Минёр двинул к своему самолёту из второго отсека в ватных штанах, валенках, тулупе на сгибе локтя и очках с шапкой в руке. Вид у минёра был кислый, будто он выпил уксуса, но оно и понятно – с каким ещё видом ходят к месту совершения вынужденного подвига? Личный состав отсеков, получивших инструктаж, хлопал минёра по плечам и всячески выражали свою поддержку, а некоторые так и вовсе почтительно склоняли голову перед героическим поступком такого, с вида, простого паренька. Остальные смотрели молча, но спросить не решались: ну идёт человек в подводном положении куда-то в верхней одежде, ну… значит, так надо ему, правильно?
В двенадцатом на пульте минёра ждал командир, хотя делал вид, что не ждал, а просто невзначай выглянул из двери.
– О, Славик! Готов?
– Всегда готов, тащ командир! Если родина, так сказать, то мы того… это… не подведём и вообще!
– Это ты молодец. Это ты правильно. Ты же минёр, а бесстрашие для минёра – первое дело! Давай, Славик, и, если что там, не поминай лихом. Наша служба, сам понимаешь!
Пульт за спиной командира задыхался. Там собрались все свободные от вахты провожать минёра и теперь какими там они усилиями не ржали в голосину, то для науки психологии до сих пор остаётся почти что главной загадкой. Гвозди бы делать из этих людей, одним словом, как мы уже с вами ранее выясняли.
В шестнадцатом Славика ждали старпом с комсомольцем.
– А ты чего в РБ? – удивился Славик.
– А у меня там, под моим люком лежит, тебя сейчас посадим и тогда уж я… пока ты осваиваться будешь.
– А я вот тебе, Славик, воска принёс, – протянул старпом минёру кусок чего-то похожего на пластилин, – в уши, а то парень ты у нас видный, а ну как Сирены нападут… этого-то (и старпом кивнул на комсомольца) прощелыгу они уже знают, а ты же что… свежее мясо для них…
И тут комсомолец не выдержал. За комсомольцем не выдержал вахтенный отсека, который прятался за электрощитами, за ним не выдержали в четырнадцатом отсеке, а уж потом не выдержал старпом. Держался до последнего – кремень, я же вам говорил.
Славик сел на порожек и понурился.
Отсмеявшись, старпом похлопал его по плечу:
– Да ладно, Славон, не обижайся! Когда над тобой смеются – это хорошо, вот когда плачут – тогда намного хуже. Запомни эту житейскую мудрость!
– Да я и не обижаюсь. А чего там в ангарах-то этих?
– Антенны связи, балда! Только мы ими не пользуемся почти, боимся потерять! Ты режимы связи учил-то?
– Учил.
– Ну принесёшь тогда зачётный лист – подпишу тебе. Оспаде, давно так не смеялся, это ты мне сейчас, считай, часа два жизни накинул! Что ж я, за это зачёт тебе пожалею?
– А он у меня с собой, лист. Вот, как учили. А может ещё средства выхода из ПЛ, заодно, подпишете? Ну… раз два часа, то два зачёта.
– Да ты нахал, батенька! Не столько мы над тобой издевались! Сколько ВСК у нас?
– Ну две – у нас же всего по два!
– Логично. Ладно, давай подпишу. Всё, не стой тут, а то передумаю – иди делом занимайся!
На обратном пути минёру хлопали в ладоши и поздравляли с лишением пилотской девственности. Минёр высокомерно раскланивался и вальяжно жал всем желающим руки – держал роль. Командир выйти с пульта не смог, а только махнул рукой (второй вытирал слёзы) – ступай мол, братец, ступай.
Вот это я понимаю, представление было! Вам бы понравилось, уверяю вас. Но знаете, кто в нём был главным актёром? Кто играл свою роль так идеально и гладко, что ни у кого ни капли сомнений в искренности происходящего не возникло? А сам минёр.
Ему Петрович сразу же и рассказал про то, что его разводят, но не таковы мы, минёры, чтоб вместе друг за друга горой не стоять, даже не смотря на угрозы пизды от старпома: хотя, ты, Славик, нас не выдавай всё-таки, а то страшно, и роль свою до конца исполни! Всё равно ведь не отстанут и не этим, так другим разведут, а так – успокоятся и только по мелочам подъёбывать будут, но это нормально, это у нас традиции такие: мы же тут все свои и кому, как не нам друг друга того… развлекать.
И минёр проникся, смирился, настроился и отыграл – никто подвоха не заметил, Петрович сам потом, по большому секрету, рассказал. А минёр мало того, что отыграл, так ещё два зачёта одним махом закрыл – ну не шельмец ли?
А в театр вы всё-таки сходите как-нибудь, а то потом, на свалке, что вспоминать будете? И заодно отпишитесь мне, как сходите, – дают ли всё-таки про матросов или стесняются. Уж больно мне это любопытно, про матросов-то.
Велосипед
Нет, вот вы всё-таки скажите мне, что нужно человеку для счастья? Вот вам, конкретно (вам, вам, не оглядывайтесь), чего не хватает, кроме денег? И я так говорю не потому, что уверен, будто вам их не хватает, а потому, что точно знаю, что они ничего не решают в этом вопросе, хоть вас ими и завалили, – как и остальные внешние атрибуты. А что решает? А как решает? Ладно, дело это запутанное и пока вы думаете, расскажу вам маленькую историю про одного Колю.
До пяти лет Коля рос в обычной полноценной семье: мама, бабушка, кот и отец – полярный лётчик-испытатель. Дома всё время были бабушка и кот, мама появлялась изредка потому, что много работала, а папа так и вовсе не казал носа из своих полярных льдов. Ну это и понятно: если мама техничкой в школе и сторожем на овощебазе была так занята, то что говорить о лётчике-испытателе?
– Хер с бугра он, а не лётчик! – сказала бабушка на Колино пятилетие, выпив лишнюю рюмку наливки.
– Мама! – возмутилась Колина мама.
– Что мама? Ладно. Просто подлец, раз вам точные определения не к столу!
– Мама!
– Что мама? Мужика себе нормального найди, а не на мать ори!
Но в садике Коля правду рассказывать не стал, хотя начал догадываться, что остальные дети космонавтов, водолазов и героических строителей целины такие же, как и он безотцовщины. Даже несколько дней походил в группу с чувством гордости своим превосходством новыми знаниями, а потом как-то само стёрлось.
До школы бедность семьи не сказывалась на Колино настроение никак, а потом он успел к ней привыкнуть и, если и страдал, то наружу этого не показывал. У Коли никогда не было магнитофона (даже с кнопками, которые нужно было подпирать огрызком карандаша, чтоб играл), джинсов, велосипеда, приличных лыж или цветного телевизора, зато Коля был знатным спортсменом и упорно, хотя и не очень блестяще, учился. Маленькое, какое-то пугливое, но настойчивое чувство не то зависти, не то обиды, не то не пойми чего ещё, поселилось внутри Коли годам к двенадцати и нет-нет да и начинало если и не грызть, то посасывать.
На семейном совете, к середине десятого класса, было решено отдавать Колю в военное училище. Потому что не на завод же ему идти жизнь свою губить пьянством, а куда ещё? В МГИМО его ждут, что ли, и глаза все уже проглядели в сторону Миасса – ну где тот Коля и когда уже к ним поступать приедет?
Мама с бабушкой ругались три дня, выбирая, где Коля будет блистать, – в железнодорожных войсках или по политической части. Коля и кот к их спору были абсолютно равнодушны: кот был животным, а Коля давно уже решил, что пойдёт в моряки, так как моря живьём он никогда не видел, а очень хотелось ещё со времён книжки про капитана Врунгеля. Ещё можно было бы в лётчики, но к лётчикам отношение у Коли было двоякое: с одной стороны, – да и фуражки вот эти вот с крыльями, но с другой – подлецы (это так сказалась на него детское враньё про отца-лётчика). А подлецом Коля становиться не планировал, что совсем и не удивительно в шестнадцать лет. Такие мысли обычно приходят в голову намного позже. Маме с бабушкой не говорил до последнего, знал, что станут отговаривать и умоют слезьми всю округу, и он может не выдержать и уговориться, а потом всю жизнь будет жалеть об этом. А если и жалеть, то уж лучше о собственном решении, а не о навязанном мамой – так считал Коля.
– Как это в военно-морское? – присела на выдохе мама, когда Коля показал ей вызов.
– Что в военно-морское? – выглянула с кухни бабушка.
Из-за бабушки выглянул кот. Ишь ты, гляди, – животное, а тоже беспокоиться умеет.
И началось на три дня стенаний и траура. Точно отговорили бы, думал потом Коля, какой я молодец, что скрывал всё до последнего!
В училище Коля поступил легко.
– Кандидат в мастера спорта по лёгкой атлетике? – уточнил единственный на всё училище подполковник, начальник кафедры физподготовки. – Вообще на экзамены можешь не ходить. Садись, пиши письмо родителям, что зачислен. Пусть поплачут и начинают гордиться!
Денежное довольствие у курсантов оказалось огромным – почти десять рублей. Правда хватало его всего на несколько дней: после бабушкиных разносолов, которые та готовила неизвестно из каких продуктов, но всегда вкусно, казённая пища голод не утоляла и всё время хотелось есть, а цены ЧПОК выставлял – мама дорогая! К концу второго курса голод прошёл, добавили ещё денег за старшинские сопли, но появились девушки, и оказалось, что от них деньги исчезают ещё быстрее, чем от голода. Хорошо, что хоть форму выдавали регулярно и в Питере таких ходило чуть не полгорода – об одежде можно было совсем не переживать.
К пятому курсу Коля женился и переживать стало вовсе не о чем, кроме будущей карьеры. Жена ему досталась хорошая, из интеллигентной питерской семьи (мама – бухгалтер, папа – машинист в метрополитене). Колю все любили и уважали, он платил им тем же. И только то самое маленькое чувство из детства, что вот чего-то надо, чего-то не хватает для счастья – иногда всё ещё посасывало Колю где-то внутри и, скорее всего, уже просто по привычке.
Училище Коля закончил с твёрдым синим дипломом, хотя для этого пришлось к третьему курсу несколько испортить отношения с начальником кафедры физподготовки, который утверждал, что главное сейчас – спорт и показатели, а уму-разуму на флоте и так научат и чего тратить на это время, когда спартакиада на носу. По праву твёрдого хорошиста Коля выбрал Север, потому как к Питеру ближе, а жена расставаться с родителями навсегда не планировала и Камчатку категорически отмела из двух возможных вариантов.