— Иван, да это же сказка! — не выдержала тут девица.
— А я как раз тут и живу, — степенно ответил Иван.
И повел свою гостью в сени, потом в холодную половину избы, где бабкин сундук стоит, железом окованный. Начал Иван вытаскивать из него старинные наряды, гостья, тут же кинулась примерять их на себя — и вот шум подняла:
— Это же типичное ретро, Ваня! Это же настоящий, натуральный а ля рюс! Ой, если б увидели мои девки — с ума бы посходили!.. А можно я вот еще это и это возьму?
— Да бери себе все, что по душе!
— По душе и по фигуре, Ваня…
В это время к крыльцу корова подошла и затеяла мычать: доиться, мол, хочу. Иван схватил в сенях подойник — и на улицу. Ну а дева все не может никак натешиться новыми нарядами, и так и этак одно с другим сочетая. И когда вышла на крыльцо в полном стародавнем костюме, Иван чуть молоко не пролил.
— Никакая ты не филькендевочка! — вскрикнул он — Ты — Аленушка!
— А ты — братец Иванушка?
— Ну ясно. Кто же еще?
Хотя и поздновато было, истопил Иван на радостях баню, оба в ней хорошо попарились и поплескались, вдоволь наплавались потом в озере, под раскидистой ивой, и сели наконец ужинать. Поставил Иван на стол только что сваренные печкой-самоваркой щи и кашу, крынку молока парного и крынку топленого, мед сотовый, принес из огорода лук и огурцы. Гостье все это очень понравилось, только одного не могла понять:
— А что, выпить у тебя ничего нету?
— В сенях квас есть.
— Ну-у, ква-а-ас! — протянула она обиженно.
— Молоко вон стоит, — показал Иван.
— Чего покрепче хотелось бы.
— Бражки, что ли?
— Ну, хотя бы.
— Так мы ее только к празднику ставим.
— А то, что я у тебя в гостях, это не праздник?
— Сегодня же поставлю на ночь…
Так и стали они жить вдвоем, пользуясь днем и часом, далеко вперед не загадывая. Для Аленки тут все было пока что в новинку, и она развлекалась, как хотела. То заглянет в бадейку, где бродила и зрела брага, то примеряет снова и снова древние русские наряды, а то расположится на берегу под теплым солнцем погреться и понежиться безо всякой одежды. «Вот, — говорит, — ахнут мои клиенты, когда такой загар увидят!» Повадилась чуть ли не через день в бане мыться, называя ее какой-то сауной.
Иван смеялся: зачем же баню не по-людски называть?
— Так попсовее звучит, понимаешь? — был ответ.
— Ну а по-псовому — это и совсем не дело. Не Полкан же в ней моется, а мы с тобой.
— Ничего ты не рубишь, Ваня!
— А кто же, ты думаешь, срубил мне и дом, и двор…
Теперь уже Аленке смешно. Ивану же, через это, — радостно. Чем бы дитя ни тешилось…
Как-то к Аленке подружки-русалки из озера выплыли. Видят, своя, такая же, как они, на траве разлеглась, и захотели познакомиться. Лесные, которые на деревьях живут и на ногах бегают, тоже прискакали. И с этого времени начались у них забавные посиделки. Русалки про свое рассказывают, Аленка — про свое. Водяных девушек особенно интересовало, как живется женщинам у людей, какие у них проблемы. Что ни услышат от Аленки — всему дивятся, хихикают, всплескивают руками, шлепают по песку хвостами своими чешуйчатыми и нетерпеливо просят: «Еще, еще расскажи!» Аленку это сильно подзадоривает — и вот заливается она как птичка лесная на восходе солнца! Самой ей тоже приятно вспомнить свои похождения с финскими, немецкими, африканскими кавалерами, поболтать о долларах и марках, о шмотках заграничных, что от гостей перепадают, да и на доллары легко покупаются. До шмоток русалкам дела не было, непривычны они к одежде, к маркам и долларам — тем более (кошельки-то им держать негде!), зато про кавалеров даже одно и то же требовали повторять по нескольку раз и с подробностями: что да как, да какие они тогда бывают и сколько времени их щекотать требуется.
— Ну и дурные же вы девки! — хохотала от души Аленка. — Их не щекотать, их рядом с собой в постель укладывать надо.
— В какую же постель можно нашего Ивана укладывать? — любопытствовали русалки.
— Ивана нельзя! — спохватилась тут Аленка. — Иван — мой, а не ваш!
— А как же другие, с которыми ты раньше укладывалась? — не могли уразуметь русалки.
— Те — для заработка. Там совсем другое… — запуталась Аленка. — И вообще — не ваше это дело!
Беспутная была прежде, не каждого своего кавалера даже по имени знала, а вот Ивана почему-то хотелось ей для себя одной оставить. По крайней мере — в эти дни. А про далекое будущее она уже давно не думала.
В жизни самого Ивана случилось в ту пору еще одно невероятное приключение. Задержался он как-то в бане после Аленки, и перед ним неожиданно совсем другая женщина возникла. Стоит, улыбается — прямо, как Аленка, когда хочет побаловаться, и говорит ему:
— Давай будем делать то, что ты со своей женщиной делал.
Иван в смущении пятится и находчиво спрашивает:
— Спинку потереть, что ли?
— Я еще не знаю, как это называется…
Хотя и сумеречно было в бане, Иван все же разглядел, что перед ним Серебряная женщина из летающего шара. Понял: не сдобровать ему! Но все же хорохорится:
— И не надо тебе знать! Ты этим делом со своими мужиками занимайся.
— У нас все по-другому, — говорит женщина и что-то недоговаривает.
— Как же тогда у вас новые люди нарождаются?
— Нам не нужны новые, мы — бессмертные.
— Скажи тогда, сколько тебе годков?
— Если по вашему летосчислению, то не меньше пятисот.
— И ты хочешь, чтобы я с такой старухой…
— А ты можешь сказать, сколько лет живет на этой земле Иван-дурак?
Он стал вспоминать, и получилось, что даже в самом отдаленном, совсем затуманенном детстве, когда еще неизвестно было, сам ли он жил тогда или кто-то еще более ранний, уже приходилось слышать сказки про Иванушку-дурачка. А если были сказки, то, значит, человек тот, про которого они сложены, еще раньше того топтал землю-матушку. Вот он, какой возраст-то у Ивана!
— Мы не знаем, что такое старость, — продолжала между тем женщина и все придвигалась, придвигалась к нему и даже подобие улыбки обозначилось на ее неподвижных обычно губах. Неспешным, как бы ласкающим движением обеих рук она сняла или стерла с себя серебристую оболочку и оказалась действительно не старой и весьма привлекательной, только стало вдруг в бане холодно. Каменка еще не остыла, да и на дворе теплое лето стояло, однако подуло на Ивана настоящей зимней стужей. И мороз этот исходил от женщины!
— Не подходи ко мне! — загородился Иван руками.
— Почему, Иван? Я заметила, что вам обоим было хорошо — и твоей женщине, и тебе, — говорила гостья ласковым голосом, пожалуй, подражая Аленке, когда той хотелось поиграться. — Пусть снова будет хорошо и тебе, и мне.
— От тебя холодно, — поежился Иван, отступив уже к самому полку, где стояла у него бадейка с горячей водой: хоть так согреться! Но следом неотступно продвигалась и женщина, и пришлось ему, чтобы хоть как-то оборониться, выплеснуть воду на нее.
Женщина сперва содрогнулась, но затем просветлела лицом, сказала:
— Это тоже хорошо, но я говорила о другом. Дальше было вот это. — Она взяла лежавший на полке веник и протянула Ивану.
— Это — с нашим удовольствием! — обрадовался Иван.
Поддал жару и начал со всей страстью хлестать свою гостью, приговаривая: — Не я тебя бью, тебя веник бьет.
Женщина повизгивала, как собачонка, которую наказывают за дело, и терпеливо сносила непривычную для нее утеху. А уж Иван старался на совесть — даже согрелся за такой усердной работой. И женщина потеплей стала… Но в этот момент он вдруг слышит:
— Ваня, где ты там пропал? Я жду, жду…
К бане приближалась Аленка.
У Ивана опустились руки. Женщина облегченно вздохнула, радуясь передышке. Иван тихонько, умоляюще попросил ее:
— Ты можешь быстро исчезнуть?
— Зачем? — не поняла женщина. — Мы еще не закончили.
— Если моя подруга застанет меня с тобой — всем нам будет очень плохо.
— Но ей уже было хорошо, — все еще не могла понять женщина.
— Не спрашивай сейчас. Исчезни, прошу тебя!
— Пусть будет по-твоему. Но в другой раз… Она больше не будет мешать нам.
— В другой раз и другой разговор будет…
В дверях бани уже Аленка, а у нее свое мышление и своя догадливость.
— Мне что, опять раздеваться? — спрашивает.
— Да ну вас всех! — отмахнулся Иван.
Все же на этот раз пронесло. А наперед так решил: никогда не оставаться в бане одному.
Но с этого дня все равно как подменили Аленку. Скучно ей стало — и хоть ты разбейся. Ничто ей стало не интересно, поет целый день, как ветер в зимней трубе, одно тягучее слово: «Ску-у-шно… Ску-у-шно…» Или начнет ругаться нехорошими словами, которые Иван, живя в одиночестве, давно забыл и не употреблял. У нее же и разных неизвестных было еще много в запасе.
Ну, слова-то можно бы и стерпеть, а вот видеть скуку смертную на лице подружки изо дня в день Иван просто не мог. Он уж и так и этак пытался развеселить ее — и на балалайке играл, и плясал под свою же игру на середине избы, и соловьем лесным щелкал-заливался — и все без толку. Разве что на час-другой хватало его стараний. Ну да еще ночью, конечно, помалкивала.
Однажды утром что-то в ней переменилось, опять появился интерес к Ивановой земле. Захотелось ей по лесу прогуляться и на Дальней полянке побывать.
Ивану заподозрилось что-то, но отказать Аленке он не мог. Сунул топор за пояс, чтобы не зря по лесу шататься, а где-то заодно и дровишек на зиму заготовить, и повел подружку тайной тропой.
На полянке все оставалось, как было в день отъезда шумной компании. Валялись пустые бутылки, коробки, банки. В одной бутылке оказалось немного выпивки какой-то, и Аленка со вкусом к ней приложилась.
— Кайф, Ваня, что ты там ни говори! — аж зажмурилась она от удовольствия. И честно с ним поделилась.
Он же, попробовав, поморщился.
— Какой там кайф — простая сивуха!
Побродили они по полянке, потом Аленка услышала шум Большой дороги и туда, к ней, потянулась. Чем явственнее шум, тем сильнее у нее нетерпение, и вот уже стоят они оба на обочине, а мимо них с гулом и вонью пробегают самые разные машины. Аленка — в старинном бабкином наряде, Иван — в своем повседневном: синие, в полоску штаны, красная рубаха и нестриженые соломенные волосы вместо шапки… Аленка подняла до плеча руку и держит ее в таком положении.