– Смею надеяться также, что он будет впредь слушать свою мать, почитать ее и любить как прежде, – добавила Эмма, пользуясь случаем.
Людовик поморщился. Потом хмуро поглядел на всех из-под бровей и пробурчал:
– Кажется, в дальнейшем я буду править, сообразуясь с мнением нынешнего триумвирата? Но я король, – повысил он голос, – и должен все решать сам!
– На то вы и правитель, помазанник божий, – успокоил его Гуго. – Наша же роль сводится лишь к исполнению ваших указов и помощи мудрым советом, коли явится тому необходимость.
– Так вот, я решил казнить Адальберона в назидание другим, дабы не смели идти против воли короля. Что скажете на это? Я спрашиваю вас троих, нормандец не в счет.
Никто не проронил ни звука. Однако украдкой все трое переглянулись. Эмма не смела подать голос, боясь обострения и без того не слишком теплых отношений с сыном. Карл молчал, помня о своем пока еще не сильном влиянии на племянника и о первом их разговоре, когда уже велась об этом речь. Оставался Гуго. Он и попробовал возразить:
– Адальберон – архиепископ, влиятельнейшее лицо в королевстве, и на его измену вашему отцу можно было бы закрыть глаза, помня о его былых заслугах во славу Церкви и государства. Казнь столь сильной фигуры, которой благоволит Рим, может взбудоражить умы и вызвать недовольство папы, что приведет к бунту Церкви против вас, государь.
– Ах, так! – король в ярости топнул ногой. – Тогда к черту это мирное соглашение, раз вы сразу суете мне палки в колеса! Выбирайте: либо Адальберон, либо империя! Или я срублю ему голову, или миру не быть!
Это было одно из проявлений вспыльчивого характера Людовика. Молодость толкала его на это, хотя по натуре он был слабым, неспособным, тщательно всё взвесив, прийти к мудрому решению. Все это понимали, как и то, что возразить – значило обострить отношения с юным монархом.
– Ну! Что же вы молчите, герцог? Отвечайте! – потребовал король.
И Гуго ответил:
– Королевству не нужны больше войны, франки устали убивать соседей, не зная за что. Полагаю, в Германии думают так же. Довольно проливать безвинную кровь наших солдат, без того уж земля пропитана ею, и женщины не успевают рожать будущих воинов. Нам ничего не нужно, у нас хватает своих земель. Империя же хочет, чтобы франки оставили ее в покое, сама не претендуя ни на что. Власть ее и без того слабеет. Она обескровлена итальянскими походами и уже не имеет сил для борьбы со славянскими племенами на востоке. В этих условиях полагаю, что не ошибусь, выразив общее мнение. Надеюсь, оно отвечает и вашим стремлениям, государь, как единого короля франков: быть миру меж нашими державами!
– А Адальберон? – сощурил глаза Людовик.
– Судьбу мятежника определит суд в Компьене, который состоится, согласно вашему желанию, в воскресенье двадцать седьмого марта.
Король подошел к Гуго и вперил в него немигающий взгляд. Его гнев прошел, это было видно.
– Благодарю, герцог, – сказал он. – Недаром мой отец рекомендовал мне вас как мудрого наставника. Я сделаю так, как вы сказали. Войн больше не будет.
– Я не сомневался, что ваше величество правильно меня поймет, – с поклоном ответил Гуго.
– До суда осталось несколько дней, и мне хотелось бы развлечься, – объявил король. – Ко мне приходил Герберт, предложил поохотиться. Мы выезжаем завтра же! Герцог и вы, дядя, отдайте необходимые распоряжения. Пусть доезжачие, егеря и псари будут готовы. Можер, ты будешь рядом со мной, посмотришь, как метко я пускаю стрелы и бросаю копье!
– С удовольствием приму участие в этом развлечении, государь, – ответил сын Ричарда. – Отец страстный любитель охоты, мне ли не быть похожим на него?
– Вот и превосходно! А сейчас все свободны. Кстати, дядя, вы с Можером можете сходить на конюшни: на днях доставили новых скакунов. Я говорю это, зная вас обоих как знатоков лошадей.
– Чёрт возьми, милее занятия и придумать нельзя, клянусь мечом Роллона! – воскликнул нормандец.
– Потом приди, я что-то тебе скажу, – добавил Людовик.
Можер кивнул, и они с Карлом первыми покинули кабинет короля.
И не видел нормандец, каким взглядом, полным томления, провожала его до самых дверей королева-мать.
Глава 13. Вестник смерти из Санлисского леса
Расстроенная и подавленная, Вия развернулась и побрела по двору, сама не зная куда, вся во власти оскорбленных чувств. То, что ей представлялось простым, оказалось невыполнимым: тот, кого она любила, презирал ее. Было от чего прийти в отчаяние. Подойди кто к ней с утешением, она огрызнулась бы, спроси ее о чем-то – она не знала бы, что ответить.
С ней здоровались, пробовали вести беседу; иные, уступая дорогу, наклоняли голову, уже зная в лицо королевскую фаворитку. Она вяло отвечала на приветствия, говорила невпопад и не обращала внимания на встречных.
Любовь впервые зародилась в ее душе, доселе она не испытывала к мужчинам ничего, кроме мимолетного интереса или безразличия, а порою ненависти или насмешки. Ничто из этого к нормандцу было неприменимо. Здесь крылось другое. Она знала, что это, понимала своим женским существом и решила сгоряча, что коли так, значит, влюблены и в нее. А разве может быть иначе? Ведь она любит, неужели не понятно? Почему же он ей нагрубил, насмеялся и ушел? За что он растоптал то нежное и незабвенное, что впервые родилось в ней? Ведь так можно и убить!.. Не ее саму, но то, что пришло к ней наконец и чего она так долго и бессознательно ждала…
Она прошла мимо прачечных, и оттуда повеяло теплом, мылом и свежим бельем. Дальше – псарня, оттуда бесконечно доносится лай. За ней конюшня, длинная, потом поворачивает под углом, – и снова стойла.
Вия остановилась. Меж парапетом и кучей сена стоял конюх и перебирал в руках вожжи. Поглядел на нее.
– Что ходишь, как неприкаянная, Вия?
– Сама не знаю, Гийом, – пожала она плечами в ответ. – Дошла сюда и вдруг – ни с места… будто ноги сковало.
– Ноги, говоришь? – усмехнулся Гийом, бросив взгляд в ту сторону, откуда Вия пришла. Потом покачал головой. – Только я-то знаю, отчего ты застыла.
У нее екнуло сердце. Неужто все видел? Она оглянулась: еще бы, до ворот все просматривается как на ладони.
Она исподлобья взглянула на конюха. Тот вытирал сеном руки и вполне дружелюбно, без насмешки, глядел на нее.
– Знаешь, что я тебе предложу? – неожиданно сказал он. – Хорошую прогулку, вот что!
Вия встрепенулась. А что, если и вправду? Отдавшись ветру и коню, разогнать мысли, лететь бог знает куда, глядеть вперед, дышать полной грудью… и не думать об этом!
– Садись-ка на Баярда и поезжай, – проговорил Гийом и, видя улыбку в ответ, скрылся в конюшне, потом вывел из стойла коня. – Самый быстрый, быстрее нет! – и похлопал лошадь по загривку. Потом перевел взгляд на Вию: – Э-э, да у тебя одежда-то явно не для прогулки: туника, платье поверх… Как же ты?..
– Ничего, – бодро ответила Вия и, вскочив в седло, взяла в руки поводья.
– Смотри-ка, справно сидишь, – довольно улыбнулся конюх. – Похоже, не впервой тебе.
– Да уж не впервой.
– Что ж, тогда поезжай, – хлопнул Гийом ладонью по крупу коня. И вдруг добавил, взявшись за узду: – А на него не сердись. Нам, мужикам, иной раз на дороге не вставай: свое на уме, не до баб. Хорошо еще не угодила под горячую руку, лежала бы сейчас в одной из канав, что поблизости. А вообще, если хочешь, скажу тебе: оставь ты, пустое это всё у тебя. Он, видишь, какой вельможа – норманн, сиятельный граф, земля под ним дрожит! А ты – только что с виду, а так беднячка…
Вопль отчаяния вырвался у Вии, как ни держалась. Рванула поводья, пятки – коню в бока, и с места карьером понеслась к воротам. Издали завидел стражник, поспешил открыть. И вовремя: лишь створка распахнулась, вихрем промчалась мимо всадница на коне, и зацокали дробно копыта по дороге, ведущей к Санлисскому лесу…
Сколько она уже мчалась, лишь богу известно. Мелькали мимо деревья, кусты, поляны и снова деревья, а конь все летел, сам выбирая дорогу. Наконец Вия опомнилась, натянула поводья. Баярд сразу же, будто давно этого ждал, пошел шагом – всхрапывая, раздувая бока. Всадница пожалела его, погладила по холке, зашептала что-то, склоняясь. Конь слушал и, изредка встряхивая головой снизу вверх, прядал ушами.
Так они медленно продвигались в глубь леса по тропе, пока она не кончилась. Впереди светлела в лучах заходящего солнца поляна, за нею уходила вдаль под углом широкая просека. И оттуда, издалека, куда путь устилали лежащие на земле великаны-дубы и мачтовые сосны, послышался шум, будто рубили топором дерево.
Не зная, куда и зачем ехать дальше, Вия повернула коня на петляющую средь высокого кустарника новую тропу, и Баярд послушно пошел туда, где стучали сначала один, теперь уже два топора.
Два человека в куртках, шапках и башмаках из кожи при появлении девчонки верхом на коне лишь мельком взглянули на нее, продолжая свою работу. Она залюбовалась, глядя, как топоры один за другим, будто рычаги какого-то диковинного механизма, ритмично вгрызаются в ствол и как щепки от него, похожие на лепестки огромного белого цветка, разлетаются вокруг, устилая собою холодную землю с прошлогодней листвой.
Наконец дерево жалобно заскрипело, затрещало в том месте, где рубили, и, цепляясь ветвями за соседние, ломая те и свои, тяжело и с шумом рухнуло туда, куда, видимо, и наметили лесорубы. Поглядев на него и удовлетворенно кивнув, оба, воткнув топоры в пень, шумно передохнули, сняли шапки, утерлись ими и только тогда повернулись к Вие.
– Что, красавица, испугалась? – усмехнулся один. – Конь твой так шарахнулся, думали, унесет тебя отсюда.
– Не каждый день перед ним деревья падают, – ответила Вия, оставаясь в седле. – И ты дрогнешь, коли рядом с тобой рухнет башня.
– А сама? Гляжу – и ухом не повела. Да, похоже, ты и небарского покроя.
– Угадал. Доводилось мне бывать на лесоповале. Сам мог бы догадаться: стояли мы с конем в стороне, знала я, куда дерево упадет. Туда и упало.