– Понятно… Ну, ничего, нормальный рассказ.
– Нормальный?
– Ага. Понравился.
– Ну, я рад.
– Только вот это я не пойму.
– Что?
– Ну, там в середине мат был какой-то…
– Аааа…
– Там что-то – «блядь не могу» и так далее. Непонятно.
– Ну, это просто я случайно. Вырвалось.
– Как?
– Ну так… Знаешь, разные там хлопоты, денег нет, жена, дети…
– Аааа…
– Это я, наверно, вычеркну.
– Мне всё равно…
– Нет, ну всё-таки…
– Мне вот ещё чего… Понимаешь, вот с кладом нормально, но скучновато. Тютчев там, всё такое. Скучно как-то. Вот если б он чего другое нашёл, вообще рассказ пошел по кайфу.
– Ну, может быть…
– Точно, ты только пойми правильно. Знаешь, чего-нибудь такое вот, чтоб забрало. Понимаешь?
– Понимаю… что ж, может, ты прав.
– Точно тебе говорю. Знаешь, чего-нибудь интересное такое…
– Действительно…
– Ты просто в будущем подумай…
– А чего мне в будущем, давай-ка сейчас. Ты мне идею дал хорошую.
– Правда?
– Да. Вот как мы сделаем:
Через минуту модный плащ обнимал пень бессильно раскинувшимися бежевыми рукавами, а его худощавый хозяин, оставшись в сером свитере, энергично копал, приноравливаясь к коротенькой лопатке.
Земля была, как и тогда, – мягкой, податливой. Антон отбрасывал комья в сторону, и они пропадали в обступающей крапиве.
Солнце, полностью пробившееся сквозь поредевшие облака, ровно, по-осеннему осветило сад, заблестело в переполненных листвой лужах. Не успел он вырыть и полуметровой ямы, как лопата звякнула обо что-то. Антон осторожно обрыл предмет и, опустившись на колени, вынул его из земли.
Это был небольшой железный сундучок. Улыбаясь и качая головой, Антон погладил его ржавую крышку встал и, прихватив лопатку направился к столику.
Поставив сундучок на стол, он сунул лезвие лопаты в щель между крышкой и основанием, нажал. Коротко и сухо треснул разломившийся замок, и крышка откинулась.
Внутри проржавевшего сундучка лежало что-то, завернутое в тонкую резину.
Облизав пересохшие губы, Антон развернул её. Под ней оказался чехол из непромокаемой материи. Антон осторожно снял его, и в руках оказалась свёрнутая трубкой рукопись с пожелтевшими краями.
Антон расправил пахнущие прелью листы и стал читать.
ПАДЁЖ
Кто-то сильно и настойчиво потряс дверь.
Тищенко сидел за столом и дописывал наряд на столярные работы, поэтому крикнул, не поднимая головы:
– Входи!
Дверь снова потрясли – сильнее прежнего.
– Да входи, открыто! – громче крикнул Тищенко и подумал: «Наверно, Витька опять нажрался, вот и валяет дурака».
Дверь неслышно отворилась, две пары грязных сапог неспешно шагнули через порог и направились к столу.
«С Пашкой, наверно. Вместе и выжирали. А я наряд за него пиши».
Сапоги остановились, и над Тищенко прозвучал спокойный голос:
– Так вот ты какой, председатель.
Тищенко поднял голову.
Перед ним стояли двое незнакомых. Один – высокий, с бледным сухощавым лицом, в серой кепке и сером пальто. Другой – коренастый, рыжий, в короткой кожаной куртке, в кожаной фуражке и в сильно ушитых галифе. Сапоги у обоих были обильно забрызганы грязью.
– Что, не ждал, небось? – Высокий скупо улыбнулся, неторопливо вытащил руку из кармана, протянул её председателю – широкую, коричневую и жилистую:
– Ну давай знакомиться, деятель.
Тищенко приподнялся – полный, коротконогий, лысый, поймал руку высокого:
– Тищенко. Тимофей Петрович.
Тот сдавил ему пальцы и, быстро высвободившись, отчеканил:
– Ну а меня зови просто: товарищ Кедрин.
– Кедрин?
– Угу.
Председатель наморщился.
– Что, не слыхал?
– Да не припомню что-то…
Коренастый, тем временем пристально разглядывающий комнату маленькими рысьими глазками, отрывисто проговорил сиплым голосом:
– Ещё бы ему не помнить. Он на собрания своего зама шлёт. Сам не ездит.
И, тряхнув квадратной головой, не глядя на Тищенко, повернулся к высокому:
– Вот умора, бля! Дожили. Секретаря райкома не знаем.
Высокий вздохнул, печально закивал:
– Что поделаешь, Петь. Теперь все умные пошли.
Тищенко минуту стоял, открыв рот, потом неуклюже выскочил из-за стола, потянулся к высокому:
– Тк, тк вы – товарищ Кедрин? Кедрин? Тк что ж вы, что ж не предупредили? Что ж не позвонили, что ж?..
– Не позвонили, бля! – насмешливо перебил его рыжий. – Пока гром не грянет – дурак не перекрестится… Потому и не звонили, что не звонили.
Он впервые посмотрел в глаза Тищенко, и председатель заметил, что лицо у него широкое, белёсое, сплошь усыпанное веснушками.
– Тк мы бы вас встретили, всё б, значит, подготовили и… Да я болел просто тогда, я знаю, что вас выбрали, то есть назначили, то есть… Ну рад я очень.
Высокий рассмеялся. Хмыкнул пару раз и рыжий.
Тищенко сглотнул, провёл рукой по начавшей потеть лысине и зачем-то бросился к столу:
– Тк мы ж и ждали, и готовились…
– Готовились?
– Тк конечно, мы ж старались и вот познакомиться рады… раздевайтесь… тк, а где ж машина ваша?
– Машина? – Кедрин неторопливо расстегнул пальто и распахнул; мелькнул защитного цвета китель с кругляшком ордена.
– Машину мы на твоих огородах оставили. Увязла.
– Увязла? Тк вы б сказали, мы б…
– Ну вот что, – перебил его Кедрин, – мы сюда не лясы точить приехали. Это, – он мотнул головой в сторону рыжего, который, подойдя к рассохшемуся шкафу, разглядывал корешки немногочисленных книг, – мой близкий друг и соратник по работе, новый начальник районного отдела ГБ товарищ Мокин. И приехали мы к тебе, председатель, не на радостях.
Он достал из кармана мятую пачку «Беломора», ввинтил папиросу в угол губ и резко сплющил своими жилистыми пальцами:
– У тебя, говорят, падёж?
Тищенко прижал к груди руки и облизал побелевшие губы.
– Падёж, я спрашиваю? – Кедрин захлопал по пальто, но белая, веснушчатая рука Мокина неожиданно поднесла к его лицу зажжённую спичку.
Секретарь болезненно отшатнулся и осторожно прикурил:
– Чего молчишь?
– А он, небось, и слова такого не слыхал, – криво усмехнулся Мокин, – чем отличается падёж от падежа, не знает.
Кедрин жадно затянулся, его смуглые щеки ввалились, отчего лицо мгновенно постарело:
– Ты знаешь, что такое падёж?
– Знаю, – выдавил Тищенко, – это… это когда скот дохнет.
– Правильно, а падеж?
– Падеж? – Председатель провел дрожащей рукой по лбу: – Ну это…
– Ты без ну, без ну! – повысил голос Мокин.
– Падеж – это в грамоте. Именительный, дательный…
– До дательного мы ещё доберёмся, – проговорил Кедрин, порывисто повернулся на каблуках, подошёл к шкафу: – Чем это у тебя шкаф забит? Что это за макулатура? А? А это что? – Он показал папиросой на красный шёлковый клин, висящий на стене. По тусклому, покоробившемуся от времени шёлку тянулись желтые буквы: ОБРАЗЦОВОМУ ХОЗЯЙСТВУ.
– Это вынпел, – выдавил Тищенко.
– Вымпел? Образцовому хозяйству? Значит, ты – образцовый хозяин?
– Жопа он, а не хозяин, – Мокин подошел к заваленному бумагой столу, – ишь, говна развёл.
Он взял косо исписанный лист:
– «Прошу разрешить моей бригаде ремонт крыльца клуба за наличный расчет. Бригадир плотников Виктор Бочаров»… Вишь, что у него… А это: «За неимением казённого струмента просим выдать деньги на покупку топоров – 96 штук, рубанков – 128 штук, фуганков – 403 штуки, гвоздей десятисантиметровых – 7,8 тоны, плотники Виктор Бочаров и Павел Чалый». И вот еще. Уууу… да здесь много. – Мокин зашелестел бумагой: «Приказываю расщепить казённое бревно на удобные щепы по безналичному расчету. Председатель Тищенко»… «Приказываю проконопатить склад инвентаря регулярно валяющейся верёвкой. Председатель Тищенко»… «Приказываю снять дёрн с футбольного поля и распахать в течение 16 минут. Председатель Тищенко»… «Приказываю использовать борова Гучковой Анастасии Алексеевны в качестве расклинивающего средства при постройке плотины. Председатель Тищенко»… «Приказываю Сидельниковой Марии Григорьевне пожертвовать свой частно сваренный холодец в фонд общественного питания. Председатель Тищенко»… «Приказываю использовать обои футбольные ворота для ремонта фермы. Председатель Тищенко»… Вот, Михалыч, смотри. – Мокин потряс расползающимися листками.
– Да вижу, Ефимыч, вижу. – Заложив руки за спину, Кедрин рассматривал плакаты, неряшливо налепленные на стены.
– Товарищ Кедрин, – торопливо заговорил Тищенко, приближаясь к секретарю, – я не понимаю, ведь…
– А тебе и не надо понимать. Ты молчи громче, – перебил его Мокин, садясь за стол. Он выдвинул ящик и после минутного оцепенения радостно протянул:
– Ёоошь твою двадцать… Вот где собака зарыта! Михалыч! Иди сюда!
Кедрин подошёл к нему. Они склонились над ящиком, принялись рассматривать его содержимое. Оно было не чем иным, как подробнейшим макетом местного хозяйства. На плотно утрамбованных, подкрашенных опилках лепились аккуратные, искусно изготовленные домики: длинная ферма, склад инвентаря, амбар, мех-мастерские, сараи, пожарная вышка, клуб, правление и гараж.
В левом верхнем углу, где рельеф плавно изгибался долгим и широким оврагом, грудились десятка два разноцветных изб с палисадниками, кладнями дров, колодцами и банями. То здесь, то там, вперемешку с телеграфными столбами, торчали одинокие деревья с микроскопической листвой и лоснящимися стволами. По дну оврага, усыпанному песком, текла стеклянная речка, на шлифованной поверхности которой были вырезаны редкие буквы РЕКА СОШЬ.
– Тааак, – Кедрин затянулся и, выпуская дым, удивлённо покачал головой, – это что такое?
– Это план, товарищ Кедрин, это я так просто занимаюсь, для себя и для порядку, – поспешно ответил Тищенко.
– Где не надо – у него порядок. – Склонив голову, Мокин сердито разглядывал ящик. – Ты что, и брёвна возле клуба отобразил?
– Да, конеч