И они вдвоем пошли к берегу.
Мужчины тем временем, образовав круг в тени раскидистого дуба, занялись борьбой. Позвали Можера. Играючи он поднял одного и швырнул на песок. Вышли двое. Он зажал их под мышками и слегка напряг мускулы. Когда увидел побагровевшие лица – отпустил. Оба кулями свалились к его ногам.
– Ты ведь чуть не задушил нас! – закричали.
– И не думал, – рассмеялся нормандец. – Я всего лишь держал вас, даже не прилагая сил.
Мужчины повздыхали, почесали в затылках. Состязаться с Можером никто больше не захотел, а один сказал:
– Этот воин непобедим; вероятно, он, как Иаков, всю ночь боролся с Богом[8].
Оставив борцов и выкупавшись, Можер направился к Вие. Она увидела его и тотчас отошла в сторону от фрейлин. Усевшись на траве, они стали беседовать.
Королева-мать, посмотрев на парочку отнюдь не доброжелательным взглядом, нахмурилась и отвернулась, прикусив губу. Игла ревности, подкравшись к сердцу, замерла в ожидании. Эмма стала наблюдать за борцами, но поймала себя на мысли, что это ее вовсе не интересует. Тогда она уставилась на реку, но поняла, что не видит ее. Наконец она не выдержала и снова повернула голову. Беседа продолжалась: нормандец что-то рассказывал, жестикулируя, Вия не сводила с него глаз. Королева-мать почувствовала, как острие иглы царапнуло сердце. Она стала глядеть себе под ноги, потом подняла голову кверху, затем посмотрела на короля, фрейлин, на юного Роберта, заходящего в воду… и снова взгляд устремился в направлении тех двоих. Игла, осознав свое предназначение, решила действовать и больно кольнула: Эмма увидела их сплетенные вместе ладони.
– Лоранс! – крикнула она.
К ней тут же, прихрамывая, заторопилась статс-дама.
– Слушаю, ваше величество.
– Ступай и немедленно приведи ко мне нормандца! Скажи, я хочу поговорить с ним.
Лоранс ушла. Уставившись отсутствующим взглядом на прибрежный кустарник, Эмма часто замахала веером. Как быстро они сошлись, будто только и ждали оба… Тут еще рукопожатие. Случайное? Или нет?.. Но если вдуматься, сопоставить возраст, то чего она от него хочет? Она стареющая королева, которой скоро сорок… Легко ли выиграть партию? Ведь эта юная музыкантша… сколько ей? Похоже, они одногодки.
Погруженная в эти размышления, Эмма и не заметила, как подошел нормандец.
– Звали, государыня? – негромко спросил он. – Я вам нужен?
Вздрогнув, она подняла голову и сразу зажмурилась. Ведь надо как встал – солнце прямо в глаза. Из-под веера она взглянула на Вию. Та с любопытством смотрела в их сторону.
– Не более чем всегда, граф, – вся еще во власти противоречивых мыслей, сказала королева-мать. – Сядьте, я позволяю. Ваша фигура привлекает к нам излишнее внимание.
Можер уселся на песок прямо у ее ног.
– Всем и без того стало известно желание королевы-матери. И никто не удивлен.
Вспомнив про веер, Эмма снова замахала им.
– Полагаете, сцена в галерее не осталась незамеченной?
– Конечно, – просто ответил Можер.
– Вы говорите так, будто это вас нисколько не касается, – упрекнула Эмма, – даже самый конец… Думаете, они всё видели, до последнего?..
– Даже викинг, государыня, грубый и неотесанный норманн, как нас все еще называют франки, поспешил бы уйти. Что уж говорить о ваших придворных, воспитанных этикетом?
– Значит, король, мой сын… он ничего не подозревает?
– Что вас так беспокоит? Почему вы должны отчитываться перед ним?
– Потому что причина нашей недавней размолвки кроется именно в этом. Кто-то пустил слух, будто я в любовной связи с епископом Асцелином.
– Ну и что же? Нынче мирское не возбраняется духовенству, будь он каноник или епископ. Сам папа, я слышал, имеет несколько любовниц.
– Речь не о епископе, а обо мне.
– Кто смеет вам запрещать любить?
– Король, мой сын.
– Чудно у вас, франков. Разве мать короля приняла постриг?
– Клевету пустили еще при живом Лотаре. Когда-нибудь вы узнаете правду…
– Представляю, как вам пришлось страдать, ваше величество. Но я на стороне короля. Фи, как это безнравственно: влюбиться в епископа!
– Можер! Как вы смеете! Мало того, что вы мне не поверили, но еще имеете наглость столь дерзко говорить с королевой!
– Вы ставите мне это в упрек? Зачем тогда влюбились в норманна?
Это охладило ее. Помолчав, она бросила косой взгляд на Вию. Та, опустив голову, чертила что-то прутиком на песке.
Можер поглядел туда же. Эмма повернулась к нему:
– Скажи, что у тебя с ней?
– То, о чем ты подумала.
Она уронила веер. Взгляд с лица Можера потянулся вниз: пополз по его телу, по песку, траве у ног и застыл, упершись в колени.
– Считаешь, мне следует оставаться монахом, ожидая твоих объятий? – спросил нормандец, не поднимая веера. – А ей? Монастырь – не ее стезя. Что ж удивительного, если она влюблена?
– А ты? – быстро спросила Эмма и уставилась в его зрачки. – Тоже любишь ее? Скажи, я хочу знать!
– Сердце норманна уже не принадлежит ему только у алтаря. Что касается меня, то мне любовь неведома.
У нее отлегло от сердца. Сколь она ни противилась, сколь ни крепилась, почувствовала все же, как, помимо воли, губы растягиваются в улыбке.
– Это правда? Ты не обманываешь?
– Мыслью и словом норманн всегда прям, как полет стрелы.
– Но ведь, – Эмма приглушила голос, – ты спишь с нею?
– С ней ли, еще с кем, с двумя ли сразу – велика беда? – усмехнулся Можер.
– Но она любит тебя!
– Пусть себе влюбляется, и остальные за нею – мне не жалко, – пожал плечами нормандец. – В моего отца Ричарда, когда он был примерно в таком же возрасте, влюблялось по нескольку женщин сразу. Помню, у него их было аж четыре!
– И что же? – с интересом спросила Эмма. – Любил он кого-нибудь из них? Или…
– Правильно, всех четверых, – подхватил Мо-жер. – Но не любил, хотя в постель к нему они прыгали по очереди.
– Боже правый, – обняв щеки ладонями, рассмеялась Эмма. – Ну а у тебя? Было такое?
– Мне не хотелось бы на это отвечать…
– Ну я прошу тебя!
– Норманны всегда и во всем подражают отцам, которых любят и почитают. Мне ли отступать от наших обычаев? Сам великий Хрольф Пешеход завещал норманнам свято чтить традиции, во всем слушаться отцов и брать с них пример… если, конечно, он не дурной.
– И ты считаешь, сей пример достоин подражания?
– А почему бы и нет, чёрт побери, если он показывает мужскую силу, а заодно дает понять, насколько тебя этаким манером хватит.
– Насколько же хватало тебя? – не сводила с него глаз Эмма.
– Ни одна из трех, что я оставил, когда уезжал сюда, не жаловалась.
– Боже мой!.. И что же, все трое ждут твоего возвращения? Что, если им надоест ждать?
– Уйдут эти, появятся другие. В замке у отца женщин столько же, сколько камней на дне Ла-Манша.
– А здесь? – Эмма пытливо заглянула ему в глаза. – Кроме этой Вии… ты понимаешь меня?
– Хочешь спросить, правильно ли я тебя понимаю, Эмма? Желаешь знать, не помешает ли она? А если я скажу «да», прикажешь ее удавить?
– Глупый… Зачем мне это? Скажи лишь, будешь со мной? Не отвергнешь? – она взяла его руку, крепко сжала. – Я знаю, что немолода, но ведь не старуха, и мне еще хочется любить! Но я королева, и никто не смеет… да и никому я не нужна. А ты… ведь я вижу, что нравлюсь, что желаешь меня. Наверное, потому и влюблена, ночей не сплю, мечтаю о тебе…
– И я о тебе, – улыбнулся нормандец, припадая губами к ее руке.
– Это правда? – она вся засветилась счастьем. – Боже, как хорошо, что ты это сказал. А я всё думала… Но ведь тогда, наверное, и не случилось бы того, что было меж нами в галерее?
– Не случилось бы, моя королева, – вновь поцеловал ее пальчики Можер.
И вдруг с реки послышался крик. Потом громкий, испуганный голос:
– Помогите! Юный герцог утонул! Скорее же, кто-нибудь!!!
Все бросились к воде. На берегу Магелона с перекошенным от страха лицом вопила, вытягивая руку в сторону реки:
– Он заплыл далеко и вдруг исчез! Потом пошли пузыри, пузыри!..
Ближе всех к воде стоял отец. Он и побежал на крик первым и уже готов был спасать Роберта, как вдруг перед ним вырос монах с распятием в руке.
– Ни шагу дальше! Дьявол сидит в глубине! Это он забрал к себе несчастного. Но Господь сильнее, Он победит!
Гуго застыл, безмолвно уставившись на воду. А монах продолжал, потрясая распятием:
– Молитесь! Господь услышит и вызволит утопленника из лап бесовских!
– А если не вызволит? – выкрикнул кто-то.
– Значит, молитвы наши до Бога не дошли. Молитесь же Ему! Креститесь, отгоняйте злых духов сатаны, они держат тело несчастного, не давая ему выплыть.
Гуго, обезумев от горя, вновь сделал попытку броситься в воду, но монах опять загородил ему дорогу и закричал:
– Кто коснется утопленника, сам станет пособником дьявола, ибо тот когтями своими заразит дух и тело его! Добыча сатаны не подвластна ни уму человека, ни силе его!
– Но что же делать?! – накинулся на него Гуго. – Отвечай, монах, ведь это мой сын!
– Ждать чуда, – ответил монах и возвел очи горе. – Всё в руках Божьих. Молитесь, и Господь явит свое чудо!
Застыли франки на берегу, не смея перечить, закрестились торопливо, шевеля губами в молитвенном экстазе.
И тут, расталкивая всех, торопливо вошел в воду нормандец. Уже по щиколотку стоял, когда потянул его за руку монах:
– Опомнись, сын мой! Сам к дьяволу в пасть идешь! Церковь не простит тебе!
– Может, хочешь со мной? – побагровел от злости Можер, сбрасывая с себя его руку.
Монах попятился, крест ходуном заходил у него в ладони.
– Господи, прости ему! Господи, прости всех нас! Велика Твоя сила и помыслы Твои! – И снова Можеру: – Опомнись! Дьявол глядит из глубины и сейчас выйдет оттуда! Выйдет!! Выйдет!!!
Все в страхе сделали шаг-другой назад от залива.
– Остановись! – снова крикнул монах.