Артур разворачивает листы, бегло перечитывает.
– Вот. Позавчера, например, два мальчика, семи и двенадцати лет соответственно. Потеряшки.
Он откладывает лист в сторону.
– Или вот еще. Вчера буквально. Девочка. Одиннадцать… Хотя нет, эту уже нашли. А вот…
– А зачем тебе? – перебивает Васильевна.
Ее очки снова на носу, ее глаза вновь впиваются во Владимира.
– Есть какая-то информация?
Ее голос, ее тон, ее взгляд заставляют оправдываться. Даже если ты ничего не совершил, даже если прав. Приходится оправдываться.
Владимир успевает посочувствовать мужу Васильевны. Каждый вечер терпеть на себе этот взгляд. Если, конечно, у нее есть муж.
– Нет-нет. Какая информация? Просто в последнее время начал всерьез задумываться о вопросах родительства.
– Да. Такие бывает попадаются родители, что мама не горюй, – говорит Артур с неподдельной озабоченностью.
– Владимир. – Голос Васильевны становится строгим. – Если вдруг тебе что-то известно…
– Нет. Говорю же, хочу разобраться для себя.
Кажется, Васильевна опять что-то заметила. Что-то поняла. Заподозрила. Хотя она всегда так выглядит, так что здесь не угадаешь.
– Пойду я.
– Заходи еще, друг, – говорит Артур и показывает большой палец вверх.
Владимир никогда не назовет идиота Артура другом, но в ответ тоже показывает ему большой палец и подмигивает.
– Всего доброго, Владимир, – говорит Васильевна.
– До свидания.
– Всего доброго, – повторяет женщина, которая привыкла, что последнее слово всегда остается за ней.
Дверные петли скрипят. Львица с львенком печально смотрят вслед уходящему гостю. Пальцы Васильевны включают монитор, набирают текст. А Владимиру не терпится выйти и покурить.
Катя внимательно слушает, изредка что-то переспрашивает.
Глеб рассказывает обо всем подряд. О том, как ему живется одному, что нового произошло на работе. Говорит, что теперь в его старом кабинете работает трое полицейских. Тесно, зато есть младший сотрудник, на которого можно сбросить часть неприятных обязанностей.
Глеб говорит, а Катя слушает с таким вдохновением, словно круг ее общения пациенты да заварник с чаем.
Пакетик с конфетами пустеет.
Глеб почти приступает к рассказу о Майе и Лилии, но осекается. Лучше об этом промолчать. Лучше, чтобы лишние уши не слышали о его не совсем законных делах.
– Вот в принципе и все.
Глеб заканчивает свой рассказ.
– О чем еще рассказать?
По выражению лица Кати не понять, удовлетворил ли ее любопытство краткий отчет Глеба. Она поправляет прическу, надевает обратно свой забавный чепчик и облокачивается на стол.
– Если ты закончил лить воду… Может, наконец перестанешь разглядывать мое декольте?
Зачем она это говорит? Глеб и не думал смотреть туда. Возможно, это такой способ навязать ему мысль, подтолкнуть к идее, сбить с толку? Способ манипулировать. Или попытка отвлечь. Впрочем, какая разница? Глеб выполнил свою часть сделки.
Все, что он сказал Кате, – чистая правда.
– Ну. Так ты поможешь с девочкой? Я же тебе все рассказал.
Катя двигает указательным пальцем из стороны в сторону. Звучно выдыхает через сомкнутые губы.
– Нет? Мы же договаривались…
– Раз уж ты все рассказал, – не дает ему договорить Катя. Она акцентирует голосом на слове «все».
– Ну да. Без вранья.
– Тогда и я врать не буду. Отвечу тебе тем же.
Она издевается.
Катя меняет тон и с видом бывалого начальника, готового вежливо послать куда подальше, продолжает:
– Должна признать, что под твои… под ваши описания у нас никто не подходит.
– Но…
– Это абсолютно точно. И это тоже чистая правда. Я давно здесь работаю, знаю всех пациентов по именам. И, к сожалению, вынуждена констатировать, что похожей девочки не припомню.
– Тогда почему сразу не сказала?
– Я вам сразу так и ответила. Никакой Лилии у нас не числится и никогда не было.
– Кать, зачем?
На этот раз он искренне раздражен.
– Ладно. Спасибо, – говорит Глеб.
Он встает и идет к выходу. Он бы добавил, что жалеет о встрече, впустую потратил полдня, но решает, что эта фраза чересчур грубая и приберегает ее для более подходящего случая.
– А вот наконец-то искренний Глеб появился.
Катя хихикает.
– Успокойся. Я не собиралась тебя дурачить. Обещала свою помощь взамен на правду. С тебя – правда, с меня – девочка.
– Но я уже тебе рассказал.
– Уверен, что рассказал правду?
Она опять хитро улыбается и ждет.
– Каждое слово?
– Абсолютно.
– А мне кажется, что кое-что недоговорил.
– Например?
– Например, кое-что весомое. Кое-что, без чего вся твоя правда не имеет смысла.
– Я не понимаю.
Глеб все еще стоит у двери. Но на этот раз никто не собирается его останавливать. Он это знает. И он не спешит выходить.
– Если хочешь, я помогу понять.
Катя закидывает ногу за ногу, смотрит куда-то в сторону и прикладывает палец к подбородку.
– Ответь, Глебушка. А к кому это ушла красавица Аллочка от твоего очкастого друга-неудачника?
Глеб было открыл рот, чтобы произнести, что он не знает и что это вовсе не имеет значения, но Катя не дает ему сказать, продолжает сама:
– Скажи. Правду. Не ври на этот раз. Хотя нет… Не надо. Можешь на это не отвечать.
Она все смеется.
– Кать, дела Аллы и Владимира – это только их…
– Замолчи. Ясно же, чтобы признаться, у тебя кишка тонка. А слушать твое стыдливое вранье мне неинтересно.
– Что это значит?
Катя двигает руками в воздухе, чтобы Глеб замолчал. Сейчас ее очередь говорить.
– Тебя совесть не мучает? Как ты спишь по ночам?
Она мотает головой в ответ сама себе:
– Нет. На это тоже не отвечай. Скажи лучше другое…
Она не обращает внимание на то, что Глеб начинает злиться.
– Как ты планируешь скрывать шило в мешке? Рассчитываешь, что время пройдет и все забудется?
Катя говорит, что даже маленькие дети знают – все тайное всегда становится явным. И чем страшнее тайна, тем звонче и ярче она разлетается. Чем сильнее стараешься ее скрыть, тем вероятнее, что она быстро откроется.
– Не понимаю, о чем ты. Лучше я пойду.
– Нет-нет. Подожди. Я придумала. Расскажи, как? – Она тянет нараспев слово «как». – Он же твой друг. Единственный друг. Как ты мог его так подло обмануть? Подлый, мерзкий лицемер.
– До свидания, Кать.
Глеб тянет ручку двери.
– Что, Глебушка, не нравится правда? А как тебе смотрится в глаза другу, которого ты предал? У вас же это. Солидарность. Или как ты там вашу лживую дружбу называешь.
Глеб дергает, но дверь не отпирается.
– Сбегаешь, как всегда? Молчишь? Не понимает он меня… молчит. Все ты понимаешь. Ты до сих пор называешься его другом. Лжец и трус! И даже сейчас, когда очевидно, что тебя разоблачили, у тебя не хватает мужества сознаться.
Катя говорит, что она долго ждала момента, чтобы высказать все это Глебу в лицо. Ждала, но теперь ей противно продолжать беседу.
Она говорит, что рада, что они с Глебом расстались. Говорит, что таких знакомых ей не надо.
– И, Глеб, перестань отрывать ручку. Дверь открывается наружу.
Катя пытается захихикать, но у нее не получается.
Она говорит, что ее сестра оказалась права насчет Глеба. А еще Катя говорит, что, несмотря ни на что, она сдержит свое обещание и поможет с информацией о девочке. Говорит, что позвонит своим знакомым.
– В отличие от тебя мое слово чего-то да стоит.
Она говорит, что узнает все, что получится. Если не в своей больнице то, возможно, у коллег из другой есть нужная информация.
Глеб молчит. Он наконец-то справился с дверью, получил то, за чем пришел, и даже больше. Теперь стоит одной ногой в коридоре, собирается, но не уходит.
– Ничего не обещаю, Глебушка. – Она вкладывает все свое отвращение, произнося его имя. – Но я постараюсь.
Глеб ждет. Он смотрит на телефон.
– Ну? – спрашивает он пересохшим ртом.
– Иди. Я не собираюсь при тебе звонить. Размечтался. Когда что-то выясню, сообщу.
Она трет ладонями лицо.
– Я не ты. Мне можно верить.
– Номер у меня прежний.
– Знаю, – говорит Катя, в очередной раз осекается и добавляет: – Трубку в этот раз снять не забудь.
Глеб выходит из лечебницы.
Беседа прошла плохо. Он знал, что приятно не будет. Но встреча оказалась куда хуже, чем он мог ожидать.
Столько грязи, намеков и прямых обвинений.
Глеб ни в чем не признался. Промолчал. Прикинулся дурачком. Он не подтвердил и не опроверг ни одной из Катиных теорий.
Но факт остается фактом.
– Катя все узнала.
Каким-то образом все узнала. От кого? Правду знают только два человека – он и Алла.
– Или не только?
Глеб шепчет себе под нос и выдувает дым.
Что Кате еще известно?
Все? Но это же невозможно. Не логично. Алла не общается с Катей. Я не рассказывал никому. Ни одной душе.
А если она знает все?
– Нет. Не может быть.
Владимир возвращается домой.
Никакой ясности его визит в соцопеку не внес. На Лесной никаких происшествий. Получается, либо Лилия соврала, либо ее отец запретил обращаться в полицию, либо Васильевна намеренно ему ничего не сказала, потому что это не его дело.
Владимир собирался купить Майе и Лилии что-нибудь вкусное, но после разговора с Васильевной все светлые мысли выветрились из головы.
Кто дал право обществу решать, кого назначать опекуном?
Владимир щелкает зажигалкой. Искры летят, но огонь не появляется. Он со всей злости швыряет сигарету под ноги.
Ребенку нужны и папа, и мама. Почему выходит, что мать важнее для ребенка, чем отец? Что бы там ни рассказывали. Отец – пустой звук. И это похоже на заговор.
Дурацкий стереотип. Если отец, то обязательно деградант, неспособный позаботиться о малыше. Неуклюжий, несамостоятельный.