Ангел заколебалась.
– Скажи, – она облизала губы, – Нона тебя послушает, если ты отправишь ее на кухню?
– Я могу попросить ее об этом, если для тебя это важно. Но она взрослый человек, который может принимать собственные решения.
– Это не имеет значения. Я приняла решение. Я хочу остаться, – сообщила Нона.
Услышав это, Ангел вообще перестала смотреть на Нону. Вместо этого она выдержала пристальный взгляд Паламеда, и ее взгляд тоже стал жестким, как будто она надела шоры и смотрела в одну точку.
– Почему тебя не берет синее безумие? Кто ты и сколько из вас еще живы? Так и думала, что излишне оптимистично считать, что большинство из вас мертво.
Паламед двинул тело Камиллы вперед, и Ангел сказала быстро:
– Не двигайся, пожалуйста. Если ты сделаешь хоть шаг, я… выпрыгну в окно, если понадобится. Ты сможешь узнать все, что сможешь, от моего мертвого тела, но раз уж ты настолько хороша, у тебя может возникнуть подозрение, что мое мертвое тело будет возражать.
Паламед поднял руки вверх.
– Я остаюсь на месте. Я не хочу причинить тебе вред, я не буду тебя принуждать, у меня нет мысли причинить тебе вред, и я тебе не враг.
– Ты родилась моим врагом, – сказала Ангел очень грустно и очень устало, – или, что еще хуже, ты стала моим врагом… за последние пять минут. Сделав то, чего уже не вернуть.
Паламед медленно произнес:
– Как ты думаешь, кто я?
– Ты можешь быть только ликтором. Ты использовала некромантию на мне, когда прикоснулась, в ту долю секунды, когда я думала, что ты упала. Это могла быть только она. Я не знаю, что ты почувствовала. Я встречала тебя десятки раз, и ты никогда раньше не говорила со мной, поэтому я не знаю, что изменилось или как я все испортила. Но, боже, какая хрень!
Нона бы расхохоталась при мысли, что Паламед – ликтор, но она боялась смеяться: она не знала, что сказать или что сделать. Она сидела в пятне синего света и мечтала, чтобы Камилла отвела ее домой, чтобы они оказались за миллион лет отсюда, чтобы сегодняшнего дня не было. Ее мучило ужасное ощущение: что бы сейчас ни пошло не так, это все равно будет ее виной, она оказалась недостаточно умной или недостаточно хорошей.
– Я не ликтор, если тебе от этого легче, – сказал Паламед.
– Поклянись мне, – сказала Ангел, напрягшись, – поклянись своей гребаной жизнью.
– Клянусь жизнью Камиллы Гект, что я не ликтор, – сказал Паламед.
Ангел изучала его лицо. Что бы Ангел ни хотела там найти – Нона смотрела на нее изо всех сил, так пристально, что у нее глаза заслезились, – она это нашла. Она упала назад на своем стуле, опустив подбородок на грудь, и взглянула на Паламеда, измученная и мрачная.
– Что ж, тем легче.
Открылась дверь, и Ангел так резко вздрогнула, как будто у нее случился припадок. Нона повернулась и увидела Табаско. Табаско посмотрела на открытые шторы, потом на Нону.
И в голову Ноны ворвался мощный ритмичный звук. Она услышала тугое резкое поп-поп-поп, далеко, а потом близко, как будто у нее взорвалась голова. Мир исчез, хотя она не спала. В нее вцепилась неистовая головная боль, и Нона ощутила ужас, ее тело не работало, она ничего не чувствовала и ничего не воспринимала. Головная боль становилась все сильнее и сильнее, потом вдруг все прекратилось, и больше она вообще ничего не знала.
Время покинуло ее тело. Через несколько мгновений после этого головная боль вернулась. Было не так уж и плохо, а потом вообще стало намного лучше. Чернота не исчезла, но другие ее чувства начали оживать. Под лицом оказалось что-то грубое, что пахло восковыми мелками и лимонным очистителем, и ее тошнило, а во рту стояло что-то отвратительное и липкое. Рот открылся, и все вытекло. Она лежала лицом вниз. Нона, привыкшая к размышлениям о том, что ее тело делало в различных состояниях сознания, могла сказать это с уверенностью.
Незнакомый голос говорил:
– А ну отмени! Отмени приказ, говорю! Мерв, ты меня слышишь? Мерв, если я увижу хоть одного вашего ублюдка в этом здании, я обрушу на вас такой ад, что ваши имена окажутся в списке вымирающих видов. Эй, не тупи, долбаный кусок дерьма, я оторву Надежде голову и насру ему в гортань! Черт! Твою мать!
И Ангел:
– Что говорят?
– «Да, конечно, без проблем», – ответил незнакомый голос, – черт, Эйм, что, по-твоему, они скажут? Ой, мы лохи? Ой, мы в заднице?
– Открывай дверь, – сказала Ангел, – заберем девочку и свалим отсюда.
– Нет. Мы оставим ее здесь.
– Ее ликвидируют.
– Тебе следовало подумать об этом, прежде чем ты начала играть в училку в уродском эксперименте Трои.
Ангел вдруг заорала:
– Да откуда мне было знать, мать твою! Меня от всего оттеснили, у меня было ноль данных.
– Ты знала, что Мерв вчера чуть нас не убил, сказал, что это борьба за власть! – рявкнул незнакомый голос.
– Я не об этом! Откуда, блин, я могла узнать об этих двоих? Я только вчера вечером поняла, что они жили в безопасном доме!
– Да, но у Ктесифона не хватает денег, мы не можем никого спрятать, – сказал голос, – если бы ты меня подпустила на два метра, все было бы понятно еще несколько месяцев назад…
– Я защищала детей из Эдема. Их бы перевели на другой конец города, а им нужно было…
– Возьми себя в руки, Эйм! Прекрати думать о сопляках! – заорал голос. – Что нам делать сейчас, черт возьми?
– Ну орать друг на друга точно нет смысла, – напряженно сказала Ангел, – никогда в жизни у меня не было такого грубого телохранителя.
– Хорошо. Ладно. Круто. Отлично, – сказал незнакомый голос, – я думаю. Думаю. Боже, ну и жесть. Ничего личного, работа-то сделана хорошо, но жесть.
– Идем на крышу, идея неплохая, – предложила Ангел, но незнакомый голос возразил:
– Нет, это не выход. Они не будут стрелять в нас, если ты со мной, но мы не можем быть уверены в остальных.
– И что? Боже, я слишком стара для этого.
Раздался громкий лязг. У Ноны заболели уши. Голову ужасно сдавило, как будто она зажала себе нос и хотела продуть уши, как при купании. Кажется, кто-то двигал мебель.
– Если кто-то подойдет ко мне, я стреляю, – сказал голос.
Голос Ангела сбивался с веселого на рассерженный.
– Если ты выстрелишь, пока я в комнате, тебя отдадут под трибунал и повесят.
– Все слишком заняты для бюрократии, – возразил голос, – раскрываем карты прямо сейчас, я обойду Ценой страданий вчистую. Черт, если я сыграю как надо, никто ничего не узнает, пока не станет слишком поздно.
– Ты не можешь всерьез в это верить. Тебя застрелят.
– Не с моей родословной.
– Сколько их там?
– Девять. Может быть, десять. С водителем, наверное, одиннадцать.
– Это резня.
– Это комплимент, – скромно сказал голос, – в любом случае они все еще возятся с дверью.
Давление становилось все сильнее и сильнее, потом стало легче, потом что-то громко звякнуло совсем близко. В глазах все потемнело – да и вокруг было темно, – в комнате снова стало жарко и душно. Нона уставилась на огромное мокрое красное пятно крови на полу. Мокрая голова чесалась. Незнакомый голос говорил:
– Подожди минутку. Я убью этих двоих.
– Ты не посмеешь их тронуть, – напряженно сказала Ангел.
– Ради вашей безопасности, мэм. Не смотрите.
– Это просто суеверие.
– Ну да, тетушка всегда говорила, что это на девяносто процентов суеверие, а на десять – развлечение.
Ноги в сапогах громко протопали к Ноне. Это было уже слишком, а Кэм всегда велела притворяться мертвой, пока это возможно. Нона в ужасе села. Кто-то выругался, и раздался еще один громкий хлопок, и ее отбросило назад яркой короткой вспышкой света в груди. Она расползлась по грудной клетке куда быстрее, чем головная боль, резко и сыро, а потом исчезла.
– В меня снова стреляли! – закричала она с пола. – Второй раз!
– Нет! – сказала Ангел. – Стоп. Хватит, она жива, стой, это приказ, это прямой приказ! Нона, Нона!
Ангел перевернула ее, и ее лицо было мокрым от слез.
– Нона, господи, прости…
Но Нона была не в настроении. Она вывернулась из рук Ангела и поискала взглядом Камиллу. Камилла неподвижно лежала на полу, лицом вверх, полузакрыв глаза и невидяще глядя в потолок. Спереди она вся была в крови, а руки застыли на груди когтями, как будто она в панике обхватила себя. Количество крови поражало. Нона не думала, что в человеке вообще столько крови. Это было скорее отвратительно, чем пугающе. Нона поползла к ней, пока Ангел говорила:
– Да не стреляй ты, черт возьми.
Нона приподняла веки Камиллы и даже в темноте разглядела ясные серые глаза.
– Все хорошо, Нона, – спокойно сказала Камилла, – ты жива. Держись.
Камилла раскрыла ладони, и в них блеснули две пули.
– Продолжим? – спросила она.
Нона подняла глаза. Ангел сидела на полу и смотрела так, как будто увидела двух призраков. Рядом с ней стоял кто-то новый – невысокий человек с мачете у каждого бедра и небольшим тяжелым пистолетом в руках, без дыхательной маски и без головного убора. Маска болталась на шее, как будто ее просто не успели натянуть в спешке. Лицо показалось бы жестоким и красивым, если бы не россыпь осколочных шрамов на обеих щеках и носу, который когда-то был аккуратным, но потом его сломали, и если бы не пятна ожогов на одном виске. Волосы с одной стороны топорщились короткими лохмами, с другой – свисали вниз. Длинная часть была выкрашена в пронзительно-яркий синий, брови были темные, а глаза еще темнее и сверху и снизу подведены камуфляжными полосами. Нона поняла, кто это, при первом движении, а мачете еще помогли. Это была Богоматерь Страстей, впервые без маски.
– Страсти в нас стреляла, – заплакала она, – и в мою учительницу! Паламед разговаривал с Ангелом, и кто-то выстрелил в нас через окно, и ковер испорчен. Это худший день в школе!
Камилла села, и они со Страсти уставились друг на друга. Красивое лицо Страсти исказилось в отвращении, лицо Камиллы вовсе ничего не выражало.
– Ты в нас стреляла? – спросила Камилла, слегка сжав левую руку.