И еще один человек мог беспрепятственно войти к Адальберону – его ученик епископ Герберт Орильякский. И это невзирая на строжайший запрет короля. Однако все зависело от того, сколь набиты были золотом карманы епископа. Увы, алчность всегда затмевает верноподданнические чувства. На этом Герберт и играл. И именно он доставлял бывшему наставнику интересующие того сведения. Он же был посыльным: приносил архиепископу письма от других прелатов, его племянника и обеих императриц, затем доставлял им ответы через своих посланцев.
Архиепископ думал о Герберте и нервничал, ожидая новостей. В том, что они были и исходили от короля, он не сомневался.
И вновь лоб избороздили морщины. Людовик его страшил. Людовик ему мешал. Мешает многим. И империя не поскупилась бы для того, кто избавит ее от досадливой занозы. К этой мысли архиепископ возвращался уже не раз. Он пытался гнать ее, но она настойчиво, как оса, кружила над ним, заставляя мозг усиленно работать в поисках верного решения.
И Адальберон, весь в плену этой мысли, завороженно глядя вдаль и уже не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух, пробормотал:
– Что, как это случится?.. Но тогда… только один сможет стать королем.
В это время скрипнула дверь. Архиепископ вздрогнул и порывисто обернулся.
На пороге стоял Герберт.
Они шагнули навстречу друг другу.
– Есть новости? – быстро спросил Адальберон.
– Зачем бы мне иначе тревожить покой вашего преосвященства? – ответил епископ.
– Говори!
– Король Людовик выразил желание заключить мир с империей, он сам мне сказал. Договор будет подписан в Монфокон-ан-Аргонне двадцать пятого мая.
Архиепископ сел на стул, вытер пот со лба.
– Слава богу! Наконец-то все это закончится.
– Война Каролингов с Людольфингами?
– Мое заточение! Мой позор, епископ, коему подверг меня этот юнец. Но мир!.. Как он мог решиться? Вряд ли у него хватило бы на это ума.
– Ему подали этот совет, и он последовал ему. Советчик – наш добрый гений, незаслуженно обиженный братом, изгнанный и забытый всеми.
– Карл Лотарингский? – сразу же догадался пленник.
В ответ епископ коротко кивнул.
– Так я и знал, – проговорил Адальберон.
– Герцогиня Беатриса приняла деятельное участие в организации переговоров. Впрочем, как всегда. Ей-богу, такого искусного дипломата франки не знали со времен Дагобера…
– Что же руководило Карлом? – перебил архиепископ. – Как думаешь? Зачем лично ему нужен этот мир?
– Вы же знаете, по вине брата он оказался всеми забыт и никому не нужен. Смерть Лотаря развязала ему руки. Теперь он в почете: ближе дяди у Людовика никого нет, слушает он теперь только его. Но Карл не враг империи. Он прибыл в Лан не для того, чтобы под знаменами короля идти войной на Оттона. Людовик слаб, ему не свалить этого Голиафа. Карл увидел это и понял, что ни к чему накалять страсти. Да и плохо ли ему нынче? Зачем Лотарингия, если племянник сделал его первым министром королевства.
– Вот даже как, – задумчиво произнес архиепископ, глядя мимо собеседника и поглаживая ладонью пурпурную скатерть стола. – Что ж, всё, казалось бы, складывается к лучшему, если бы не одно обстоятельство, которого Людовик не учел, попросту о нем не догадавшись.
– Бесспорно, опыта у юного монарха еще мало, – ответил на это Герберт. – Да и в каких недобрых намерениях мог бы он заподозрить собственного дядю?
Архиепископ снисходительно посмотрел на гостя.
– Все очень просто, Герберт, если вспомнить, кем по рождению является герцог Лотарингский.
– Кем же, как не братом покойного Лотаря…
– Королем, епископ! Карл Лотарингский – король, наследующий престол в случае смерти брата! Таков издавна закон у франков: делить королевство меж сыновьями, выделяя каждому равную долю, делая каждого властелином!
– Однако, как мы помним, Людовик Заморский не смог оставить завещания, а Лотарь не пошел по этому пути, решив все забрать себе одному. Этим он лишил Карла королевского трона.
– Тщеславный глупец, возомнивший себя единовластным монархом! Вот почему он поторопился короновать Людовика.
– Причина не в этом, ваше преосвященство. Всем известно, что таким образом Лотарь отомстил брату за клевету в адрес его жены.
– Дважды глупец! Ему надлежало изобличить и наказать ее, а он обрушился на Карла. Но всем понятно было, что он просто нашел удобный повод.
– Карлу надлежало держать язык за зубами.
– Сам того не понимая, Лотарь подвел черту под династией, – отвечая скорее своим мыслям, нежели Герберта, медленно, нажимая на каждое слово, произнес Адальберон. – С двумя королями пришлось бы потягаться, один же – всего лишь пациент Фортуны.
– Понимаю, Карлу уже не быть королем, но ведь Людовик еще столь юн, – возразил Герберт, – поэтому стоит ли сгущать краски? Впрочем, – добавил он немного погодя, пристально глядя на наставника, – возможно, вы и правы, ваше преосвященство. Я исхожу из решения, которое Людовик принял в отношении вас.
Архиепископ отвернулся. Взгляд его словно остекленел.
– Он не остынет, даже несмотря на мир. Я знал это, поэтому не жду ничего хорошего. Суд на время отложен, но всё же состоится.
– Да, в Компьене, восемнадцатого мая. Таково решение короля.
Адальберон повернулся: лицо бледное, взгляд потухший:
– Что оно сулит мне, как думаешь, Герберт?
– Он по-прежнему считает вас предателем и настроен весьма решительно. Хорошо, если обойдется изгнанием. Но я опасаюсь худшего. Замечаю, на меня он тоже косится. Упаси бог, узнает о наших свиданиях, не миновать тогда и мне кары.
– Непременно узнает. Оба графа, мои стражи, желая выслужиться, донесут ему. Ты ходишь по краю обрыва, Герберт, вот-вот сорвешься. Но к тебе он будет более милостив, если только до этого ты не исчезнешь сам, найдя убежище либо под платьем Феофано, либо под далматикой папы[6].
– Я не покину вас, ваше преосвященство!
– Даже под угрозой топора? – криво усмехнулся Адальберон. – Можешь не отвечать. Человек слаб, самосохранение – его первейший долг.
– Я все же возлагаю большие надежды на переговоры в Монфоконе. Протянув один другому руку дружбы, вряд ли император и король франков не пойдут при этом на некоторые уступки. Скажем, Оттон закроет глаза на захват Вердена, а Людовик не станет лютовать по отношению к реймскому архиепископу.
– Все это так, если бы суд не состоялся раньше. И не дороже ли для империи Верден, нежели моя голова?
– Я говорю лишь «предположим»… – слабо возразил ерископ.
– Что касается мира, то я в это не верю, – твердо сказал Адальберон. – Достаточно знать неуравновешенный характер Людовика, как, впрочем, и его отца. Сегодня для них мир, а завтра снова война. Таковы франки: любят нарушать ими же подписанные договоры.
– Полагаете, соглашение обернется всего лишь пустым звуком? Эхом в горах или усыпляющим воем сирен?
– Верь мне, Герберт, этот мир будет шит белыми нитками, пока… – архиепископ замолчал, сжал губы, сощурил глаза.
– Пока что? – осторожно спросил наперсник.
Адальберон кольнул взглядом и склонился ближе, тихо выдавив сквозь тонкие губы:
– Пока не исчезнет один из двоих, подписавших этот договор. Ты понимаешь, о ком я.
Герберт отшатнулся, глаза его округлились. Дрожащим голосом он пробормотал, не сводя взгляда с наставника:
– Но ведь это означает… Дьявол забери мою душу… – Герберт, поперхнувшись, осенил себя крестом. – Ведь он последний! Другого Каролинга нет!
– Только так мы сможем уберечь наши с тобой головы от безжалостного приговора Немезиды, – жестко ответил архиепископ. – Дело зашло слишком далеко, ты не можешь этого не понимать.
– А его дядя? – вспомнил Герберт. – Ведь именно ему будет на руку это… – он запнулся, подбирая слово, – этот переворот! Кто как не он сядет на трон? Ведь его провозгласили королем! Это было в Лане во время ответной акции Оттона на поход Лотаря.
– Провозгласить – не значит помазать, – назидательно молвил Адальберон. И добавил: – Карл Лотарингский никогда не станет королем.
– Значит, и он тоже… наш враг?
– Напротив, первый друг! Именно с его помощью надлежит устранить Людовика.
– Но ведь тот – его племянник, причем любимый! Как же Карл сможет пойти на такое?
– Дорога к трону испокон веков застила глаза и не таким, как герцог Лотарингский. Надо пообещать ему корону, тем более, что первые шаги к этому уже были сделаны.
– Но ведь вы сами говорили, что ему не быть королем.
– Я же сказал – только пообещать. Однако действовать надо тонко, чтобы не наломать дров. Прощупать его, обнюхать со всех сторон, узнать, чем он дышит, – вот отныне твоя задача, Герберт. Посули ему одобрение и защиту папы и империи, а также всё, о чем он попросит. Посулы твои всё одно унесет ветер. И помни, времени у тебя в обрез: до суда уже недолго осталось.
– Но что, как он мыслит иначе? И не удастся мне нащупать нужную жилу?
– Тогда сам принимайся за дело. Помощников у тебя будет предостаточно: епископы Ланский, Льежский, Рейнский, Камбре, мой брат, племянник… назвать еще? И торопись, Герберт, не медли.
– Однако как же все это устроить? – терялся в догадках Герберт. – Людовик никуда не выходит из дворца, а охраняет его сам Геркулес!
– Это еще кто?
– Гигант из Нормандии, сын герцога Ричарда. Ловок, как Гермес, и силен, как Антей. Ударом кулака пробивает дыру в заборе.
– Неожиданное препятствие, – озадаченно протянул архиепископ. – Выходит, к Людовику не подобраться.
– Можно, конечно, поразить этого Голиафа стрелой… – неуверенно проговорил Герберт, – да он всегда в кольчуге, поверх нее панцирь. Так доложили мне верные слуги. К тому же одному богу известно, сколько стрел надо для этакой громады…
– Ни одной! – остановил его жестом и властным взглядом Адальберон. – В своем ли ты уме, епископ? Не хватало нам войны с норманнами! За убийство сына Ричард уничтожит все королевство заодно с империей, коли та воспротивится, а нас с тобой порубят на куски и скормят собакам.