Она задумалась. Изо всех сил сжала браслет.
— Да, — наконец ответила она. — Эта мысль у меня восторга не вызывает. Но для многих девушек будущее, которое ожидает их на Филиппинах, намного хуже, чем что бы то ни было здесь, в Норвегии.
Она выпустила браслет из рук, и он со звоном упал на стол.
— К тому же, — продолжила Леонарда, — я не думаю, что члены таких клубов хуже большинства других норвежцев. Проблема не в том, что здесь плохо обращаются с филиппинками. Проблема в том, что норвежцы вообще недостойно обращаются с женщинами.
— Но ведь те филиппинки, что попадают сюда через такой клуб, как «Филконтакт», слишком мало знают, какие они приобретают права, выходя замуж за норвежца, — сказал Педер. — И никому и в голову не придет рассказать им, какие отношения между полами в Норвегии считаются нормальными. Они выросли в другой культурной среде, в стране, где к женщине относятся так же, как в Норвегии сто лет назад. Они и не предполагают, что Норвегия в этом смысле совсем непохожа на Филиппины. Вот на чем строится весь бизнес Мюрму. На этой разнице в культуре он зашибает деньгу, сплавляя филиппинских девушек тем, кого величает «закомплексованными норвежскими мужиками». Его бизнес — это своего рода позитивный расизм. Он поставляет филиппинских девушек, которые всего лишь добры, всего лишь красивы и всего лишь высоконравственны. И к тому же представляют собой экзотичный товар. Он пользуется позитивными предрассудками, сложившимися у норвежцев по отношению к женщинам с Востока, для того, чтобы зарабатывать деньги на трагедии других людей.
Леонарда так крутанула свой браслет, что он завертелся на столе, точно золотой волчок.
На губах ее появилась горестная улыбка.
— Ты прав, — поддержала она Педера. — Но этим ты как раз и доказываешь, что, запретив клубы знакомств, ты ни одной проблемы не решишь.
Браслет звякнул о поверхность стола.
Я протянул руку и взял его.
Леонарда носила не какую-то там дешевку.
По клейму на внутренней стороне я определил, что это золото семьдесят пятой пробы. Искусная узорчатая вязь по всей окружности браслета усиливала впечатление, что он выполнен ювелиром высокого класса. Даже вмятины, оставленные неутомимыми пальцами Леонарды, не разрушали этого впечатления.
Как ни странно, но что-то знакомое почудилось мне в этой золотой вещице.
Леонарда вопросительно посмотрела на меня.
— Бьёрн Уле мне их подарил, — сказала она. — Браслет и вот эти.
Она дотронулась до сережек в ушах.
— Можно взглянуть? — попросил я.
Она сняла обе. Сережки тоже были красивые. Я поискал клеймо мастера. Не слишком отчетливое, оно тем не менее напоминало пробу на браслете.
— У Бьёрна Уле было много денег? — поинтересовался я.
— По филиппинским меркам — да, — ответила Леонарда.
— Но не по норвежским, — заметил Педер. — Какие деньги у учителя средней школы?!
Они оба с удивлением посмотрели на меня. Возможно, у меня был странный вид.
— Я не уверен, — начал я, — но меня не удивит, если эти украшения сделаны тем же мастером, что и кулон, который Кольбейн Фьелль в свое время подарил Марселе.
— И что это означает? — спросил Педер.
— Не знаю, — признался я. — Вполне вероятно, это и есть ответ на вопрос о сейфе.
— О сейфе?
— Intsik, — напомнил я.
— Пардон? — попросил объяснений Педер.
— Это значит «китайский», — сказал я. — У меня сильное подозрение, что эти украшения выполнены одним и тем же китайским ювелиром.
27
Я договорился с Акселем Брехеймом встретиться в «Ristorante Toscana» в семь часов, но опоздал на двадцать минут. Когда я приковылял в зал, полицейский успел осушить по меньшей мере одну бутылку пива.
— Пиво в итальянском ресторане не пойдет, — заявил я. — Вина, Брехейм!
Более мрачного взгляда я бы не встретил в ответ, даже если бы предложил самогон в качестве аперитива на рождественском празднике в Обществе трезвости при Вестланнской Внутренней Миссии.
— Ненавижу вино, — взмолился он. — Эту чертову кислятину. И к тому же…
Он огляделся вокруг.
— К тому же ставлю свою трубку, если в этом заведении итальянского больше, чем в «Нидаросдомэн».
— Я слабо представляю, что «Нидаросдомэн» унаследовал от итальянской архитектуры, — ответил я. — Но если не принимать этого во внимание, то ты прав. Владелец ресторана здешний житель, хотя он и пытается произносить названия блюд и марки вин с итальянским акцентом. Но стены, по крайней мере, расписаны видами Везувия. Да и вообще, согласись, норвежцы именно таким и представляют себе интерьер настоящего итальянского ресторана.
Молодой кельнер поставил на стол корзинку с хлебом.
Брехейм протестующе замахал руками:
— Это, наверно, ошибка. Я не заказывал хлеб.
Кельнер воспринял его слова как дежурную шутку.
Я заказал пастаретту с беконом и бутылку самого дешевого красного вина.
— Пива! — сказал Брехейм, со все большей нервозностью изучая меню.
Наконец он с мольбой поднял свои коричневые собачьи глаза:
— А бифштекс у вас есть? Самый обыкновенный бифштекс?
— Следствие зашло в тупик, — сказал Брехейм. — Морюд пытается делать вид, что оно движется, но это сплошной блеф. Начальство почему-то этого парня сильно уважает.
Пальцы его беспрестанно постукивали по пустой пивной бутылке.
— А они не собираются перво-наперво выпустить Марселу из «Тунги»? — поинтересовался я.
На лице полицейского появилось еще более печальное выражение. Он покачал головой:
— Нет, пока кто-нибудь не докажет, что между этими тремя убийствами есть какая-то связь. Или между двумя.
— Как двумя? Разве не доказано, что Бьёрн Уле Ларсен был убит?
— Он ведь мог сам проделать этот трюк с компьютером, верно? — сухо сказал Брехейм. — Точно так же и Марио Донаско мог зарубить случайный грабитель.
— Это официальная версия всех трех дел?
— Такая же официальная, как и любые другие.
Кельнер принес заказ.
— Можно еще пива? — попросил Брехейм.
А мне сказал:
— Проблема в том, что между тремя убийствами не видно логической связи. Мы только предполагаем, что эта связь существует. А этого недостаточно.
Он перевел взгляд в тарелку.
— А ты? — спросил я. — Ты как считаешь?
Он поднял глаза. Трудно решить, к чему относилось их выражение, к вопросу или к еде.
— У меня, — ответил Брехейм, — больше нет никаких оснований что-либо думать в связи в этим делом.
Он наклонился над тарелкой и тихим голосом поинтересовался:
— А что, картошка должна быть в фольге?
— Это запеченный картофель, — объяснил я. — А запеченный картофель подают в фольге.
Он смотрел в тарелку с большим недоумением.
— А это, зеленое, что такое?
— Брокколи, — ответил я. — Разновидность капусты.
Брехейм приподнял вилкой бифштекс, словно надеялся под верхним куском обнаружить еще один.
— Невелика порция, — пробормотал он.
— Там вон, на столе, овощные салаты, — проинформировал я. — Их к горячему подают. Полагается брать самому — сколько хочешь.
Брехейм свирепо оглядел меня.
— Что я тебе, кролик, что ли? — сказал он.
— Морюд попробовал со мной расквитаться, — рассказывал Брехейм. — Он говорил с начальством в Осло. Утверждал, что я, к сожалению, вмешиваюсь в расследование дела, порученного другим следователям, и ко всему прочему имею слишком тесные контакты с группой сыщиков-дилетантов, которых следовало бы посадить за решетку, потому что они создают помехи работе местного Управления.
Он ткнул вилкой в брокколи.
— Многим, вероятно, кажется, что последняя характеристика относится и ко мне.
— А я-то думал, что ты в большей или меньшей степени приехал сюда как Великий эксперт из столицы, — заметил я.
Улыбка, которую изобразил Аксель Брехейм, была печальна.
— «В большей или меньшей» — это подходящее выражение, — согласился он.
Кельнер убрал со стола.
— Бутылку пива, — заказал Брехейм.
А мне сообщил:
— Меня отстранили от дела. Завтра с утра уезжаю в Осло. Если сумею подняться.
— Отстранили от дела?
Брехейм вперил в меня свой печальный взгляд:
— Начальство наверняка проплакало всю ночь, приняв это решение. С гораздо большим удовольствием они нашли бы мне постоянную должность у вас в округе. Или — еще лучше — место ленсмана в Буветэйе. Или где-нибудь в Южной Атлантике. Чем дальше, тем лучше.
Кельнер поставил на стол бутылку пива.
— Как насчет десерта и кофе? — спросил я.
— Закажи мне то же, что и себе, — пожав плечами, ответил Брехейм.
— У них есть вкусные горячие вишни в пунше, — предложил я. — И горячие блинчики в пунше тоже стоящая вещь.
Брехейм выпучил глаза.
— Блинчики — это никакой не десерт, — заявил он таким тоном, точно я вел себя неприлично.
— Они так и не поняли, почему я заинтересовался этой Розой Бьёрнстад, — продолжал свой рассказ Брехейм. — Или Розой Чинг, как записано в паспорте. Руководство считает, что я вообще не в ту степь дело повел. Ну и бес с ними! Пусть теперь сами его расхлебывают. Твое здоровье!
Кельнер подкатил столик со спиртовкой и мороженицей.
— Ты еще что-нибудь о ней разузнал? Выехала она из Норвегии осенью? — спросил я.
Кельнер плеснул немного ликера в мороженицу, положил туда ягоды.
— Конечно, выехала, — ответил Брехейм. — Тем же рейсом, что и муж. Вместе с ребенком. Я попытался отыскать там ее следы. Бог знает зачем. Отработка этой версии обошлась государству в несколько сотенных в уплату за телефонные разговоры. Тамошние власти не могли сразу с точностью сказать, въехала Роза Чинг в страну или нет. Да они с трудом установили, что она полтора года назад вышла замуж за норвежца и сюда переехала.
Брехейм внезапно умолк и остался сидеть, разинув рот.
Кельнер открыл бутылку коньяка и окропил содержимое мороженицы. Спирт вспыхнул.
— Черт побери! — воскликнул Брехейм. — Вот это, по-моему, и есть злоупотребление алкоголем.