— Ну так нечего и спрашивать тебя об этом, — сказал я, — но ведь не тайна — кто тебя научил этому? Должно быть, ловкий знахарь?
— Да, уж это верно, что ловкий. Сам дядюшка Мадс из Хура, — ответила Берта. — Он на все мастер был — и ворожить, и нашептывать, и мерять, и заговаривать кровь и всякие болезни; ну да, признаться, и колдовать, и напускать порчу тоже умел. Он и научил меня. Да вот как ни умен был, а сам от колдовства не уберегся.
— Как так? Разве он был заколдован? — спросил я.
— Нет, этого-то с ним не случалось, — сказала старуха. — А только раз вышло с ним такое, что он потом ходил, точно оплеванный, не в себе. Наваждение такое было. Вы вот, пожалуй, и не верите, — продолжала она, испытующе поглядывая на меня, — но ведь он мне дядей приходился, и сам не раз рассказывал и божился, что все так и было.
Дядюшка жил в долине Хур и частенько хаживал в горы рубить дрова и пилить бревна. И была у него привычка там и заночевывать. Сколотил он там себе шалаш, раскладывал у входа костер да и спал себе в шалаше всю ночь. Раз также вот рубил он еще с двумя товарищами лес, и только свалил здоровый ствол да присел отдохнуть, как вдруг к самым его ногам скатился с горы клубок. Чудно это ему показалось, побоялся он тронуть клубок, и хорошо, кабы так и оставил его. Да взглянул он вверх, на гору, откуда скатился клубок, а там сидит девушка и шьет. И такая красавица, что так вот и сияет вся. «Подай мне клубок!» — говорит она. Он и подал, да долго с места не мог сойти, все любовался на нее — налюбоваться не мог, такой она показалась ему сдобной. Наконец, надо же ему было опять взяться за дело. Поработал он с часок, да и опять поглядел на гору — девушки уже не было. Но целый день она у него из головы не шла: диковинно ему это все казалось. Вечером, когда пришло время ложиться спать, он захотел непременно лечь в середине между товарищами. Да мало толку! Ночью она явилась, и ему волей-неволей пришлось идти за нею. Вошел он с ней внутрь горы, а там все так разукрашено, разубрано, что он в жизни ничего такого не видал. Пробыл он у нее там трое суток. На третью ночь под утро проснулся опять между двумя своими товарищами. Те думали, что он ходил домой за припасами; он так и сказал им. Но с тех пор он долго не в себе был; сидит-сидит, да вдруг как начнет скакать, а потом пустится со всех ног бежать. Находило на него, значит.
Прошло уже порядочно времени, и раз рубил он жерди для изгороди в поле. Только забил клин в чурбан, глядит — жена ему из дому обед принесла, жирную кашу, и в таком светлом, блестящем котелке, точно из серебра.
Она села на опрокинутый чурбан, а он отложил топор и уселся на пень рядом, да вдруг и заметил, что она прячет в трещину чурбана длинный коровий хвост. Понятно, он и не дотронулся до еды, а потихоньку вытащил из чурбана клин, так что хвост-то ущемился, да перекрестил котелок. Откуда у нее прыть взялась! Вскочила так, что хвост оборвался; хвост остался сидеть в тисках, а ее самой и след простыл. Котелок оказался простой берестянкой, а каша коровьим пометом. После того он просто не смел ходить в лес, — все боялся, что она будет мстить ему.
Но вот лет через пять пропала у него лошадь, и пришлось ему идти отыскивать ее. Только вошел он в лес, как очутился в какой-то хижине, у каких-то людей. Он и понять не мог, как попал туда. По горнице ходила уродливая баба, а в углу сидел ребенок, так лет четырех. Баба взяла большущий жбан с пивом и подошла к мальчишке: «Ступай, снеси отцу глоток пива!». Дядюшка так испугался, что давай бог ноги. С тех пор он и не видывал и не слыхивал ничего такого, а только долго не мог оправиться, точно шальной ходил.
— Ну, так не искусный знахарь он был, а дурень, твой дядюшка Мадс! — сказал я. — Иначе бы он сумел справиться с таким колдовством. Впрочем, эта история с клубком довольно забавна.
С этим Берта согласилась, но Мадс все-таки был первым знахарем на много верст кругом, — на этом она стояла твердо. Так, калякая со старухой, я попросил ее принести мой ягдташ, набил себе трубочку, а Берта подала мне зажженную лучинку и начала по моей просьбе новую историю.
Давно-давно однажды летом отправились девушки со стадами на сэтер в Галланде. Только немного напасли, — скот вдруг стал беситься, и не было с ним никакого слада. Много девушек пробовали пасти там, да нет, толку все не выходило, пока не явилась туда одна недавно просватанная девушка. Скот сразу присмирел, и теперь ничего не стоило справляться с ним. Девушка и осталась одна-одинешенька с собакой. Однажды после обеда кажется ей, что пришел ее жених и стал говорить ей, что пора им свадьбу сыграть. Она сидела, не шевелясь, и ничего не отвечала, — ей как-то не по себе было. Мало-помалу собралось много народа, начали накрывать столы, ставить серебряную посуду, кушанья, явились подружки с венцом и роскошным нарядом для невесты; ее одели, украсили ей голову венцом, как тогда было в обычае, и надели ей на палец кольцо.
Люди вокруг были ей все знакомые, женщины и девушки — подруги ее. Но собака почуяла что-то неладное, пустилась вниз, в селение, и стала там лаять и выть, пока народ не пошел за нею.
Парень, жених той девушки, взял с собой ружье и пошел на сэтер. Поднялся он на горную площадку, глядит, кругом все оседланные лошади стоят. Подкрался он потихоньку к хижине и смотрит в щелку в дверь: все сидят там и пируют. Он сразу понял, что это наваждение, и дал выстрел поверх крыши. В ту же минуту дверь распахнулась и оттуда мимо него покатился клубок за клубком, один одного больше! Вошел он в хижину — невеста сидит в полном наряде, только кольца на мизинце не хватает, а то совсем готова.
«Что тут такое делается?» — спросил жених, озираясь вокруг. Серебро стояло по-прежнему на столе, но все чудесные кушанья превратились в мох, в поганки, в мухоморы, коровий помет, лягушек и тому подобное. «Что это все означает? — продолжал жених. — Ты сидишь одетая, точно к венцу!»
«Что же ты спрашиваешь? — говорит невеста. — Сам сидел со мной все время и о свадьбе толковал».
«Нет, вот теперь это я, — сказал он, — а давеча, верно, кто-нибудь надел на себя мою личину».
…взглянул он вверх, на гору, откуда скатился клубок, а там сидит девушка и шьет.
Тут и невеста стала понемногу приходить в себя, но долго еще не могла совсем оправиться. Она рассказала, как все было, как ей казалось, что вокруг нее все родные и знакомые. Жених сейчас же взял ее с собой домой, а чтобы с нею опять не случилось какого колдовства, сейчас же и обвенчался с нею, пока она была еще в этом наряде. Венец и весь наряд и теперь еще сохраняются там в селении, в Мельбустаде.
— А я слыхал, что это было в Вальдерсе! — сказал я.
— Нет, это было, как я говорю, в Галланде, а в Вальдерсе вот что случилось, как я слыхала.
Была тоже на сэтере одна девушка из Вальдерса, по имени Барбро. Раз сидит она за работой и вдруг слышит — далеко на горе кто-то кричит:
«Король Хокен, король Хокен!»
«Я!» — крикнул король Хокен так, что гул пошел по всем горам.
«Король Хокен, сын мой, хочешь жениться?» — крикнул тот же голос издалека.
«Хочу! Только на Барбро, которая пасет и работает тут на сэтере!»
«На ней! На ней!» — ответил голос, и Барбро так перепугалась, что не знала, как ей быть.
Вдруг, к ней в хижину входят один за другим люди с серебряными подносами и блюдами с кушаньями и питьями, несут ей платье и все уборы, венец, серьги и брошь. Накрыли столы, нарядили ее, — она и слова сказать не могла.
У этой девушки тоже был жених, и он как раз охотился в горах. Только вдруг на него напал такой страх, что его так вот и потянуло пойти поглядеть, что с невестой. Поднялся туда, смотрит — у хижины видимо-невидимо черных лошадей в старинной сбруе и седлах. Он сразу понял в чем дело, подкрался и заглянул в щелку: король Хокен сидит с невестой, а та в полном наряде.
«Теперь осталось только отвести глаза невесте!» — сказала одна из подружек.
Тут парень понял, что медлить нечего, взял старинную, полученную в наследство серебряную пуговицу, зарядил ею ружье и застрелил короля Хокена. Тут все гости вскочили, схватили короля и унесли. Кушанья превратились в червей, в мухоморы, в лягушек, которые соскочили с блюд и попрятались в щелях и трещинах. Только и осталось, что наряд невестин да одно серебряное блюдо; они и посейчас хранятся в доме.
Он сразу понял в чем дело, подкрался и заглянул в щелку.
Берта рассказала еще много историй. Наконец снег заскрипел под полозьями саней, и у дверей зафыркала лошадь.
Я сунул Берте в руку несколько монет за ее лечение и беседу и через четверть часа был дома. Примочки из уксуса и холодной воды скоро вылечили мою ногу. Когда же Берта пришла в кухню и стала хвастаться, что это она виновница моего быстрого выздоровления, дети не выдержали, прокричали ей в уши заклинание, которое я сообщил им, и стали спрашивать ее, неужели она может верить, что рюмка водки и такая вздорная болтовня исцеляют болезни. Это поселило в ней недоверие ко мне, и она хоть и не раз еще рассказывала мне разные чудесные истории, но уж ни за что больше не хотела сдаваться на мои хитрые уговоры приподнять передо мной краешек завесы, скрывавшей ее знахарские тайны.
Кузнец, которого побоялись впустить в ад
В дни земного странствия Св. Петра зашел он к одному кузнецу. Кузнец продал душу черту и через семь лет обязался отдать ее, если черт сделает его за это время кузнецом из кузнецов. Под договором и черт и кузнец оба подписались. Вот кузнец и надписал над дверями кузницы большими буквами: «Кузнец из кузнецов». Петр пришел, увидел вывеску и зашел к кузнецу.
— Кто ты? — спрашивает у кузнеца.
— Прочти над дверями! — говорит кузнец. — Да может быть, ты неграмотен? Так подожди кого-нибудь, кто тебе прочтет.
Петр не успел еще ответить, как подъехал человек на лошади и велел кузнецу подковать ее.
— А не могу ли я подковать? — говорит Петр.