– А ты тут при чём?
– Что значит при чём? На тринадцатой когда закончится, вы к кому ходить станете? Это раз. С чьей палубы ты сейчас, Саша, ведёшь переговоры? Это два. Ну так я собираюсь?
– Ну собирайся, сирота. На десять тридцать накрываю и этого (командир кивнул в сторону тринадцатой) предупреди – ждать не будем!
– Миша, – командир, спустившись на пирс, взял Мишу под локоток, – ну надо же было осторожнее как-то… Я не знаю… Не так нагло.
– Тащ командир… понимаете… как бы вам объяснить… я сам… я же… они же… им же… ну понимаете, их же даже законы электричества не останавливают, понимаете? Даже то не останавливает, что это не снаряд от гаубицы, а компрессор! Компрессор – это же… как бы вам объяснить? Это же испаритель, это же конденсатор… Двигатель, в конце концов! Это же красота инженерной мысли на службе у нас, простых людей! А им лишь бы не устать! Хорошо, что не за аквариумом пошли!
– Красота, говоришь? Да у вас же, у механиков, даже электроны – это не частицы, а металлические шарики; вы же в случае чего ими вместо патронов стрелять должны, ну мало ли, а всё туда же – красота! Вот же сила природы, ты подумай, – всё тянет к прекрасному свои мазутные лапки, даже трюмные. Красота. Паша стадом руководил? Передай, что у него один час и сорок пять минут на сбегать в посёлок и принести мне плюшки, которыми я командарму тринадцатой компенсировать буду.
– И по снегу их не волочь! – крикнул уже вслед. – В руках пусть несёт! Дежурный! Дежурный, где солнце? А кто виноват? Корней Иванович? Включить обратно!
При чём тут (возможно, подумает въедливый читатель лирического склада ума, который ещё помнит начало рассказа) красота вообще? А пусть посмотрит схему компрессора, а потом, на голубом глазу, повторит этот вопрос любому механику. Или, ладно, если страшно, то пусть просто оглянется вокруг – красота, она же везде, и как она может быть хоть где-то ни при чём? Вот то-то и оно.
Белая кость
В тот раз всё произошло так, как планировалось, а именно – абсолютно случайно. И пусть фраза эта отдаёт некоторой оксюморонщиной, но отнюдь таковой не является. Сколько уж копий переломано по поводу того, случайны ли случайности или нет, что никакой охоты погружаться в это метафорическое болото во мне нет. Замечу только, что к случайностям всё-таки надо быть готовым…
Герой сегодняшней истории, Витя, был высок, худ, хорошо сложен от макушки до пяток, здорового цвета в лице и тяготился провинциальной жизнью российского подводника. Ну как, многие тяготились, но Витя был один из немногих, которые не считали необходимым это скрывать. Посудите сами: ты морской офицер, весь такой образованный, довольно воспитанный, суровый как норд-норд-вест и одеваешься в основном во всё чёрное с золотым (ну ладно, жёлтым, но он как бы золотой). Ну кто белая кость, если не ты? Лётчики, что ли? И при всём этом внешнем великолепии тебе некому небрежно скинуть свою шинель и подать фуражку с перчатками и кашне, чтоб убрали, при входе в высший свет. Да чего уж там – и высшего света тоже нет, и войти, стало быть, некуда. А вокруг все такие же, как ты. Ну не ксерокопии, конечно, размер-то разный, но вы поняли, к чему я клоню.
Будь она неладна, эта Красная Армия, одним словом, вместе со своим Рабоче-Крестьянским Красным Флотом: лакеев и денщиков зачем-то отменили, высшего света нет, хруст французской булки только в песне… И, как будто этого мало, хотя и уже хоть стреляйся от тоски, какой-нибудь старпом ещё орёт на тебя, прямо вот во весь свой рот:
– Стрельников! Почему, блядь? Почему, я вас спрашиваю, говно в трюме? Я кому приказывал убрать? А? А! Я что тут, зря все свои молодые годы сложил на этом железе, чтоб по два раза повторять приказание про говно? Меня что, для этого мама в муках выносила и родила, чтоб я за говном в вашем трюме следил ежедневно? Или всё-таки, на секундочку, для великих свершений?
И Витя трёт височки, потому как голова побаливает от вчерашнего: после очередной неудачной попытки найти высший свет в Заозёрске пришлось опять идти в «Северное Сияние» (вот бы Север так сиял, как тот ресторан, так давно бы уж лопнул). И там что: шинель в гардероб самому нести, а потом ковыряться в салате, обильно запивая водкой (потому что нельзя всухомятку съесть столько майонеза), и грозно смотреть на незнакомого офицера по поводу какой-то незнакомой дамы, а чуть позже пить водку с этим офицером и в обнимку рассказывать ему о своих походах и выслушивать рассказы о его, при этом дружно отмахиваясь от изумлённой дамы (Зина, ну пойди сама потанцуй, ну ты же видишь, мы говорим, ну); а потом чуть не до драки спорить с Володей, который уже перестал быть незнакомым офицером, а стал Володей из одиннадцатой дивизии, о том, кто же из них благороднее и кто имеет на этом основании право уступить другому провожать эту даму, которая хоть уже и известно, что Зина, но она по-прежнему незнакомая дама, а тут два брата; и что, брат брату не уступит даму проводить до парадной? И дама давно уже ушла, наверняка поражённая такой степенью благородства, но наплевав на свою личную жизнь и возможность её сегодня хоть как-то устроить, а двум братьям разойтись без консенсуса нельзя же, правильно? Правильно. И поэтому что: поэтому ещё графинчик и два салата. А лимоны есть? Ну неси и лимон. У кого хочешь голова болеть будет, не то что у тонкой Витиной натуры.
– Абсолютно справедливое замечание, немедленно уберу говно и доложу вам лично.
– Что ты там жуёшь слова, Стрельников? Разделяй члены при разговоре!
– Так точно, говорю!
– Что так точно?
– Для великих, говорю, свершений, а говно – это так, метафизика по пути на ботинок прилипла! Прошу разрешения немедленно убрать!
– Немедленно убрать! И доложить! Лично! Мне! Свободен.
В каюте хорошо – тихо и полутемно. Можно сесть на диванчик, вот так затылок приложить к его спинке и глазки прикрыть. Диавол с ним, с высшим обществом, хоть покоя бы. Хоть бы вот сегодня.
– Чаю не желаете, барин? – в каюту заглянул старшина команды, старший мичман Федя. Федя знал о слабости своего командира к аристократической составляющей офицерского быта прошлого века и потакал. Не то чтобы ради корысти, а издеваясь, хотя и не с целью унизить, а от большого уважения: Витя ведь мало ли что вздыхал о канделябрах, балах и пенсне на цепочке (непременно как у Чехова), но в бою за исправность матчасти был грамотен, спор и незаменим – засучивал рукава по плечи и вперёд, только пятки из трюма торчали, да булькали руки в мазуте, и дружно звенели гаечные ключи: то есть чётко разделял, где он изнеженный барин, а где слесарь-сантехник с высшим образованием и полным отсутствием брезгливости. Единство и борьба противоположностей называется, если вы уже подзабыли
– Ах, это вы, Фёдор? Право, так бестактно врываетесь в каюту. Ну, а что там у вас нонче за чай? Индийский хоть?
– Не могу знать, ваше высокородь! «Принцессой Гитой» называется, а уж откудова она, эта самая Гита, сестра ли той самой Зиты, или из Пакистана, то тайной накрыто!
– Покрыто, Фёдор. Правильно говорить «покрыто».
– Как будто это что-то меняет.
– Да, правда – ничего в вас поменять уже невозможно! Подавайте вашу Гиту, так уж и быть!
– Ну чего старпом звал? – Федя присел на стульчик, скинул тапочки и, довольно жмурясь, вытянул ноги на диван. Пока гранулы какого-то вещества (судя по надписи на пачке – чая) плавали и набухали в стаканах, можно было и новости разузнать.
– Фёдор, а ты не попутал ли, случаем, рамсы? Куда ты кривули свои на мой диван сложил?
– Да не жалко тебе старых ноженек своего подчинённого, что ли? Ну пусть отдохнут.
– Да глаза у меня заслезились, вишь, от карасей твоих! Тапки обратно надень хоть!
– Витя, вот ты взрослый уже почти человек, капитан-лейтенант, а всё от шуточек своих курсантских не отцепишься! Так что там старпом?
– Да что там старпом… Убедительно доказал мне, что я – говно, потому что у меня в трюме говно, и оно так долго там живёт, что он с ним скоро здороваться уже начнёт. А со мной, наоборот, перестанет.
– Витя, ну мы завтра закончим там всё менять и уберём. Ну вытекает, понимаешь? Тонну ветоши уже израсходовали, на пять лет вперёд свой лимит выбрали, а как ты потом по трюму убирать всё это будешь? Ну мы и подкладываем помаленьку, но совсем убрать, так ещё хуже потом будет.
– А чего не сегодня закончим?
– А прокладки только завтра привезут. Ну объясни старпому.
– Да объяснял, но завтра смотр же этого ебучего флотского порядка, и старпом в положение входить отказывается.
– А что за смотр?
– Ну как. Праздник же, типа командир дивизии нам новые традиции прививает.
– Как в прошлом году?
– Именно как в нём, да.
А дело происходило накануне 23 февраля, и в прошлом году новый командир дивизии, устав от повального равнодушия подводников к желанию выиграть традиционный смотр строя и песни флотилии, решил повысить их соревновательный дух. В общем, устроить 22 февраля смотр флотского порядка на кораблях и потом, комплексно, выставлять оценку и назвать лучшие экипажи по подготовке и проведению праздника и, может быть, даже выдавать какие-то грамоты.
И как это должно было повысить дух? Ну смотрите: загодя, числа двадцатого, объявляется большая приборка. Двадцать второго, с утра, командир дивизии начинает обходить корабли и делает это таким образом: заходя на корабль, надевает белые перчатки и с восьмого отсека в корму, а потом по кругу до центрального обходит все палубы, включая трюма, и всё там трогает и любовно поглаживает. В центральном смотрит на перчатки. Если они остались довольно белого цвета, то выставляет кораблю оценку «удовлетворительно» (почему же не «хорошо» или «отлично» – спросите вы… а потому, что оценка «хорошо» выставляется на флоте в основном только посмертно, а оценки «отлично» достойны только адмиралы Макаров, Нахимов и Корнилов). Если перчатки посерели, то оценка «неудовлетворительно». А если почернели, то большая приборка объявляется вновь. Пр