Он сказал: «И вот мы запланировали встретиться с этими агентами на нейтральной территории, за стеной, там, где жили беженцы. Они хотели, чтобы мы вернули ядерное оружие. Мы все решили доверять им, но А, Г, М и я придумали план чисто на всякий случай. Сорок восемь часов очень быстро превратились в двадцать четыре.
Г все продумал и выполнил в одиночку, с некоторыми оговорками. Это никому не понравилось. Они все говорили: “Черт, Джон, отправь кого-нибудь мертвого, отправь куклу”. Но мне был нужен Г. П вызвалась пойти с ним, но Г сказал, что ничего не сделает, если она будет поблизости. П взбесилась, но это был один из немногих случаев, когда он устоял против нее. Она обозвала его глупым пацаном».
Он сказал: «У меня было… такое странное предчувствие, когда мы усадили его в частный самолет. Я уже был довольно хорош в то время, хоть и недостаточно. Я отвел Г вниз, поставил его лицом к стене и оторвал ему руку».
Он сказал: «Он не почувствовал боли, и я вырастил ему новую. Немного рискованно, но я был уверен, что к тому времени смогу это сделать. Мне нужна была его рука… его материал. Он даже не попросил у меня объяснений. Вот таким он был человеком. Мы с ним выросли на одной улице. В детстве я таскал ему пирожки, и, наверное, поэтому он позволил мне отрезать ему руку и возил для меня ядерный чемоданчик».
Он задумчиво добавил: «Наверное, она еще где-то тут. Рука, в смысле. Я сунул ее в морг, чтобы никто не нашел. У меня были планы на эту руку».
Он прервался, чтобы съесть еще одну ярко-желтую дольку персика. Потом спросил:
– Где был я? Г вез бомбу. Корабли стояли на стартовой площадке, оставалось двадцать часов, даже меньше. Я торчал в спальне с монахиней и мигренью: монахиня полагала, что, если она сумеет меня подтолкнуть, мы наконец постигнем тайну Троицы и спасемся. Остальные пили. Часы тикали громче, чем когда-либо. К вдруг ни с того ни с сего призналась, что она встречается с Н. Мы не поняли – мы уже знали, типа, год. Предложили им уже пожениться наконец, у нас и монашка под рукой была. Н сказала, что это незаконно. К – это К-то – сказала, что ей плевать. Вот как все было плохо».
Он сказал: «К и Н поженились прямо тут. Ты из-за мусора не видишь. Я вырастил для них цветы, но они вышли… странные. У некоторых роз были зубы. К и Н решили, что это забавно».
Он сказал: «Из-за купола нам давно не светило солнце. Но все равно вышло красиво, я проплакал всю службу. Я не помнил, когда ел последний раз».
Он сказал: «Час и сорок две минуты спустя Г приземлился и направился на встречу. Тут мне пришлось рассказать, что ядерное оружие в боевой готовности, а Г – камикадзе. Сначала я сказал об этом нашим контактам, потом пришлось рассказать К, Н, П и вообще всем».
Он сказал: «Они рассвирепели. Что я считаю не совсем справедливым.
Я сказал им: “Вы думаете, они не собирались просто пристрелить его первым делом? Что в него прямо сейчас не целятся шесть снайперов?” Но они были недовольны не только Г. Им не нравилось, что бомба может взорваться и убить пару миллионов человек. Я сказал, что какая разница, это все равно австралийцы».
Он сказал: «Вау. Еще одна шутка без шансов на успех».
Он сказал: «Контактные лица вели себя довольно спокойно. Они сказали: “Джон, мы ничего не сделаем, пока вы не обезвредите бомбу. Нечестно разговаривать, если у вас на столе лежит ядерное оружие. Кроме того, вы никому из нас не причините вреда. Мы вообще в другой стране. Что вам это даст? Кому вы причините вред, Джон?”
Я сказал, что подумал об этом.
Они спросили, точно ли я подумал.
Я сказал: “Да. Кстати, помните мертвого мужика, которого я заставляю выглядеть живым и который все еще властен над ядерным оружием, к которому у меня полный доступ?”»
Он сказал: «К тому времени я уже вывел его на позицию. Это было довольно легко: я просто убедился, что все вокруг него не были участниками заговора, что никто не мог меня остановить, и запер двери. Они дали ему – мне – все коды. Я держал его палец на кнопке. Я сказал им: “У вас есть тридцать минут, чтобы убедить Панъевро не пропускать эти корабли”.
Они сказали: “Вы этого не сделаете. Это будет ядерная война”.
Я сказал, что сделаю что угодно. И что они это знают. И что коровы оплакивают других коров».
Он сказал: «И в этот момент мои люди начали спрашивать, какого, собственно, хрена. Что, черт возьми, происходит. Мы все кричали друг на друга. Я впервые видел, как К злится. Н и П тоже нападали на меня. Монахиня и братец А из хедж-фонда объединились и пытались всех успокоить, что только сильнее их разозлило. А и М были на моей стороне, или хотя бы на той стороне, которая утверждала, что все можно откатить назад и ничего плохого не случилось. Я был зол. Я сказал им, что это сработает. Н казалось, что ничего не получится. Что закончится запуском кораблей и убийством Г, и миллионы людей умрут просто так. И что, вообще-то, они все пошли за мной, чтобы спасти мир.
Я сказал, что мы это и делаем. Вот так мы спасаем мир. Просто надо мне поверить.
К сказала: “Джон, дело в том, что ты совершенно не хочешь быть спасителем. Ты хочешь наказать виновных”. Я ответил, что только что был у нее шафером! Она сказала, что я по-прежнему ее лучший друг, но все равно самый мстительный человек, которого она когда-либо встречала».
Он сказал: «Дела шли все хуже и хуже. Другая сторона слилась довольно быстро. Типа, не забывайте, что обе стороны коровьей стены – сотни сектантов и многие из них – дебилы из “Единой нации”, которые думают, что переживут конец света в бункере и выстроят новый рай, примерно как в книге “Луна – суровая хозяйка”. И у них есть винтовки. У нас все еще оставался Wi-Fi, и очень жаль, и эти чуваки поговорили с людьми снаружи, и они переметнулись. Пока мы все страшно ссорились, пришло сообщение, что сотня людей изменила свое мнение о нас, окружила внутреннее здание с оружием в руках и что мы должны сдаться. Они захватили кучу заложников, так что если бы я начал убивать хоть кого-то, заложники бы умерли сразу».
Он сказал: «Мы продолжали орать друг на друга, но мы мобилизовались и строили баррикады, пока орали. Я не стал просто всех убивать. Это выглядело бы крайне хреново. Я пытался доказать, что не решаю все проблемы убийством. Все всегда происходит в самый неподходящий момент. Мы ввели режим ЧП, разработанный на случай утечки криоматериалов. Опустили ставни, дистанционно заблокировали противопожарные двери и все такое. И мы построили баррикады. Ты их видела».
Он сказал: «Мы пытались поговорить с ними, говорили, что сейчас не время, надо успокоиться. Они не слушали.
А сказал, что они разойдутся. Я так не думал. Они видели, как я один раз продолбался, убив копов. Когда люди увидят, как ты что-то делаешь, и составят по этому поводу мнение, изменить уже ничего нельзя. Люди ничего не прощают. Как только они усомнятся, вы их уже потеряли. Это меня пугало и в остальных. А если я уже потерял своих лучших друзей? Единственных людей, в которых нуждался? Я только что поймал дурацкий зубастый букет на свадьбе К и Н. А что, если это уже ничего не значит?»
Через мгновение он сказал: «Так или иначе, бывшие сектанты снаружи пытались прорваться внутрь и говорили, что откроют огонь, если я не выйду. Я сказал, что, если они так хотят, я выйду. А, М и другие говорили: “Не смей, Джон”. Вместо этого я отправил пару скелетов попытаться спасти заложников. Драка, неразбериха. Мы привели нескольких заложников в здание, но потом на нас напали. Мы заблокировали коридор, когда они ворвались в зону ресепшена. Ты же видела входные двери? У них оказались коктейли Молотова. Я предложил, что нашу следующую секту надо бы набрать из девочек-подростков. М возразила, что от мужиков с автоматами еще есть какой-то шанс уйти живыми.
Я все время держал связь с Г. Он был молодцом и разговаривал со множеством переговорщиков, несущих ужасную чушь. Он оставался непоколебим. Вот почему я отправил туда его. Г слушал только двух людей за всю свою гребаную жизнь. Его не волновали рассуждения какого-то богатенького мудака в бронежилете об анализе цен. Я был почти уверен, что он в безопасности: они были слишком напуганы, чтобы действовать. Меня больше волновали те, кто штурмовал наши баррикады. Я даже не мог их уложить, потому что делал шестьдесят дел одновременно. Я управлял мертвым политиком, вел одновременно шесть переговоров, строил баррикаду из шезлонгов… Время шло, а я не понимал, что делать дальше. У меня сдали нервы. Я не знал, что мне сделать, когда отсчет закончится. Мне пришлось признаться в этом самому себе. Сложно было не заморозить всех в радиусе километра, чтобы просто успокоиться. Мне показалось, что это лишит меня морального превосходства».
Он сказал: «Они ругались в коридоре, и я испугался и заперся в спальне. Я никого не взял с собой, кроме Улисса и Титании, потому что они со мной не спорили. Вот тут, давай покажу».
Он вывел ее из кухни, забыв о банке персиков. Скелеты продолжали расчищать завалы. Когда он миновал гору костей, она вдруг распалась в пыль, и он пошел дальше сквозь вонючее облако. Она следовала за ним. В следующем коридоре было чисто, никаких сломанных стульев и мусора, но все промокло и стены вздулись. Лампы вывалились из гнезд, потолок расклеился, между панелями чернели дыры. Наконец один из скелетов открыл дверь, и они оказались на пороге комнаты, всего в нескольких шагах от того, что на первый взгляд казалось кучей мокрой коричневой одежды. Впрочем, большая часть оставшегося в здании выглядела мокрой коричневой одеждой. Но в этой одежде лежало тело, которое не улучшилось от пребывания в воде.
Она посмотрела на тело, а он нет; он смотрел куда угодно, только не на него. Он закрыл лицо руками, убрал руки. Отвернулся. Заговорил он нескоро.
Тогда он сказал: «М и ее монахиня кричали на меня сквозь дверь. Ну, М кричала. Она говорила, что я зашел слишком далеко, что она знает, что я не такой, что я могу все исправить. Она говорила, что все можно вернуть, пока не нажата кнопка. Она сказала, что бывшие сектанты дошли до лаборатории, и спросила, что же делать. Я не отвечал. В конце концов М сдалась и ушла».