Третий комдив тринадцатой ждал на пирсе.
– Э, а взамен где компрессор сломленный?
– Толик, да я твой поставлю сначала, а к вечеру мы тебе свой притащим.
– Точно?
– Сочно. Пошли уже – а то мои вон за сигаретами опять тянутся, устали от перехода, тут же вон метров двести целых. Э! Отставить перекур! В трюм седьмого шагом марш!
Компрессор скрутили быстро: да чего там скручивать? Даже со всей своей бронёй он представлял собой бочонок с покатыми бочками, верхом и низом, примерно по колено ростом и шириной в охват одного длиннорукого человека, но, сука, тяжёлый.
И только потащили его из трюма, как командир тринадцатой злым голосом приказал всей вахте собраться в центральном посту.
– Толик, а что-то папа у вас злой сегодня, да?
– Что-то да. Так, бойцы, сидеть в трюме и не высовываться, а мы, Миша, пошли-ка в разведку сходим.
Притаившись на трапике девятнадцатого отсека, Миша с Толиком узнали, что командир тринадцатой не просто злой, а пылает праведным гневом по поводу наплевательского отношения к вопросу сохранения социалистической собственности. Отпылав, командир потребовал категорически усилить, углубить, расширить и укрепить основную задачу крейсера отстоя, а именно сохранность вверенной матчасти. И чтоб, блядь, ни один болт, ни одна, сука, прокладка! А то приняли тут моду! И церемониться он больше не собирается – если что, то детскую присказку про глаз и жопу он реализует самым непосредственным образом, и это в профилактических целях, а в качестве наказания, не дай бох кого словит, то лучше им и вовсе не знать!
– Слушай, – прошептал Толик, – думаю погрузочный сейчас открывать не стоит.
– Абсолютно с вами согласен, коллега! Понесём через рубочный – так меньше шума будет.
– Потом на чай ко мне, пусть там твои сами несут.
– Ну Толя…
– Ну Миша…
– Ну ладно.
Влезть в люк вдвоём с компрессором не получалось – решили поднимать сверху верёвкой.
– Паша. Что это?
– Михал Юрич, ну как. Верёвка. Вы же сами приказывали.
– Это – верёвка? Паша, у шиншиллы хуй толще, чем этот шнурок!
– Михал Юрич! Лично плёл! Она, вы не смотрите, что с виду, а так на ней весь этот пароход утащить можно!
– Паша, блядь…
– Михал Юрич…
Компрессор опутали и обвязали, но в люк поддерживать его сажать никого не стали (техника безопасности называется), а тянули сверху втроём (больше вокруг люка не вмещалось). Миша стоял внизу, сбоку от люка, и молился (блядьсукасукасукаблядьблядьблядьнупожалуйста) – компрессор вылезал из нутра рывками, бумкаясь то о трап, то о манометры, то о стенки люка. И главное, думал Миша, чтоб, когда эта ебучая верёвка порвётся и компрессор жахнется на палубу, он палубу эту не пробил, потому как ровно под люком и сидел сейчас командир. И ладно ещё, что все в центральном обосрутся от звука упавшего с восьми метров на железную палубу железного компрессора весом с молодого телёнка… Но убить командира, распекающего вахту за попустительство к воровству ворованным компрессором в процессе воровства – ну форменный же моветон. Но пронесло (наверняка из-за правильной молитвы), и компрессор глухо и тихонько стукнул на рыбины вокруг рубочного. Облегчение быстро вытолкало Мишу следом.
– Так! Ну-ка, сигареты убрали! И бегом на корабль! Паша, головой отвечаешь! Донести аккуратно и поставить! Я сейчас рассчитаюсь и приду! И смотрите у меня!
Чай пили недолго: так, по стакану хлопнули ну и разговоров поразговаривали на полчаса, может; до серьёзных тем даже не дошли – компрессор взывал к Мише и требовал его присутствия при своей замене.
– Ну постой со мной на мосту, пока я дуну, – согласился Толик, что Мише уже и правда пора.
– Вот зачем вы курите, понять не могу? – с мостика открывался красивый вид на почти чёрную гладь воды, заснеженные сопки, блестевшие, словно кристаллы, на первом солнце, дымку мороза где-то вдали, мелкие отсюда фигурки верхних вахтенных в тулупах и чёткую борозду в снегу от трапа тринадцатой до соседнего пирса. – Воздух-то какой, а? Прямо стаканами черпай и пей!
– Вот поэтому через фильтр и дышу – боюсь отравиться! А что у тебя с лицом, Миша?
– А эта борозда в снегу была?
– Нет, это абсолютно незнакомая мне борозда. Интересно, откуда она взялась?
– Вот ушлёпки, а? Ну ты посмотри на них, а! Ну бля…
– Ушлёпки, да. А что за ушлёпки?
– Да они компрессор на верёвке так и потащили, Толя! Ну ты подумай! Компрессор! На верёвке! По снегу! Ладно, я побежал, пока они так прямо не включили, скоты ленивые!
Из рубочного зазвучал по нарастающей голос командира тринадцатой.
– Плохая идея, Миша! Пошли в приливе затаимся пока, а то порвёт же нас сейчас!
Затаились за контейнерами с плотиками – в тёмном «Приливе» было их почти и не видать. Командир был вначале даже довольно спокоен – видимо не мог поверить в то, что видит. А после того, как поверил, было страшновато даже за контейнерами с плотиками – дня два после этого чайки в Нерпичью не залетали, и Эйч Пи Бакстер до сих пор не знает, но ему крупно повезло тогда, что на гастролях он рядом не находился. Искали бегали и комдива три, да не нашли – кто догадается целого майора искать спрятанным куда не то что Макар, но и жена его, Марья, телят не гоняла? Решили, что в штаб ушёл: это и спасло тогда его глаз.
Миша нервничал – больше за компрессор, который сейчас, даже не отряхнув толком от снега, ставят, подсоединяют, и вот-вот включат, и начнут бороться за живучесть, а ему придётся заново повторять всю эту операцию, но уже на семнадцатой. Едва дождавшись, пока крики командира тринадцатой утихнут за ПРК, Миша стартанул на свой корабль.
На борту, отмахнувшись от что-то спрашивавшего старпома и не раздеваясь, Миша нырнул в трюм, крича на ходу «Стоять! Ничего не делать! Всем замереть!»
И точно – компрессор уже стоял на месте и был готов к запуску, а точнее будет сказать, к неминуемой своей гибели.
– Так, – Миша потёр лоб. – Я не буду спрашивать, почему вы такой сложный и хрупкий с точек зрения теории электротехники и термодинамики предмет тащили по снегу волоком. Я понимаю, да. Да. Но вы его просушили хотя бы? Клеммы, патрубки почистили и освободили от влаги?
Трюмные дружно молчали и переглядывались – искали виноватого.
– Всё ясно. Хорошо, хорошо, я понял. Снять, разобрать, почистить, вот тут, тут и тут протереть шилом, просушить и потом позвать меня. Всё мне показать и ставить подключать. Вопросы?
– А этот? – и Паша пнул труп предыдущего компрессора.
– А этот потом, после пуска нового, отнести на тринадцатую и прикрутить на место.
Утро встречало свежестью жёваной промокашки, и кто бы ожидал (после вчерашнего солнца и синего неба отсюда и до Норвегии) такой чуткости погоды к Мишиному настроению? Почти всю ночь не спав (пока ставили, пока запускали, пока настраивали работу), Миша был хмур, серьёзен, задумчив и готов поддаться кенопсии, как никогда раньше.
«Ну ничего, – думал Миша глядя с высоты ракетной палубы ТК-20 на жалкие остатки дивизии, тянувшиеся на подъём флага, – пройдёт. Высплюсь сейчас и пройдёт, всегда же проходит».
– Михаил! – крикнул с пирса командир, – что хмурый, как утро тридцать седьмого?
– Поспать бы, тащ командир!
– Поспать? Сон для слабых духом! Ну ладно, поспи, пока ко мне идти будешь, чего уж там!
– Что с провизией? – спросил командир спустившегося к нему Мишу.
– Нормально. Поменяли вчера компрессор, запустили, всё…
И тут с соседнего пирса заревело. Бродячие собаки, поджав хвосты, убежали узнавать, куда вчера делись чайки. Солнце, начавшее было выглядывать из-за туч, испуганно шмыгнуло обратно и по воде обязательно пошла бы рябь, но и так рябило.
– Вот! – поднял командир палец вверх. – Вот что я называю командирским голосом!
Обзор заслоняла семнадцатая, стоявшая с другой стороны пирса, и командир поднялся на её палубу.
– Гена! – заорал он оттуда. – Не рановато ли?
– Что не рановато? – заорал ему в ответ командир тринадцатой.
– Гон у тебя начался не рановато ли? Февраль же, – чернила, слёзы, а ты трубишь, как иерихонский свисток!
– Саша! Ты лучше отвернись! Сейчас здесь будет кровь и внутренние органы по всему пирсу! Боюсь травмировать твою нежную психику!
– Гена! Успокойся! Расскажи другу, что случилось! Легче станет! А другу любопытно!
– Саша! Ты не поверишь! Вчера только всех распёк за попустительство к расхищению железа! Выхожу! А! С моего корабля! Прямо пока я распекал, утащили что-то!
– Наглецы! – посочувствовал командир и мельком глянул на Мишу (Миша пожал плечами, мол, а я вам что говорил). – Надо было стрелять на поражение, Гена!
– Не успел, Саша! Только борозду от моего корабля к твоему пирсу и увидел!
– Так чего вчера не орал, а до сегодня терпел?
– Я не терпел, Саша, я мало того что орал, так и пиздюлей вчера наотвешивал! А сегодня! Прихожу на корабль! И что ты себе думаешь?
– Теряюсь в догадках!
– Вторая! Саша! Вторая! Блядь, вторая борозда от моего корабля к твоему пирсу! Ты можешь себе такое представить? А! Что? Что я не так делаю?
Командир обернулся к Мише. «Это мы наш, сломанный, к ним оттащили и поставили, чтоб у них по наличию всё совпадало», – прошептал Миша, командир кивнул.
– Гена! Слушай, что скажу тебе! Вторая борозда – это не от тебя тащили, а тебе обратно вернули! Не рви нервы, дружище!
– Саша!
– Морской закон, Гена! Кто последний – тот и папа! А я и на твоей в море последним ходил, и на своей сейчас последним остался!
– Саша! Ну как же так! Ну нужно же было! Я не знаю! Ну хотя бы! Ну хоть как-то!
Командир опять повернулся к Мише. Миша сделал глаза: «Не, ну тащ командир, ну как вы могли такое подумать? Всё отдал – до капли».
– Обижаешь, Гена! «Хотя бы» занесли вчера и отдали всё до капли! Ты куда побежал? Гена! Гена, заходи потом ко мне – чаю выпьем! У меня плюшки, Гена!
– А я, малыш? А как же я? – с рубки семнадцатой свешивался её командир, с интересом наблюдавшей за развитием всей этой драматической сцены.