Номер 19 — страница 54 из 55

Глеб рассказывает, как он забежал в отделение, затем не нашел Владимира в квартире. Рассказывает, что тогда он выбежал из дома друга и поспешил по адресу девочек на Лесную.

– Я тогда уже знал, что Лилия врет. Что она больна. Понимаешь?

Он трет лоб и смотрит на рассыпанный сахар возле чашки.

– Я же мог предотвратить…

– Не вини себя.

Алла осекается, умолкает и продолжает слушать.

Глеб говорит, что когда он добрался до Лесной, на лужайке перед домом обнаружил тело Владимира.

– Он валялся с пробитой головой под окном.

Алла кивает.

Она уже слышала эту жуткую историю. Никаких новых подробностей ее муж пока не раскрыл.

Глеб говорит, что он вооружился и зашел в дом.

– То, что я увидел… Вот, что мучает меня. Кровь. Весь дом в крови. И маленькая девочка.

Он говорит, что увидел на полу два растерзанных тела. И рядом Лилию. Она лежала на полу, а над ней с ножницами в руках склонялась младшая сестра.

Малышка рыдала.

– Ее бледное лицо, измазанное в крови сестры, смотрело на меня.

– Малышка убила сестру?

Алла держит у рта кружку и, кажется, забыла, что собиралась пить.

– Она оборонялась. И я не мог. Я не сказал.

Глеб рассказывает, как помог отмыться малышке, как узнал у Майи, что произошло, как посоветовал, чтобы та никому не признавалась, что это она навредила сестре.

– Дядя Глеб, я не понимаю… С Лилочкой что-то случилось. Я… Она… Она…

Она сумасшедшая.

Она убила Владимира, своих родителей и хотела убить Майю. В этом Глеб уже не сомневался.

– Ничего, малышка. Все будет хорошо. Просто не говори, что… Не рассказывай, что произошло с Лилией.

– Дядя Глеб, у меня теперь никого нет. Что со мной будет?

Малышка обнимает полицейского и плачет.

Глеб должен ей помочь. В один вечер девочка лишилась всего. Теперь у нее нет ни мамы, ни папы. И Майя… Даже если она никому не скажет, знает, что это она убила свою сестру.

Пусть даже неумышленно.

– Майя. Послушай, ты не виновата.

– Дядя Глеб.

– Я знаю, тебе сейчас страшно. Но запомни. Никто тебя не бросит. Тебя найдут новые родители. Все будет хорошо. О тебе позаботятся.

– Кто позаботится?

– Другие мама и папа.

– Но я не хочу других.

Девочка всхлипывает и сильнее сжимает шею полицейского.

– Знаю.

– Дядь Глеб, я хочу с тобой.

Слова Майи растапливают сердце Глеба.

– Со мной?

– Забери меня к себе. Пожалуйста. Я буду послушной дочкой. Самой послушной.

Глеб чувствует, как на глазах наворачиваются слезы. Ему искренне жаль малышку, с которой успел подружиться.

– Не могу, моя хорошая.

– Почему?

Он не сможет объяснить ребенку всех юридических нюансов, да и если бы попытался, сейчас не подходящий момент.

– Понимаешь, у меня уже есть сын.

Глеб говорит шепотом, пытается успокоить Майю.

– Сын?

– Да, Костик. Помнишь фотографии на стене?

– У дяди Вовы?

– Да, дома у дяди Вовы.

Майя кивает.

Она помнит десятки рамочек с фотографиями. Увешанные стены.

– Разве он твой сын?

Глеб поднимает глаза на Аллу.

– Я ей сказал. Представляешь, она первая, кому я признался.

Алла внимательно слушает, склонив набок голову, изредка кивает.

– А где сейчас эта девочка? Может, мы ее найдем? Встретимся, поговорим.

Алла держит мужа за руку. Она готова на все, лишь бы помочь.

– Согласен?

– Нет… Не знаю. Зачем?

– Думаю, ты встретишь ее, убедишься, что поступил правильно, и успокоишься. Мы же можем отыскать?

– Сложно сказать. Я никогда не интересовался ее судьбой. В тот вечер девочку забрали в психиатрическую больницу.

Глеб что-то вспоминает. Щурит глаза и улыбается.

– Смешно сказать, – говорит Глеб, облизывает палец, окунает в рассыпанный сахар и вытирает об штаны. – Столько лет прошло. Она мучает меня кошмарами. А я даже имя ее не могу вспомнить.

* * *

– Прости, Костик.

Моя клиентка отходит и запирает дверь на замок.

Я наблюдаю, как двигается на ее обнаженной спине нарисованный фломастером демон, как изгибается тело его страдающей жертвы.

– Что происходит? Да? Ты мучаешься от этого вопроса. Хочешь, наверное, знать, что происходит?

Она говорит сквозь смех.

Я не знаю, как реагировать. Паниковать? Бояться? Что я должен делать? Я парализован.

Зачем она берет со стола ножницы?

– Костик. Ты, ым, хороший парень.

Она приближается.

– Я, ым, долго ждала.

Она двигает пальцами и звук ножниц разносится по кабинету.

– Знаешь, я тебе все, ым, расскажу.

Она садится мне на колени и поворачивает мою голову к себе.

– Врач говорит, что признание – это часть терапии. И я, ым, признаюсь. Тебе. И только тебе.

Она говорит прямо мне в лицо. С такого расстояния я должен почувствовать ее запах, но нос не может ничего уловить.

– Знаешь, Костик, я правда не виновата. Дядя Глеб, ым, мне помог понять. Это, ым, все мои родители. Это полностью их вина.

Она целует меня в губы.

Я чувствую прикосновения, чувствую ее язык, но не могу ни оттолкнуть, ни укусить, ни ответить.

– Понимаешь, все дело в том, что, ым, родители любили только свою ненаглядную Лилочку. Только ее, понимаешь? Они совсем забыли, что у них есть еще и я. Разговаривали только с Лилой. О ней. О ее дефекте.

Я чувствую, как Майя берет меня за руку. Чувствую легкие прикосновения и не могу пошевелиться.

– Только Лилочка. Лилочка. Лилочка… А я? Обо мне все забыли.

Майя говорит, что выход был один.

Лилия страдала странной болезнью. Она была слишком восприимчивой. И если человек, которому она доверяет, ее близкий человек что-то говорил, она воспринимала слова как действительность.

– Я, ым, говорила сестре, о чудо, посмотри скорее, и показывала на пустую лужайку. Говорила, вот гуляет слон, и Лилочка тут же видела у нас во дворе серого гиганта с хоботом-фонтаном. Она видела, как он гуляет… Прямо под нашими окнами. Понимаешь?

Майя кладет мою руку себе на талию. Она прислоняет голову к моему плечу и говорит, что это расстройство сестры не дефект, это дар.

– Если бы я ей, ым, сказала, что у нас с ней есть крылья, Лилочка смогла бы летать. Представляешь?

Майя поднимается, перетаскивает меня к кушетке. Она несколько раз роняет меня, пытается поднять, но я слишком тяжелый.

– Придется тебе умереть на грязном полу.

Она говорит, трет пальцем пол, проверяет, насколько в кабинете пыльно, переворачивает меня на спину, а я не могу возразить, что на моем рабочем месте чище, чем в операционной.

– Ым, вот еще что. Раз уж ты, я надеюсь, никому не проболтаешься, ым, воспользуюсь моментом и расскажу все до конца. Все как было.

Я наконец-то могу соображать. Нужно что-то делать. Нужно выбираться отсюда, пока эта психопатка…

– Хочешь?

Нет. Мне плевать. Я не хочу слушать больной бред.

– Тогда я расскажу.

Майя переходит на шепот и говорит, что в тот вечер, когда погибли ее родители, это она заставила Лилию видеть то, чего не было.

Говорит, что ей удалось провернуть свой план. Руками сестры Майя убила сначала отца, затем и мать, а после ударила лопатой и перерезала горло Лилии.

– Такими же, ым, ножницами перерезала.

Она улыбается и чикает лезвием по воздуху.

– И я не виновата. Они сами. Если бы они были хорошими родителями, ничего бы не произошло. Ты же меня понимаешь. Я знаю. Ты сам через подобное прошел. Тебя обманывали. С рождения дурили.

Девушка начинает истерически смеяться.

– Мне жаль дядю Вову. – В ее голосе чувствуется грусть. – Я не собиралась с ним так. Он хороший человек. Был.

Майя говорит, что она не хотела, но ей пришлось внушить Лилии, что за окном не Владимир, а рассерженный папа. Что если бы она так не поступила, Владимир вмешался бы. Он наверняка бы все испортил.

– Так получилось. Ым, к сожалению.

Майя говорит, что еще ей хотелось внушить сестре, что распилить тела на части единственный способ спасти родителей.

– Но я, ым, не могла рисковать. Если бы нам кто-нибудь помешал, я бы не успела наказать Лилочку. Нет. Я не могла рисковать.

Мои глаза смотрят на потолок. Ищу способ, как спастись, но ничего не могу придумать.

– Вот о чем я еще жалею. Ты не представляешь, как бы было смешно наблюдать за этим. Лилочка бы старалась… Рвала бы на куски плоть мамы с папой, разбрасывала бы части их тел по сторонам. Пыхтела бы. – Майя издает сдержанные смешки. – И она бы искренне верила, что спасает свою ненаглядную мамулю.

Слушаю, как всхлипывает моя клиентка, как поскрипывают ножницы в ее руках. Теперь знаю, что значит по-настоящему бояться. С надеждой поглядываю на дверь.

Единственное мое спасение – если доктор вернется раньше времени.

– Я любила сестру. Поверь, любила по-настоящему. Мне нравилось с ней играть. И я не хотела. Мне пришлось наказать Лилочку. Я не хотела ей зла. Костик, сестра для меня была всем. Но она, предательница, наградила меня, ым, дефектом. Предательница. Предательница! Из-за нее я ымкаю.

Она говорит, что сестра предупреждала, если малышка будет чего-нибудь бояться, у нее появится дефект. Она говорит, что Лилия наврала. Майя никогда и никого не боялась, но все равно дефект передался.

– Лилочка заразила меня!

Она злится, кричит, я вижу, как ее руки замахиваются. Я умоляю не делать этого. Мычу.

Ножницы врезаются мне в грудь.

Лицо Майи встречает брызги и покрывается капельками крови. Моей крови.

– Костик, я знаю, тебе не больно. Этот укол… Я стащила шприц у санитара. Они пичкают этим людей, когда хотят успокоить. Я знаю, как действует препарат. Тебе не больно, и не беспокойся… сразу ты не умрешь. Мы, ым, успеем поболтать.

Она говорит, переводит дух, а я наблюдаю, как стекает красная жижа с лезвий.

– Дядя Глеб тогда сказал, что хотел бы взять меня к себе. Хотел бы, но не мог. Ведь у него есть сын. Костик. Есть ты. Понимаешь? Мне жаль. Мне так жаль тебя. Но ты должен понять… Мне нужна, ым, новая семья. Мне нужно твое место.