Есть кто? – рявкнула Валя с порога, почувствовав в темноте квартиры нечто неладное. – Есть?
Включила свет в прихожей, раздавила ногой какую-то склянку с овальными капсулами, просыпавшими на ковер желтоватую пудру, которую пылесосить потом битый час.
Черт! – отрыгнула она какой-то зловонный душок. – Черт подери!
Я здесь, – отозвался кто-то из темноты, визгливо, пронзительно, словно это не склянка погибла под ее огромной сизой пяткой, а мышь. – Я здесь, здесь!
Господи, – воскликнула Валя. – Господи, помилуй! – Она заметалась по комнатам, зажигая везде свет, расшторивая окна. – Да шо же это такое, Нора Михална? Норочка Михална, вы здесь???
Подошла, увидела, закричала, у Павла номер выключен, Галина Степановна пришла, поморщилась, велела звать скорую.
Сидели с ней. Что-то откупорили.
Ну, забирать-то без Павла нельзя, никакую вещь нельзя выносить из дома без разрешения хозяев.
Потом констатировали какие-то осложнения и перитонит, можно было спасти, но спасение это спасение, только ангелы спасают, а для этого у них должно быть и настроение, и время, час суток, должно быть подходящим, лучше светлым, потому что частицы солнечного света играют в спасении не последнюю роль.
И, конечно, спасаемый должен уметь, даже расставаясь с жизнью, удерживать равновесие между землей и небом, между притяжением каждого из них, иначе душа его опрокинется в ту или другую сторону, и никакой ангел не сможет совершить над ним своего спасительного дела.
Риточка готовила мероприятие похорон. Такие заказы она не любила, но в ней была и дисциплина и воля, поэтому Андрюха с работы так ее и ценил.
Твой толстосум заплатит нам за работу, – там ведь и банкет, и выступления, и небольшой фильм можно снять на память, да? – интересовался он. – Я понимаю, это не фальшивый праздник, но нужно расширять диапазон, развивать сферу услуг!
Ну, конечно, заплатит, – вздыхала Риточка, – куда он денется, не будет же он сам возиться. Подожди, может, еще и выйду за него.
Эта идея Андрюхе нравилась: будет Риточка помогать ему находить хорошие фальшивые праздники для подготовки. Баржес-то, наверное, не оставит жену без дела?
Эта идея нравилась Нине.
Узнав о Нориной кончине, она расстроилась не очень, но пристроить Риточку, пока та сама не пристроилась к Кремеру, она была просто обязана. А то спелись на этой выставке, как голубки, даром, что голубки не певчие.
Я бы на твоем месте даже и не думала, – сказала Нина Баржесу, – извини, что нарушаю приличия и обычаи предков, говоря такое, – но жил ты – не позавидуешь как, а достоин ты самого лучшего. Молодая жена, да еще из провинции – лучше быть не может, послушай меня, я знаю, что говорю. И Анька твоя, которую теперь точно надо домой возвращать, тебе только спасибо скажет.
Аня плакала. Ей было страшно. Раз так, значит, и она однажды умрет. Оказывается, смерть совсем рядом ходит.
Она воображала видения.
Антонио утешал ее.
Они поехали на мотоцикле к лесному ручью, он включил музыку и, нежась в лучах милого солнышка поздневесеннего разлива, она всхлипывала и соображала, что теперь у нее есть особое право считать всех должниками.
А что ты можешь сделать для меня? – спросила она неопрятного паренька в продолжение своих мыслей.
Он ответил.
Она улыбнулась.
Баржес был возбужден, Баржес был счастлив. Он все повторял запившему было Кремеру, что у Норы обнаружились сотни новых вещей – блузок, сапог, юбок, и он, разбирая их, вдруг понял, что Нора была имитацией, а не самой жизнью. Воплощением, а не оригиналом.
Эти копии не снашивают одежду и не пачкают трусов, у них другая задача, – до хрипоты доказывал Павел. – Вот так и Нора – ничего поношенного или смятого, все новое и всего – на десять, двадцать, тридцать жизней.
Ты рехнулся, – завывал в ответ Кремер, – тебе надо полежать в психиатрической клинике.
С Риточкой они понимали друг другу с полуслова, словно сообщники.
Вале видеть в Риточке возможную новую хозяйку нравилось: своя, понятная, хоть и молодая! Сладим!
Эта мне нравится больше, – призналась она Галине Степановне, – какая-то она легкая.
Да не еврейка же, наша, – гудела Галина. – Мне пусть хоть полведра нальют, я на похороны этой черной норки не пойду.
Баржес ощутил, что привел все свои дела в порядок. Майкл отстранен, Норы больше нет.
Он сказал электрической леди, утешившей его проверенным способом на ковре, что по-настоящему свободен, богат, здоров, а значит, счастлив.
Леди не удивилась:
Тебе нужна хорошая теплая девочка, – сказала она по-матерински, – у нее из животика вылезет похожий на тебя мальчик, и тогда твое семейное фото можно будет помещать на журнальные обложки.
Придешь на норины похороны, – бегло спросил Баржес, словно речь шла о вечеринке или производственном совещании, – познакомлю…
Подпишешь с нами льготный контракт, приду, – улыбнулась электрическая леди. – Нам нужны новые энергосберегающие шарики и ролики, причем до осени, а то люди совсем разучились думать.
Баржес стиснул ее грудь, словно пытаясь определить на ощупь коэффициент ее упругости.
Больно, – констатировала леди.
Идет, – констатировал Баржес.
Ты правильно сделал, что убил меня.
Он пришел, наконец-то, усталый после стольких часов эйфории.
Валю отправил в подруге, подальше отсюда, удалил, словно свидетеля в преддверье обстоятельств, которые замышлял скрыть.
Обстоятельств?
Норы тоже не было.
Он опустился на слегка обшарпанный диван в коридоре, некогда обитый бархатом из маминого сундука. Он снял один ботинок, вдруг пригрезил, как Нора на этом диване баюкала его, хватившего лишку, и рассказывала ему про Чайку, которая потом перевоплотилась в простецкую картинку с венецианского развала. Она повесилась на гвозде чуть выше старого барометра, который всегда штормило, потому что к пружине приелась ржавчина.
Завтра ни свет ни заря ехать за Анютой в аэропорт, надо поспать.
А почему правильно? – спросил он. – Я вот, видишь, вспоминаю о Чайке, которая должна непременно идти в каждом провинциальном театре, чтобы не рухнул мир…
Хорошо, что я не пустил Риточку, которая рвалась сопровождать меня домой, а то и не поговорили бы, – сказал Баржес. – Так почему правильно?
Потому что мне уже совсем некуда было деться.
Но я убил тебя не поэтому, – смутился Баржес, – я убил тебя из обиды и мести. Мужчины иногда так поступают, – философски обобщил он.
Она спросила про выставку.
Он сказал, что почему-то вышло скучно, и только ее, норина, смерть как-то оживила жизненный пейзаж, варварски захваченный фальшивыми праздниками.
Почему ты никогда не любила меня? – спросил он.
Потому что любить для еврейки означает выбрать отца ребенку и заботиться потом о нем как об отце. А ты болтун, Баржес, фальшивомонетчик, сутенер ворованных идей, любя тебя, я становилась аферисткой, жадной до денег и баловства, но потом приходила настоящая Нора и хлестала самозванку по щекам.
Он замахнулся на нее, он сам захотел отхлестать ее по щекам, но не было ничего подходящего в обстановке момента. Белые хризантемы молча таращились со стола в нориной комнате, зашторенные окна фалдили, словно в водевиле, лампа с бордовым абажуром глупо любовалась своим отражением все в том же зеркале и даже не хотела подмигнуть.
Так что ж ты не нашла, куда деться-то? – закричал он.
Встал в одном ботинке, зашагал на кухню, поставил чайник, нарочито не оглядываясь на прильнувшую к дверному проему аккуратную тень. То ли посудный шкаф послушно отбросил ее, то ли большое махровое полотенце пыталось услужить, почему-то перекочевав с полотенцесушителя в ванной на крючок у кухонной мойки.
А что Риточка? – поинтересовалась тень.
Женюсь тебе назло, – профырчал Баржес, – хватит, навдовствовался при живой жене.
Вы будете идеальной парой, – произнесла Нора, – каждый на своем месте рядом с другим. Ты ругаешь меня, а я ведь была тебе очень полезной женой, Баржес. Мы, еврейские жены, умеем служить своим мужьям.
Баржес выпил виски.
Баржес растер виски.
Баржес осознал, что говорит с мертвой.
Нора умерла, – сказал он в трубку Майклу.
Нора умерла, – сказал он в трубку Зайке.
Нора умерла, – сказал он в трубку вынырнувшим поочередно неизвестно откуда Петру Зелину и Бо́рису Райхлину.
Нора умерла, – сказал он в трубку Сенсеро, снабдив его неуместное имя каким-то «черт подери».
Хочешь, чтобы подрал? – хотел было спросить черт, но убоялся попасть под горячую руку.
Алла Илларионовна, – заорал он на Норину мать, – вы же знаете, что Нора умерла, чего вы еще от меня хотите? Похорон? Я же тысячу раз сказал вам, что послезавтра. Одежда? Какая вам еще нужна одежда? Ей???
Он мужественно подтвердил грустную весть делегации из подъезда, бывшему дипломату-отцу и жене космонавта, уже давно летающего на том свете.
Он захлопнул дверь, как крышку гроба.
Мама, Нора умерла, – сказал Павел маме.
И правильно сделала, – удовлетворенно ответила она, – давно пора, впрочем, я это знаю и без тебя.
Я тоже боюсь умереть, – всхлипнул Баржес слезами, полными виски.
Он незаметно для себя позвонил Риточке, и уже через полчаса она баюкала его на обитом бордовым бархатом диванчике, рассказывая светлые и простые сказки о морях и рыбах, о небесах и птицах, о случайностях, на языке которых говорит судьба и о закономерностях, на которые надеются только полководцы, потому что им очень не хочется погибать.
Барометр по прежнему штормило, но самолет вылетел из Палермо по расписанию, демонстративно не заметив показаний всех на свете ржавых стрелок.
Он угощал задумчивую и грустную Анюту кока-колой и потчевал ванильным бисквитом, от поедания которого Анюта чувствовала на высоте десять тысяч метров, что растет в последний раз.
Длинная вереница людей, ступающих через порог.