– Ну, это было нетрудно.
– Что же тобой руководило: похоть или любовь?
– А разве я не говорила, что люблю тебя?
– Чёрт возьми, и в самом деле, – пробормотал Можер, почесывая лоб. – Но ведь так не бывает, Вия! Мы знакомы лишь несколько дней…
– Полагаешь, для любви нужны годы?
– Мой отец был знаком с матерью целых три месяца и только потом влюбился.
– А мой пращур Пипин сразу влюбился в Плектруду, едва увидев ее.
– Ты последовала его примеру?
– Я нашла то, что искала. Теперь не выпущу.
– Посадишь в клетку?
– Буду любить так, что сам не захочешь другую.
– А если захочу? – усмехнулся нормандец.
– Тогда убью.
– Кого же, меня или ее?
– Ее. С тобой разве справишься!
– Ну а коли в меня влюбится королева и потащит в постель?
– Здесь нет королев.
Можер вспомнил многообещающий взгляд Эммы во время их разговора.
– А Эмма? Мать Людовика?
– Да ведь она стара! В матери тебе годится.
– По-моему, она еще на что-то годна кроме этого.
– Ах, так! Тогда убью и королеву, если увижу в ней врага.
– Твоего?
– Того, который вредит. Но не мне одной. Всему. Сразу распознаю фальшь.
– Да ты просто фурия! Дай тебе волю – всех отправишь на небеса.
– Оставлю одного.
– Любопытно, кого же?
– Того, кого люблю, – поставила точку в разговоре Вия.
И прильнула к Можеру, слившись с ним в поцелуе. Успела еще сказать:
– Не ходи к королю. Сама ему скажу. Лучше получится…
Глава 16. Что принесла Можеру прогулка по галерее
Утро выдалось жарким. Никто этому не удивлялся: пекло немилосердно не первый день, будто не середина мая – середина лета!
Можер, скучая и откровенно зевая во весь рот, бесцельно слонялся по дворцу. У него нашлась бы работа, будь он телохранителем короля, но он отказался, как ни упрашивал его Карл. Тогда герцог возвел в эту должность франка Нивена – человека неразговорчивого, мрачного, относящегося с подозрением ко всему. Ныне его место – двери кабинета короля, если тот был один. Когда к Людовику кто-то входил, Нивен тотчас становился рядом; строгий взгляд – на посетителя, а ладонь – на рукояти меча. Ночью он ложился на коврике у дверей спальни короля, так что войти можно было, лишь разбудив бдительного стража. Можер об этом знал и был рад: слишком уж скучная должность и никакой свободы. Этого он не любил. Его деятельная натура заставляла его искать приключения, и если их не предвиделось, его начинала одолевать меланхолия. Борясь с этой мрачной гостьей, он и направился куда глаза глядят.
Вию с утра позвала гофмейстерина: она обучала свою подопечную, а также еще нескольких юных дев придворным танцам и этикету. Карла Лотарингского нигде не было, куда он подевался – никто не знал. Нормандец направился было к королю, но тот принимал послов из Готии; тогда он решил развлечься на фехтовальной площадке, что тянулась вдоль правого крыла дворца, но и там никого не было. Можер вернулся к фасаду, постоял у дверей, наблюдая за поварятами, носившими продукты из склада на дворцовую кухню, и, снова поднявшись по ступенькам к главному входу, вошел в здание. Здесь ноги сами понесли его на половину королевы-матери.
Он шел по коридору и с любопытством поглядывал на фрейлин, мелькавших перед глазами, словно бабочки, и тут же исчезавших в разных направлениях. Они приветливо улыбались ему; иные, завидев нормандца, замедляли шаг, другие вовсе не трогались с места. И все молча, кто украдкой, кто не таясь, поглядывали на него, казалось, ожидая, что он подойдет и начнет разговор. Но Можер, не зная о чем с ними заговаривать, только хмыкал, пожимал плечами и шел себе дальше. Вот если бы громко выругаться, упомянув при этом всех чертей ада или, шутки ради, схватить кого-нибудь за ноги да потрясти в опасной близости от пола и еще при этом от души похохотать, то здесь ему не найти равного. Но нормандец, и нам это давно стало понятно, по природе своей был груб и не признавал никаких правил этикета, хотя, надо признаться, был человеком открытым, честным и благородным. Но без некоторых галантных манер не подойти было ни к этим фрейлинам, со вздохами сожаления провожающим великана томными взглядами, ни к группам придворных, кучками стоявших вдоль галереи, по которой он шел. Можер был с ними незнаком и решительно не знал, что им сказать.
Но вдруг все взоры разом метнулись в другом направлении, на него никто уже не смотрел. Потом мужчины начали склонять головы, а женщины приседать в неглубоких реверансах. Можер поглядел туда и улыбнулся. Хоть одно знакомое лицо: королева-мать. Но не одна, рядом мальчик – Роберт, сын Гуго. Ему четырнадцать. Стоя справа и созерцая подобострастные поклоны и улыбки, он проговорил:
– Как все трепещут перед вами! Вот что значит быть королевой. У отца в Париже тоже двор, где вечно роями жужжат такие же… и так же раболепно глядят.
– В Лане – король франков, а в Париже – герцог франков. Две самые сильные фигуры. Уважение придворных, их трепет и страх – знак власти.
– Но почему вы не глядите на них, ваше величество?
– В этом зале есть нечто, более достойное внимания, мой благородный юноша.
– Что же это? Или, быть может, кто?
– Взгляни, сам увидишь, – и королева-мать кивком головы указала на Можера.
– Боже правый, – пробормотал Роберт, – вот так гигант! Разве среди франков бывают такие?
– А он и не франк, – ответила Эмма, с чарующей улыбкой глядя на нормандца. – Он сын герцога Ричарда, нашего друга. Он викинг, мой мальчик! Правнук Хрольфа Пешехода, завоевателя и покорителя севера Франкии со столицей Руан. Он тот, с кем тебе давно уже пора познакомиться и быть ему другом, ведь он к тому же твой троюродный брат.
– Так пойдемте к нему, государыня.
– Не видишь разве, он сам идет сюда.
– Но ведь вы не подзывали его, разве правила этикета такое дозволяют?
– Он норманн, мой друг. Он из тех, кто не признает никаких правил. Эта вольность в его поведении не вызывает гнева… она очаровывает. А потому всегда прощается. Вот увидишь, он первым начнет разговор, хотя это надлежит сделать мне.
Можер тем временем с улыбкой подошел и, по обыкновению, лишь слегка наклонил голову, держа руку на груди.
– Ей-богу, государыня, – загремел его голос, – вы первая за сегодняшний день, кто от души улыбается мне. Остальные лишь пялятся, как на полено, из которого надлежало бы вытесать что-нибудь поприличнее. Так и чешутся руки двинуть одного, другого по физиономии. Но кто это с вами? – он перевел взгляд на Роберта.
Юный герцог, и без того испытывавший неловкость от такого вступления незнакомца и оттого, что приходилось, глядя на него, задирать голову, тут и вовсе стушевался. Но, не желая ронять достоинства, с вызовом произнес:
– Я Роберт, сын герцога франков!
– Да? То-то я подумал, будто где-то тебя видел, – весело воскликнул нормандец. – А ты, оказывается, здорово похож на своего отца. А я граф Можер, сын герцога норманнов, слышал о таких?
– Еще бы! – Роберт слегка нахмурился. – Когда-то норманны причинили много бедствий нашему народу…
– Ну, брат, это было давно, и негоже нам с тобой ломать над этим голову и хмурить брови. Нынче наши отцы большие друзья, верно ведь? А потому давай и мы дружить. Клянусь прахом моего прадеда, как нашим отцам, так и нам с тобой как братьям это пойдет на пользу. Согласен? Тогда вот тебе моя рука!
И Можер протянул ладонь. Роберт посмотрел на нее и раскрыл рот. Королева рассмеялась. Юный герцог снова вскинул глаза и, увидев добродушную улыбку и веселый взгляд, широко улыбнулся и протянул руку.
– Ну вот, – сказал нормандец, – необходимый контакт установлен. И не хмурь больше брови, мой друг, клянусь сандалиями Иисуса, тебе это не идет.
– А ты любишь играть в мяч? – неожиданно с теплотой спросил Роберт.
– Еще бы, чёрт подери! Никто так не любит играть в мяч, как я.
– А в шахматы?
– И в шахматы, чтоб мне провалиться на этом месте!
– А сможешь ли ты, например…
– Смогу, малыш, будь уверен. Только знаешь что? Не будем забывать, что с нами женщина, да не простая, а сама королева! Удивляюсь, и как это она до сих пор рты нам не заткнула.
– Но для этого надо перекричать вас, Можер, – все еще не гасила приветливую улыбку королева-мать, – а дело это представляется мне безнадежным.
– Вовсе нет, – возразил Роберт. – Когда вы останетесь вдвоем, графу незачем будет сотрясать своды галереи громовым голосом.
– Ты покидаешь нас? – повернулась к нему Эмма.
– И с большой неохотой, должен признаться, – вздохнул юный герцог. – Сюда идет мой учитель. Он преподает мне Слово Божье и рассказывает о деяниях Иисуса, – и он глазами указал на Герберта, уже подходившего к ним.
– Сын мой, вы не забыли о сегодняшних уроках? – обменявшись короткими приветствиями с королевой и нормандцем, обратился епископ к Роберту. – Теперь самое время.
– Ах, как это некстати, – поморщился сын Гуго. – Что, если отложить наш урок до вечера, когда спадет зной? Стены дворца пышут жаром, словно печь Навуходоносора, гоже ли в такой духоте внимать вам, ваше преосвященство, ведь вы, по обыкновению, заведетесь надолго.
Герберт неодобрительно поглядел на ученика и со всей важностью произнес:
– Отец приставил меня к вам для укрепления веры в Господа, дабы помыслы ваши устремлены были к спасению на этом свете и жизни райской на том.
Роберт поник головой.
– А не может ли спасение и в самом деле подождать немного, святой отец? – выпалил Можер. – Ей-богу, в такую погоду полезнее обливаться водой из ручья, нежели слушать нравоучения из катехизиса.
Герберт кольнул нормандца недовольным взглядом исподлобья:
– По-видимому, норманны столь мало почитают Бога, что готовы пренебречь законами Божьими ради мирских удовольствий. Не за тем ли прибыл к нам гость от некогда мятежных викингов, дабы пошатнуть веру франков в силу и могущество Творца?
– Послушай ты, твое преосвященство, – воскликнул Можер, побагровев и насупив брови, – норманны давно уже не враги франкам и также исповедуют христианство, как и они! Тебе об этом надлежало бы знать, святоша! А если ты изречешь еще хоть слово в адрес моего народа, то я не погляжу на твой духовный сан, а возьму да и вышвырну тебя в окно! Только не белым голубем, а черной вороной полетишь ты отсюда! Останешься жив – долго будешь помнить встречу с викингом!