почему начальник такой снисходительный. Он узнал… Не стал орать, не стал наказывать.
Брянцев дважды разведен, так что он без объяснений знает, каково сейчас Владимиру.
– Ну ты, там, смотри. Чтоб все нормально.
– Спасибо.
Начальник откашливается и так же, глядя в окно, добавляет:
– Главное, не сочиняй себе того, чего нет.
Эта фраза как нельзя кстати для Владимира. Но начальник опоздал со своим советом лет этак на пятнадцать. Ложь и фальшь насквозь пропитали всю личную жизнь Владимира. И как ты ни старайся, как ни притворяйся, но без правды в фундаменте никакая семья не выстоит. Можно годами делать вид, что все хорошо, что ты ни о чем не догадываешься. Но это не поможет. Рухнет карточный домик и погребет под завалами надежду… и желание жить.
– И не забывай, что у тебя есть к кому обратиться. Ты не один. Если что, ты знаешь, где мой кабинет.
Владимир стоит.
Он не знает, что ответить.
Он никогда не считал Брянцева своим другом или приятелем, впрочем, и сейчас не считает. Но всегда приятно знать, что есть на этой планете человек, которому не плевать на тебя.
– Что завис? Иди домой. Приходи в себя. И возвращайся нормальным полицейским.
– Спасибо.
– Соберись.
Владимир выходит из кабинета.
Хотелось бы ему жить, как Брянцеву. Менять жен одну за другой как перчатки. Раздавать экспертные советы и ни о чем не жалеть. Но не получается. Владимиру нужны лишь его Алла и Костик. Только они. И он готов закрыть глаза на любую ложь, на любое предательство, лишь бы любимая семья была рядом. Владимиру хотелось бы… он на все готов и согласен, но его мнения уже никто не спрашивает.
Странный разговор с начальником сбивает с толку. Полицейский вспоминает зачем пришел, только когда спускается по ступенькам крылечка и закуривает.
– Стоп. Майя и Лилия, – выдувает он имена вместе с дымом.
Вовремя опомнился.
Домой нельзя.
Он должен разузнать о семье девочек. Должен пообщаться с сотрудниками из соцопеки.
И как бы ему это ни было противно, ноги затаптывают едва начатую сигарету, разворачивают тело, шагают по коридору и останавливаются напротив двери в левом крыле здания.
Рука тянется открыть, кулак застывает в нерешительности.
Табличка гласит, что за деревянной дверью «Уполномоченные органы в сфере опеки, попечительства и патронажа».
Глаза перечитывают надпись. Верхние зубы со скрипом трутся о нижние, давят, готовые раскрошить друг друга. Ноздри раздуваются, сопят от ненависти. Пальцы сжимаются в кулаки с такой силой, что вот-вот ногтями выдавят мясо с ладоней на пол. Сердце то замирает, то начинает колотиться как сумасшедшее.
«Уполномоченные органы в сфере опеки, попечительства и патронажа».
Именно там, за этой проклятой дверью, решили его судьбу. Решили встать на сторону Аллы. Не суд. Суд здесь ни при чем. Это они решили, что Костик должен жить с матерью. Именно из-за них, из-за «этих», суд вынес ядовитый вердикт – Владимир плохой, отвратительный отец. И он не достоин воспитывать ребенка. Не достоин своей собственной семьи. Не достоин счастья и нормальной жизни.
Естественно, вердикт оформили красивыми словами, но суть от этого не поменялась.
Приговор – раз в неделю встречи с сыном и двадцать пять процентов ежемесячные выплаты из зарплаты на алименты.
«Уполномоченные органы в сфере опеки».
Противно стучать в этот кабинет.
Лучше нырнуть с головой в выгребную яму. Лучше съесть килограмм промасленных гвоздей. Промасленных и вывалянных в песке. Лучше напороться животом на грязные вилы. Лучше до крови прищемить мизинец на ноге железной дверью. Чем видеть эти лица. Чем слушать эти голоса.
Несколько коротких выдохов, как перед прыжком с парашютом. Глубокий вдох. Если бы Владимир умел, он бы еще и перекрестился.
Костяшки отрывисто ударяют по дереву, и полицейский заходит к своим врагам.