— На Соцветье много горного хрусталя, намного больше, чем неометалла, — сказала она на прощание. — Он дешевый, не стесняйся, проси у своей семьи его в подарок. С ним действительно не сравнится никакое стекло.
— Спасибо, — искренне поблагодарила я ее. Подобный совет мог быть с ее стороны чем угодно, в том числе издевкой или ловушкой, но я первым делом спрошу у Рыжего, он не обманет. Горный хрусталь между бровями — моя несбыточная мечта, им надо было раньше сказать мне об этом, я бы, наверное, тут же устремилась на Соцветье…
Неометалл стек со стен, просачиваясь в решетки воздухопровода и канализации. По потолку поползли трубы. Неужели прошел час?
— Счастливого пути, привыкай к дому и жди своего Дождя, — попрощалась со мной Ночка, запрыгивая в свою Присоску. — Сейчас твое Гнездо лопнет, но ты оставайся в нем, что бы ни случилось. Мегателепорт уже запущен.
С чавканьем Присоска помчалась вниз по стенам, доктору нельзя встречаться ни с искрами, ни с жижей ни при каких обстоятельствах. Ей нельзя рисковать своим молекулярным составом, не то она поправит его за счет кого-то из нас. А я продолжала сидеть в Гнезде, с тревогой наблюдая, как темнеют стены, как то тут, то там из труб вырываются струйки пара. Вдали показался зеленый свет — наверняка это жижа ползет на слабый аромат жизни, поглотить, переварить, размножиться и ползти дальше… Гнездо еще было мягким и удобным, но уже тревожно пульсировало подо мной, его лепестки наливались красным, проступали вены и светились капилляры. Мне уже приходилось бывать в лопнувшем гнезде — это словно ванна из теплой крови, фонтан жизни и тут же ужасный холод и боль. Мой комбинезон медленно нагревался и давил на мои кости все сильнее. Я боялась вмешаться в его работу, только повторяла про себя: «Быстрее, быстрее!».
Гнездо лопнуло, но я не успела испытать ни жизни, ни холода. Я по-прежнему сидела в позе лотоса, по моему зеркальному костюму стекал сок Гнезда, я ничего не чувствовала, хотя все видела. Вокруг меня пространство переливалось и преломлялось, словно я была внутри стеклянного шара с неровной поверхностью. Шар рассыпался в полной тишине, и я увидела перед собой нескольких людей. От них не было никаких ощущений, но чисто зрительно, словно картинку, я узнала Рыжего. Он сделал шаг вперед, однако мужчина с бородой схватил его за руку. В этот момент я услышала, но не речь и другие звуки — я услышала мысли. Люди думали, и тут же шевелили губами, произнося вслух то, что думали. Эта дважды произнесенная информация напрягала, словно испорченный «связист». Мои друзья думали и говорили одновременно, речь и мысли дополняли друг друга, добавляя нюансы. Я подумала: хорошо, что я пока только слышу мысли и вижу, как шевелятся губы, иначе я бы сошла с ума… Они думали все одновременно, и они думали обо мне. Тут подошла женщина в белом, скатала на палочку мой перемазанный комбинезон из неометалла и сунула палочку в пробирку. Пробирка тут же замигала разноцветными лампочками на крышке. «В норме», — подумала женщина и тут же сообщила об этом остальным. Рыжий: «Почему она молчит?». Мужчина с бородой: «Шок чувств, с такими, как она, это бывает. Слишком много ощущений, вот она и отключилась ото всего, кроме зрения. Скоро пройдет. Надо мне забрать эту пробирочку…». Я напряглась, понимая, что со мной не все в порядке, ведь я действительно ничего не чувствую и не могу сказать ни слова. И в этот момент вселенная взорвалась внутри и снаружи меня. Я увидела, услышала, почувствовала много всего, больше, чем была способна, и тут же оказалась в полной темноте, вне времени и пространства.
Когда я открыла глаза, было тепло, мягко, старо, шершаво, чуждо, деревянно, но очень, очень живо. Словно я действительно находилась в Гнезде, только не в своем, может быть, даже заболевшем, но еще гостеприимном. Я знала, что ткань, на которой я лежала, была живой, росла в поле, пила воду, что она была пропитана разными химическими составами: что ткань, которой я была накрыта, тоже когда-то была жива, росла, болела, имела носителя и тоже была пропитана незнакомыми смесями знакомых веществ. Под моей головой находилось то, что напоминало по настроению ткань, которой я была накрыта, но, в отличие от нее, оно познало смерть носителя, еще не покинув его. Смерть ощущалась как Ночка. Я резко мотнула головой, сбрасывая то, что было под ней. На пол упал какой-то белый мешок.
— Не любишь подушки? — спросил кто-то, чье присутствие ощущалось шершавым и теплым, похожим на ткань, которой я была накрыта. Рядом сидела женщина в белом халате. Она подняла мешок и показала мне его. — В космосе таких нет?
— Она мертвая, — ответила я, пытаясь одновременно передать информацию о мешке, но информация словно вязла в чем-то, не проникая внутрь женщины. Женщина не была сверхчувствительной, как я. Она спросила, не болит ли у меня что-нибудь, пощупала руки, ноги, заглянула в глаза.
— Ну хорошо, — женщина улыбнулась. — Я сейчас приглашу к тебе профессора Чудова. Если тебя что-то будет беспокоить, позвони в колокольчик и позови меня.
Она дала мне медный колокольчик и вышла. Колокольчик был очень старый и помнил разные руки. Для меня эта информация была лишней. Я отложила его и снова сосредоточилась на своей постели. Потом перешла на кровать — деревянную, старую. Не углубляясь в ее историю, прочувствовала предметы в комнате, затем пол, стены. Почувствовав трубы, насторожилась, но тут же успокоилась — трубы были мертвыми, в них не ощущалось ни грамма неометалла.
Зато за стенами и трубами била жизнь, такая громкая, яркая, вкусная, разная, что сердце мое подпрыгнуло от радости. Комнату и кровать можно потерпеть, но недолго и всего лишь в обмен на обещание этой струящейся искристой жизни снаружи дома…
— Здравствуй, Ветер, — вошел мужчина с бородой, которого я уже видела в момент прибытия. За ним, очень тихо ступая, следовал Рыжий. — Мы с Рыжим будем помогать тебе привыкать к твоей новой жизни. В этом доме только мы имеем представление о твоей работе и привычках, поэтому мы очень тебя просим, пока ты не освоилась, не покидай этот дом и сад, держись в границах из металла.
Я мысленно пробежала по комнате и саду и нашла границу. Комната была частью дома, в котором насчитывалось еще шесть комнат. На пороге дома тоже лежал металл. Мне туда было пока нельзя, но внутри я почувствовала кого-то, похожего на меня, как были похожи на меня мои Гнезда. Через пару дней я узнала, что это называется «родной». Рыжий тоже был родной, но он не боялся меня, как другие родные. Он по-прежнему вызывал ощущение пузырьков, срывающих крышку бутылки.
Дни были заполнены безопасностью, покоем и кипящей, пузырящейся жизнью. Я быстро училась. Сначала меня отучали от заботы Гнезд. Жевать и глотать еду было смешно и одновременно очень скучно. Потом приучили спать по ночам, восемь часов без перерыва. Пока было лето, я спала в саду. Потом, когда я уже ела, одевалась и жила, как все люди, ко мне пришли мама с папой, и я узнала, что Рыжий — мой брат-близнец. У нас одинаковые носы, лбы, глаза, только мою молекулярную структуру изменили космос, станция и неометалл, поэтому кожа Рыжего была цвета топленого молока, моя — стальная. Волосы Рыжего были оранжевые, как апельсин, а мои — ярко-красные и неестественно блестящие. Говорили, что я одарена сверхчувствительностью с пеленок, поэтому еще в детстве меня забрали для работы на космической станции. Рыжий не одарен, но он очень гордился сестрой-космонавтом и тоже решил посвятить жизнь космосу. Только он учится на Восстановителя и собирается защищать диплом по теме: «Возвращение космонавтов и адаптация их к нормальной человеческой жизни в условиях семьи», профессор Чудов ему помогает. Все говорили, что я учусь очень быстро и уже весной смогу держать экзамен на статус «Восстановленного в правах». Конечно, мне подарили много кварца, это были и кулоны на цепочке, и диадемы, и отдельные камушки, но я их редко носила. Кварц усиливал мою чувствительность, а на Соцветье чувств и так было в избытке.
Иногда мне снились черные искры и переплетения труб, зеленая жижа и теплые Гнезда, черные глаза и пухлые щеки Ночки, но никогда не снились друзья. Ни разу за несколько месяцев мне не приснился Дождь. А я очень по нему тосковала. Однако я не могла ему позвонить, как мне звонил Рыжий, — здесь не было «связных», а пользоваться телефоном-плоскарем и галакт-нетом мне будет позволено лишь после сдачи экзамена.
Когда за окном заметно пожелтели деревья и профессор запретил мне спать в гамаке, потому что похолодало, с неба чаще начала капать вода. Помню, мы пили чай, я сидела рядом с мамой, вдруг застучало по стеклам, и все закричали: «Дождь! Дождь!». Я выскочила из-за стола, опрокинув чашку, побежала в сад, но там было пусто. Вода лилась и лилась с неба, промочила насквозь мои волосы и одежду. У пожухлых розовых кустов стоял стол, в нем в большой миске лежал недочищенный мамой шиповник, он тоже плавал в этой воде. Мое единственное воспоминание о детстве нашло меня, но мне было все равно. Я не хотела эту воду, пролетевшую над планетой и щедро делившуюся со мной информацией, я хотела домой, в черное небо. Мне был нужен другой Дождь…
Рыжий догнал меня и укрыл плащом. Все спрашивали, почему я выбежала. Рыжий рассказал им про Дождя, и все тут же замолчали.
— Какие странные имена, — сказала мама. — Дождь, Облако, Ночка. Почему вас так называют, почему Ветер, а не Вика?
— Это традиция, — ответил ей профессор Чудов, который жил в доме, чтобы наблюдать за моей адаптацией и помогать Рыжему с дипломом. — В космосе люди почему-то больше всего скучают по явлениям природы: по шуму листвы, дождю, ветру. Космических детей так и называют, чаще всего по последнему воспоминанию ребенка.
— Но я не помню ветер, я помню дождь в нашем саду, — я сбросила плащ, от моих волос поднимались клубы пара, как над чайником.
— А в твоем случае тебя назвали по созвучию с настоящей фамилией.
— Может, поэтому она влюбилась в мальчика по имени Дождь, что запомнила дождь? — спросила мама. А потом посмотрела на меня с опаской. — От тебя пар валит. Ты заболела?