— Да вот щас поворот… Ну-ка притормози, не проехать бы…
Шофер затормозил. Заяц быстро сунул руку за отворот куртки, повернулся к нему и ударил кастетом в висок.
Голова шофера стукнулась о стекло.
Заяц ударил снова. Шофер ткнулся лицом в руль.
Неловко размахнувшись, Заяц ударил его торцом кастета по затылку и потянул к себе.
Голова таксиста бессильно болталась. Заяц потянул сильнее. Обмякшее тело повалилось ему на колени. Содрав с руки кастет, он перевалил таксиста к себе. А сам, перебравшись через него, сел за руль, выправил сползшую с дороги машину и погнал дальше.
Метров через триста чернотой встал по бокам дороги высокий еловый лес, показался поворот.
Заяц свернул, выключил фары и тихо поехал по грунтовой дороге.
Шофер неподвижно лежал рядом — ногами и задом на сиденье, головой на полу.
Проехал немного, Заяц свернул на поляну, провел машину меж двумя елями и остановился за кустами.
Помедлив минуту, вышел, осмотрелся и, обойдя волгу, выволок шофера. Достав фонарик, посветил. Остекленевшие глаза таксиста были полуприкрыты, в волосах поблескивала кровь.
Заяц обшарил его карманы, вынул деньги, зажигалку, ключи. Деньги спрятал, зажигалку и ключи зашвырнул в лес.
Потом, подхватив труп подмышки, поволок.
Мелкий дождь продолжал моросить, с потревоженных кустов текла вода.
Ноги таксиста волочились по переросшей мокрой траве.
Заяц ткнулся задом в ствол ели, выругался и, подтянув таксиста под раскидистый куст, бросил. Руки трупа раскинулись в траве. Заяц выпрямился и несколько раз ударил его ногой в голову. Потом расстегнул ширинку и помочился.
С ели слетела какая-то птица, захлопала тяжелыми крыльями. Сторонясь кустов, Заяц вернулся к волге, включил свет в салоне. Он достал из кармана кастет, повертел перед глазами. Кастет оказался чистым.
Заяц открыл бардачок, вытащил пачку документов, поднес к глазам:
— Монюков… Виктор Иванович… так… девятый таксопарк…
Полистав документы, Заяц сунул их обратно, вытащил оттуда же грязную тряпку, плюя на нее, вытер кровь с сиденья выбросил в окно.
Возле ручки скоростей на пластмассовой коробке с мелочью лежала смятая фуражка таксиста.
Заяц поднял ее. Из фуражки с шуршанием выпал пакетик с недоеденной нормой. Заяц повертел в руках норму, понюхал:
— Вон что, бля…
Положил пакетик в фуражку и швырнул за окно. Потом завел мотор, задом вырулил на проселочную, проехал, оглядевшись, свернул на шоссе и погнал, включив фары.
Дождь перестал.
У поворота на Минское шоссе встретился грузовик. Пригнувшись к рулю, Заяц вырулил на Минское и понесся к Москве.
В коробке с мелочью лежало круглое карманное зеркальце Придерживая руль. Заяц поднял его, посмотрел на себя. Из зеркальца глянуло широкоскулое небритое лицо с небрежно зашитой заячьей губой.
— Так может убрать второй абзац? — спросил Куликов, снимая очки.
— Да нет, Алексей Михалыч. Тут убирай, не убирай, ничего же не изменится, — поморщился Бондаренко. — Я же говорю, он прочел когда главу, вообще, говорит, а нужна ли она?
— Ну, это не разговор.
— Тем не менее…
— Тогда все менять, всю фабулу, что ли? Это же немыслимо.
— Мыслимо, немыслимо… — пробормотал Бондаренко, посмотрел на часы — Ой, ей, ей… засиделись мы с вами.
Часы показывали десять минут седьмого.
— Ну, а что ж делать?
— Не знаю. Я б на вашем месте все-таки поработал над главой. Целиком.
— А смысл? Это же меняет содержание романа. Что ж, Борисова выкидывать, а Елецких из простых инженеров в зам. нач. цеха переводить?
— Ну, зачем такие крайности. Дело не в том кем работает Елецких, а как он к завкому и парткому относится.
— Но он не может иначе, Виктор Юрьевич! У него ведь характер такой! Начальник литейного цеха делает приписки, а ОТК ему потворствует!
— Правильно, но почему Елецких не пойдет сразу в партком и громко не расскажет обо всем?
— Да потому что рыцарь-одиночка он! Молодой специалист, без малого год на заводе! У него за плечами десятилетка и СТАНКИН! Тем более он ведь еще не член партии. Во второй части он вступает, но сейчас он совсем по-другому подходит к производственным проблемам. Я же сам таким был, когда на Кировском начинал…
— Но он и в бюро комсомола не сказал ничего. Сразу кинулся на Еремина. Я не говорю, что он не имеет право ударить очковтирателя, безусловно имеет, но ковбои нам ведь не нужны.
— Виктор Юрьич, но не все сразу, пойдет он в партком и в…
Дверь скрипнула, вошла Графт, улыбаясь, положила толстую папку на стол Бондаренко:
— Извините. Вот, это Баруздин. Еле доволокла. За недельку одолеешь?
— Побачимо, — Бондаренко ответно улыбнулся, кивнул на ее шаль. — Что, мерзнешь?
— А у нас весь конец мерзнет.
— Так вроде не холодно еще
— Тем не менее.
Гафт поправила шаль и вышла.
Куликов барабанил по столу.
Бондарснко вздохнул:
— Знаете, что, Алексей Михалыч, давайте так договоримся. Вы все менять не будете, но поработаете над сценой с Ереминым и над разговором в раздевалке… Беркутову причешите, пожалуйста, что это, ей-богу публичный дом и общежитии… это не надо… Договорились ?
— Попробую.
— Дня за четыре успеете?
— За недельку.
— Ладно. Вот. А тогда уж мы по второму заходу к шефу…
Бондаренко выдвинул ящик стола, достал завернутую в бумагу норму и стал есть, держа перед собой. Отвислые щеки его ритмично задвигались. Куликов убрал рукопись в портфель, встал:
— Тогда я в четверг звоню вам.
— Да можете сразу приезжать утречком. Я буду.
— Ладно. — Куликов подошел к двери, обернулся. — Вы вот норму едите, а я вспомнил, как мы с Чеготаевым пришли в «Новый мир». К Твардовскому Он при нас норму вытащил, тогда они ведь поменьше стали, так вот, норму значит, вытащил и бутылку с коньяком. Нам по стопке налил, а сам раз куснет — стопку опрокинет, другой и снова стопку. Так полбутылки выпил.
Бондаренко улыбнулся, закивал:
— Да я знаю. У нас ребята тоже видели не раз. Он ведь ее всегда на pa6oте ел.
— Домой не возил?
— Никогда. Да что Твардовский, Гамзатов вон вообще ее на шампур вперемешку с шашлыком. Жарит и ест, Хванчкарой запивает.
— Восточный человек, — Куликов засмеялся, взялся за ручку. — Ну так до четверга?
— До четверга. Всего доброго.
— До свидания, Виктор Юрьевич.
— Только не оправдывайся, ради бога, — Лещинский поднял две ладони и поморщился.
— Да я не оправдываюсь, Леонид Яковлевич, — устало улыбнулся Калманович, — просто, действительно, я ведь первый раз с ним…
— Ради бога, Саша. Ты же знаешь, я этого не выношу.
— Ну, не буду, не буду.
— Что за женская черта такая? Если бы, да кабы. Давай посмотрим лучше… а который час-то…
— Понятия не имею. Лещинский заглянул под манжет:
— Восемь, без пяти. Давай, расставляй.
Калманович подошел к своей кровати, вынул из-под подушки небольшую коробку с шахматами.
Лещинский снял пиджак, бросил на свою кровать и потянулся, потирая лоб:
— Уаааххаааа…
Калманович вытряхнул шахматы на стол, стал расставлять.
В дверь постучали.
— Милости просим, — негромко отозвался Лещинский.
Вошел Зак с двумя бутылками «Байкала»:
— Ну, как у вас-то? Как отложили? Я даже не посмотрел.
— Без пешки герой.
— Серьезно?
— Очень… Саш, где стаканы?
— У меня в тумбочке.
Лещинский достал два стакана
— Только два.
— Да пейте, я после, — Зак отодвинул стул, сел рядом с Калмановичем.
Тот уже расставил позицию и, почесывая переносицу, смотрел на доску.
Лещинский открыл бутылку, налил два стакана, протянул один Калмановичу:
— Пей.
Зак одел очки.
Лешинский отпил из своего стакана.
Минуту молчали, глядя на доску. Лещинский махнул рукой:
— Труба.
Зак покачал головой:
— Знаешь, где-то ничья, по-моему… у черных король отстал.
— Да труба, чего тут.
— Труба, если на е7 взять, после шаха.
— А что ты не брать предлагаешь?
— Но другого-то нет. Ничего нет. Так сразу он слонов разменяет и пошла пехтура….
— А так что? Коня отдал, а он конем g6, потом через е5 на с6.
— Ну и что? А Саша на е6 уйдет.
— Правильно, — Калманович быстро передвинул фигуры, убрал белого коня с доски. — Вот. А потом через d5 встану на е4 и все!
Лещинский поставил свой стакан на стол:
— Слушайте, ну что вы дурака валяете! Зачем ему прыгать на с6, это же глупо! Коня изолировать и время терять. Он на е7 его оставит! А сам пешкой вперед!
Он сильно стукнул пешкой по доске:
— Хотя, постой… но тогда ты полное право имеешь слоном ба-бах, — он двинул слона.
— Конечно, — Зак двинул короля. — Ушел, ты королем на е6, он снова, ты снова, он снова. Так ничья, конечно. Но он может рискнуть вот как, друзья мои, — Зак двинул черного короля на b7, — а коня не тронет.
— А я тогда все равно на е6… на е5, и пошел к пешке.
— Да, пешка берется.
— Берется. Тогда ничья.
— Ничья. Смотри-ка. А я труба говорил, — Лещинский отпил из стакана
— Погоди радоваться. Мамонт придумает что-нибудь.
— Вообще тут путаная игра, — Калманович снова восстановил первоначальную позицию.
— А кто напутал? Я что ли? — усмехнулся Лещинский. — Сто раз тебе говорил — не играй разменный вариант с ним, он эндшпиль играет лучше, он этим и дорогу себе в первую лигу пробил!
— Но надо же отшлифовывать, Леонид Яковлевич…
— Вон он тебя и отшлифовал! Белыми на ничью еле тянешь.
— Леня, ну хватит, чего ты навалился на него, — Зак открыл вторую бутылку, налил ему в стакан и отпил сам из горлышка, — Агзамов опытный мастер. Я с ним на первенствах четырежды играл и только раз выиграл. Остальные все вничью. Ему б пораскованней играть, давно б гроссом стал.
Лешинский махнул рукой:
— Саша в сто раз талантливей, вот что обидно! Эти Агзамовы, Кременецкие, Платоновы, это же серятина — пресерятина! Их бить надо нещадно, ты же без пяти минут гроссмейстер! И попал в лигу. Не экспериментируй с дебютом и на эндшпиль не надейся, они же по тридцать лет за доской сидят, у них опыта больше. Но они в мительшпиле слабее те