– Нужно поддерживать мышцы в тонусе, – сказала Пирра, – хотя бы грубой силой.
В конце ей помассировали спину и икры, и это было приятнее всего. Когда они вышли из дома, она чувствовала себя обессиленной и радостной, но не рискнула признаться, что устала. Правда, идя мимо огромных вентиляционных отверстий вместе с толпой, Нона уже чувствовала себя лучше.
Они шли по улице, никуда не сворачивая, пока Пирра не сказала у ворот парка:
– Слишком много людей, обойдем.
Нона взяла Пирру за руку, и они пошли кругом. Повернули налево, огибая парк, прошли мимо смелых владельцев ларьков и других торговцев, которые раскладывали свои товары, курили, тянули длинные грязные кабели к вентиляторам, которые сдували дым немного в сторону. Нона немного отстала, держась за руку Пирры и разглядывая ряды тонких синтетических рубашек и пластиковых ботинок.
– Зачем тебе эта дешевка? – спросила Пирра.
– Низачем. Но мне же скоро полгода, – напомнила Нона.
– Ты получишь подарок на год, – сказала Камилла.
Нона встревожилась; если она не получит подарок сейчас, то, скорее всего, не получит его и потом.
Но Пирра возразила:
– Боже, ты думаешь, ей вообще когда-нибудь дарили подарки? Я бывала в ее родном городе еще до Анастасии, и там было мрачно, как в заднице. Внизу жуткие пещеры…
Это заинтересовало Нону, но Кэм резко сказала:
– Не начинай.
– Ничего такого, мэм, понимаю. Нона. А что ты хочешь в подарок?
Нону обуяла жадность.
– Мне нужна пачка цветных резинок, чтобы на одну косичку один цвет, а на другую другой, как у Красавчика Руби.
– Я сказала «подарок», Нона. Он должен чего-то стоить.
Нона была озадачена.
– Ну я поэтому такой и выбрала, он дешевый, поэтому ты, наверное, сможешь его купить, даже если ты отдаешь половину своих денег. Ты же не так много зарабатываешь.
– Домашняя жизнь, – сказала Пирра Камилле через голову Ноны, – чрезвычайно угнетает и сильно понижает самооценку.
– Иногда, – неожиданно согласилась Камилла.
Когда они прошли две улицы и оказались там, куда обычно выходили через парк, Пирра поцеловала Нону в макушку и сказала:
– Веди себя хорошо. – А Камилле добавила: – Я буду дома к ужину, дорогая, так что не ходи с девочками на маникюр.
– Постарайся на этот раз принести домой что-нибудь полезное, – ответила Камилла.
Ноне стало больно смотреть, как Пирра уходит со своим обедом, шлемом и запасной курткой, насвистывая, как любой обычный рабочий. Нона с Камиллой повернули направо, прошли через переулок, мимо здания, в котором теперь зияла огромная дыра. Было одно изменение: Камилла выбрала другую дорогу, потому что заметила под припаркованной машиной пару торчащих ног, а потом милая учительница втолкнула Нону с Камиллой в школу, и они встали в вестибюле, отряхивая ботинки. Нона появилась как раз вовремя: обход вокруг парка означал, что рано она прийти не могла. Кэм остановила Нону, которая уже двинулась к лестнице.
– Приду за тобой в обычное время.
– Ты не идешь?
– Не сегодня. – И с этим Камилла ушла.
Это немного озадачивало; но пока Нона стояла в гардеробе, расстегивая куртку и раскатывая рукава, она отвлеклась на голоса друзей и милой учительницы, доносившиеся из класса. Нона заглянула внутрь: милая учительница наклонилась над Чести и прижимала к его лицу тряпку, а Кевин и Утророжденный стояли рядом. Кучка малышей, пришедших пораньше, с восторгом наблюдала за происходящим.
– Привет, Нона! – заволновался Чести, увидев ее. – Мисс, пусть это сделает Нона, мисс, это ущемляет мое достоинство.
Милая учительница была явно не в своей тарелке. Она с облегчением посмотрела на Нону.
– Нона, ты не могла бы это подержать? Я не думаю, что Чести может стоять спокойно.
– Оно холодное, трындец, – объяснил Чести.
– Следи за речью, – холодно сказала учительница.
– Простите, мисс. Но оно такое… б… холодное, как в аду!
Учительница сняла тряпку, когда очарованная Нона подошла ближе.
– Чести разбили лицо, – сказал Кевин, а Утророжденный торопливо добавил:
– Да просто синяк.
Но зато какой синяк! Глаз Чести равномерно окрасился в кроваво-красный, а кожа вокруг глаза уже приобретала поразительные цвета: красный, фиолетовый и синий. Нона с удовольствием закрыла это холодной тряпкой с резким запахом.
Чести взвыл:
– Да бога ради…
Учительница оборвала его:
– Сиди так, пока не прозвенит звонок. Утророжденный, протри доску, пожалуйста. Остальные, разойдитесь и дайте Чести дышать нормально. Доставайте книги, готовьте все остальное и сидите на коврике до начала урока.
Охваченная благоговейным страхом, Нона разглядывала глаз, потом спохватилась, что она помощница учителя, и торопливо приложила тряпку снова.
– Это что за штука? – спросил Чести.
– Не знаю, лекарство, наверное. Чести, что случилось?
– Видела бы ты того чувака, – очень громко сказал Чести и добавил гораздо тише: – Нона, заткнись. Ты что, фингалов никогда не видела?
– Не совсем, – честно сказала Нона. Если Пирру сильно били в лицо, следы проходили за считаные секунды, Камиллу и Паламеда в лицо никогда не били, и, уж конечно, ей самой тоже никто не ставил заметных синяков.
– Ужасно выглядит, – сказала она, – глаз весь в крови, и щека распухла.
Чести возмутился:
– Думаю, это чудовищно.
Табаско нигде не было, пока не вошла Ангел в сбитом набок галстуке, криво застегнутой рубашке и тех же штанах, что и вчера. Она не опоздала, но выглядела еще более усталой и осунувшейся, чем накануне. Она даже казалась ниже ростом, как будто сгорбилась и съежилась. Заметив Чести, она просияла. Остановилась перед ним и Ноной и сказала:
– Дай посмотреть.
Нона убрала тряпку, чтобы открыть синяк.
– Отвратительно, – с удовольствием сказала Ангел.
– Думаете, у меня останется шрам? – спросил Чести.
– Нет, просто выглядит омерзительно. – Ангел протянула руку, чтобы пощупать опухший участок, и Чести вздрогнул. – Болеть будет отчаянно.
Подошла главная учительница, только что проводившая родителей. Лицо ее выражало облегчение.
– Слава богу, ты здесь. Не представляю, что делать. Ему нужно к врачу?
– Насколько я могу судить, ничего не порвано и не сломано, – сказала Ангел, снова прикрывая лицо холодной тряпкой, – через десять минут дадим ему пакет со льдом в полотенце. Что, ради всего святого, тебя ударило, Чести? Это не кулаком.
Чести яростно посмотрел на нее здоровым глазом.
– Откуда вы знаете? Вас там не было. Это кулак. Даже два.
– Чести, она врач, – сказала милая учительница.
– Ну, – сказала Ангел, забавным движением расправляя лацканы, – я близка к медицине и прохожу интенсивный курс… триажа. В любом случае, Чести, если ты не хочешь об этом говорить, это твое дело. Я сама не люблю жестокие истории.
– Я не жалуюсь всем подряд, я же не Кевин.
– Конечно. Никто так не думает. Веди себя как следует с Ноной, она тебе помогает.
Милая учительница выглядела так, словно была против, но пошла за Ангелом, болтая о чем-то несущественном вроде пробок. Ноне пришлось держать влажную тряпку на глазу Чести и загораживать его от малышей с выпученными глазами, пока не прозвенел звонок. Начинался новый школьный день. Ангел принесла ему пакет со льдом, завернутый в полотенце из учительской, и он с видимым удовольствием прижал лед к лицу.
Табаско небрежно шла за Ангелом на безопасном расстоянии. Она прошла мимо своего места и выгнала малышку, сидевшую возле окна, а когда ее спросили об этом, малышка сообщила, преданно смотря снизу вверх, что они с Табаско давно хотели поменяться, так что учительнице оставалось только попросить их поменяться обратно после перемены. Нона весьма сомневалась, что это случится. В любом случае пытаться возразить Табаско – глупая идея. Табаско всегда побеждала, и весь класс это знал.
Все еще раз это увидели во время перемены. Вся банда очень подлизывалась к раненому Чести – фрукты Ноны были обещаны Утророжденному, но Утророжденный даже не возразил, когда половина порции оказалась у Чести. Большая часть класса вскочила с мест и сгрудилась вокруг Чести, спрашивая, выпадет ли у него глаз. Табаско сказала им:
– Брысь! – И все разбежались. Потом она спросила: – Ну и кто это сделал?
– Табаско, не психуй, – угрюмо сказал Чести, – я не хочу об этом говорить. И не могу. Я обещал.
Табаско села на подушку перед ним. Она сидела положив руки на колени, смотрела не моргая. Глаза не слезились. Потом сделала так, как делала очень редко, когда все ее умоляли, – распахнула глаза так широко, что кожа вокруг них стала очень белой. Жесткие серовато-розовые шрамы от ожогов не шевелились, когда двигалось все лицо, и Табаско вдруг стала кривой и жуткой.
Утророжденный, Красавчик Руби и Нона перестали есть, стало очень тихо. Кевин продолжил жевать совершенно спокойно. Чести сглотнул и сказал:
– Брось, босс.
– У тебя есть от меня секреты, Чести? – спросила Табаско.
– Нет. – Чести угас.
– Хорошо.
Даже раздавленный, Чести все еще колебался, что впечатлило Нону.
– Босс, может быть, не в присутствии, ну, знаешь, детей…
– У нас нет секретов друг от друга, – сказала Табаско.
Чести снова сглотнул. Наклонился в их сторону и уставился в пол. По этому сигналу все сдвинули головы, даже Нона, хотя Камилла запрещала ей так делать из-за гнид.
Чести заговорил так тихо, что его почти не было слышно. Он сказал, что его ударило. Нона хорошо разбирала шепот, так что ей не пришлось напрягаться, а вот Табаско сказала:
– Повтори. – Кажется, она не поверила.
Чести покраснел и прошипел:
– Фонарь. Я не шучу, мать твою.
От удивления Утророжденный чуть не завизжал:
– И как ты это допустил?
– Не болтай об этом, – велел Чести.
– Он на тебя упал? – спросил Кевин.
– Нет, я врезался в него лицом, да так сильно, что упал на задницу и вырубился. А когда я очнулся, выяснилось, что какой-то алкаш меня пожалел и притащил в свою нору. Хуже быть не может. Меня бродяги жалеют, – тут он задумался, – хотя, наверное, он спас мне жизнь. Он неплохой. Не понял, что за херню он нес. Он постоянно проверял мне глаза и рот, говорил что-то вроде: «А-а-а» и как будто кусал воздух. Если он на чем-то новом сидит, надо бы выяснить, надо же знать состояние рынка.