[20], капитан с напускной серьезностью принялся рассказывать свое приключение с чудесным зайцем.
— Когда я еще был офицером, стояли мы раз летом в лагерях в Тотене. Я взял с собой собак, чтобы можно было охотиться. Раз после обеда стою я в кухне, собираюсь на охоту вечером; входит один из наших хозяев, я и спрашиваю у него:
— А что, много тут зайцев?
— Есть таки, — отвечает он. — Тут вот недалеко в Сукестадском поле бегает материк. За ним погонялись немало, да нет, не дается! — и он глубокомысленно покачал головой.
— Не дается? Это что за вздор? Значит, собак хороших не было? Вот как мои подымут, — живо в наших руках будет! — И я погладил свою свору; собаки так и рвались в поле.
— Да, как же! Держите карман! — оскалил зубы хозяин.
Я прямо отправился в Сукестадское поле и не успел спустить собак, как заяц показался. Тут-то пошла гоньба! Да толку не вышло. Он так несся, так вилял, так путал след, что собаки то и дело теряли его, потом опять подымали косого, и опять он выделывал те же штуки — до нового куста. Я кидался во все стороны, стрелял несколько раз, но, конечно, все пуделял. Под конец заяц уселся шагах в сорока от меня у ельника. Я дал выстрел и иду себе спокойно взять его, подхожу к ельнику — зайцем и не пахнет, а лежит какая-то палка да тряпка! На другой день пришлось чистить ружье, совсем загрязнилось. Когда я возился с ним, вошел хозяин.
— Ну что ваш заяц, лейтенант? — спрашивает он, ухмыляясь.
Я рассказал ему, как было дело.
— За ним много гонялись, да не дается! — повторил он с таинственным видом. — Вишь, ружье чистите; все едино толку не будет, уйдет от вас косой!
— Да что же это за заяц? — спросил я. — Разве его и порох не берет?
— Пожалуй, что так, — ответил хозяин. — Это не простой заяц. Но тот, что вас провел вчера, был только посланный его, а сам-то он никогда в настоящем виде не покажется. А вот постойте, я вас научу! Возьмите змею, — я вам достану, — да и зарядите ею ружье, а потом выстрелите; посмотрим, возьмет его после этого свинец или нет.
Я так и сделал. Достал он мне живую змею, загнали мы ее в дуло, и я выстрелил в стену. И вот диво, на стене только мокрое пятно оказалось.
Спустя несколько дней пошел я опять в Сукестадское поле. Дело было утром. Только успел спустить собак, они и подняли зайца. На этот раз собаки все время неслись по следу, лай ни на минуту не прекращался. Не прошло и получаса, как выгнали его прямо на меня. Я приложился и выстрелил. Он так и покатился. Огромный оказался самец, весь в рубцах, и уха одного не было.
— Про такого зайца и я слыхал! — сказал Пер, внимательно следивший за рассказом капитана. — Он держался тут, в Голейе. Говорили, что он был почти как уголь черный. Много тоже гонялись за ним, да без толку. Наконец этот каналья Сара-Андерс подстрелил его; он ведь повсюду шляется. Это его следы мы видели там, близ Раузандского холма. Такая дрянь! Злость берет, как увидишь следы его лыж, — он ведь не как другие, никогда не выждет, чтобы птица как следует разыгралась.
— Еще бы! — сказал капитан, поглаживая усы. — Не в первый раз этот молодчик шляется по заповедным местам. Но скажи мне, это он подстрелил того зайца близ Христиании, о котором ты рассказывал?
— Ах, того! Нет, того подстрелил тамошний охотник Бранд Ларс. Вы его, верно, знаете; вы тоже из Христиании? — обратился Пер ко мне. Но я не знал Бранда Ларса.
— Не знаете? Он еще жил в хижинке под горой, сейчас возле Греффена. Я раз встретил его на охоте в Галланде с господами. Чудак он большой, но лихой стрелок. Зайцев бьет почти без промаха, птицу на лету бьет, не плоше капитана. Он мне рассказывал про того зайца, о котором капитан спрашивает, и еще много чего.
«Мне, — говорит, — поручили трех собак старика Сименса, и надо мне было добыть свеженького мясца. Одну, — говорит, — звали Рапп. Это была такая собака, что на нее никакое колдовство не действовало, — рыжая была. Ну и другие две тоже были добрые собаки, грех пожаловаться. Так вот, — говорит, — в самое Вознесенье утром был я у Линдерудского сэтера; Рапп и поднял косого и так погнал его, только стон стоял. Покружили-покружили, заяц-то и летит прямо на меня. Я выстрелил, — мимо! Опять пошла гоньба. Немного погодя, — говорит, — опять Рапп его на то же место выгнал. Гляжу, — говорит, — спина-то у него совсем черная. Я и опять промахнулся. „Что за черт, — думаю, — другие-то собаки что не гонят? Один Рапп на хвосте у него висит. Нет, тут что-нибудь нечисто. Не простой это заяц!“ Только все-таки хочется, — говорит, — еще разок взглянуть на него. Вот он и в третий раз мимо меня побежал, и я опять пропуделял. На этот раз и обе другие собаки гнали, только голосу не подавали. Ну тогда я, — говорит, — заворожил ружье».
— Как так? — спросил я.
— Расскажи, расскажи, Пер! — сказал капитан.
— Сначала-то он не хотел говорить мне, — отозвался Пер, — ну а потом, как я поднес ему еще стаканчик да связку табака, он и рассказал. «Надо, — говорит, — взять кору омелы и обмотать вокруг курка, соскоблить три крошки с серебряной монетки, перешедшей к тебе по наследству, только с хорошей, старинной, какие с нами на войну ходили; потом соскоблить три стружки с ногтя мизинца на левой руке и взять три ячменных зерна, а если нет под рукой, то просто три хлебные крошки, и все это положить в дуло сверх заряда; тогда капут всякому, кто попадется под выстрел, будь то хоть сам черт! Я так, — говорит, — в тот раз и сделал, и когда заяц-то выбежал на меня в четвертый раз, я и уложил его на месте. Худой, — говорит, — старый был зайчишка, от старости-то и почернел весь! Я, — говорит, — взял его да подвесил за задние ноги к сучку на березе, чтобы выпотрошить его. И крови из него вытекло, что из телки! Собаки лакали, лакали. Потом, — говорит, — пошел я с ним да и начал плутать. А кровь из него так и льет. Два раза опять на то же место, к березе, выходил. Что за диво, думаю себе, — говорит, — ведь я тут в поле как дома! Да, коли уж не везет, так не везет! Ну, пустил собак вперед искать дорогу. Миновал несколько горных выступов, гляжу — у березняка на пригорке стоит старуха, одета по-нашему, на клюку опирается. И вдруг и говорит мне, старуха-то: „Ты, Ларс, много зайцев забрал у меня тут в поле, я тебе всегда добра желала. Так и ты мог бы оставить в покое моего зайца. Да, не будь у тебя рыжего Раппа, тебе бы и не видать его!“ Я ни слова ей не сказал, — говорит Ларс, — а отправился через Клячье болото к Медвежьей засеке. Там спустил собак; сразу залились. Рапп поднял, а я стою и прислушиваюсь, подхватят ли другие; погнал-то он опять к тому сэтеру, так что я совсем струсил. Вдруг слышу — голоса всех трех; значит, заяц настоящий. Долго же они его гнали, черт побери, наконец выгнали. Затопал он по пригорку, словно жеребенок, а ростом, право, с козленка. Этого я на месте положил. Потом пошел, — говорит, — к озеру. Там собаки опять подняли и опять пошла гоньба на Линдерудский сэтер. В конце концов выгнали ко мне. И этого убил. Ну, трех-то уж было довольно, — говорит, — и отнес их в погреб к Симену. А только, — говорит, — тот черный заморыш три дня все кровью тек, весь погреб залил».
— А ты вот говорил, что тут в Голейе тоже был такой заяц. Да еще говорят, тут в горах столько кладов, золота и серебра! Вот бы нам малую толику! А? Как ты думаешь, Пер? — сказал капитан, опять желая вызвать Пера на рассказ.
— Ну, капитану-то нет нужды в этом; своего добра довольно! — отозвался Пер. — А вот такому бедняку, как я, хорошо было бы, да не дается он, клад-то!
— Диво все-таки, что ты еще не добрался хоть до какого-нибудь! — продолжал капитан.
— А как добраться? — спросил Пер. — Копать да рыть тут в горах, как старик Джон Гауген, мало толку будет.
— Ну, есть другие способы добыть клад! — заметил капитан с таинственным видом. — А если попасть в милость к горным ведьмам? Ты же в молодости парень был хоть куда! Мог бы надеяться!
— Хе-хе-хе! — засмеялся в бороду Пер, очень довольный шуткой капитана насчет его привлекательной наружности. — Мне этого в голову не приходило. Я во всю жизнь не видал ни одного тролля, никаких духов.
— Но в старину возле Голейи таки водилась горная старуха? — сказал капитан.
— Ну, это старая сказка, вот и все. Я много такой чепухи слыхал, да не верил в нее, — ответил Пер.
— Но ты хорошо знаешь все эти истории; ты ведь давно тут трешься в этих местах. Расскажи же! Вот этот господин из города (он указал на меня) страсть любит такие истории.
— Вот что? Рассказать отчего не рассказать, только я-то не верю ничему, — заверил Пер и начал. — Вам с вашего места, пожалуй, видны те горы. Они на юг от макушки Голейи. Там есть два горных кряжа; зовут их Большой кряж и Малый кряж. И там много старых брошенных рудников, а серебра и всяких сокровищ еще, говорят, непочатый угол. Только не даются они, — в кряжах-то, говорят, живет старая горная ведьма. Это все ей принадлежит, и она стережет свои богатства, как дракон. Она куда богаче короля Конгсберга. Раз, когда у того уж больно много повыгребли из горы серебра, он явился в рудник и сказал людям: «Скоро мне невтерпеж станет! Этак вы разорите меня вконец! Перебирайтесь лучше к сестре моей Гури Кнутан в Голейю, она вдесятеро богаче меня!»
— Так Гури Кнутан сестра и короля Эгеберга! — сказал я.
— Короля Эгеберга? Это какой такой? Из Христиании, что ли? — спросил Пер.
Я рассказал ему предание о короле Эгеберге и о его переселении к брату в Конгсберг, когда возле него в Христиании подняли в 1814 году[21]такой шум и гам, что он не выдержал.
— Ну, тогда он брат и горной старухи, про которую я рассказываю, — наивно согласился Пер. — Я тоже слыхал про одного горного короля, который переселился, потому что не вынес шума и грохота. Но этот был отсюда, из наших мест. Был ли это муж старухи или другой кто — не знаю, но уж, наверно, один из этой породы горных богачей. Когда только начинали рыть рудники в Скаугском поле, жила там у Лангесейского ручья, что протекает между Согне-долиной и Тюристрандом, одна женщина; звали ее Реннау. Раз, около Иванова дня, рано утром она полоскала в ручье белье. Глядит, а на самом дне-то все серебро, серебро… Тут и блюда серебряные, и ложки, и всякая посуда… Лежит все на дне и так и блестит на солнышке. У нее даже в голове помутилось от такого богатства. Кинулась она домой за лоханкой, чтобы все забрать, прибежала назад, а серебра и след простыл. Ни единой серебряной монетки не осталось, одна вода блестит, переливается по камешкам. Вскоре затем начали там добывать медную руду. Пошел стук, гром с утра до вечера. Поздно вечером Реннау ходила к ручью. Глядит, навстречу ей едет на большой черной лошади толстый человек. А впереди него целый обоз возов с разным добром и стадо овец и другого скота.